Спиной ко мне, на стуле, перед большой картой стоял высокий человек и водил по ней линейкой. Кроме письменного стола, этажерки, шкафчика да десятка стульев, никакой другой мебели в комнате не было. На стенах впритык одна к другой висели географические карты.
Высокий человек обернулся, и я с удивлением увидел на нем хорошо повязанный малиновый галстук.
- Вам кого? - спросил он, разглядывая меня серыми и, надо признаться, умными глазами.
- Мне секретарь ОЗК нужен, - сказал я неохотно. - Но если его нет, я зайду позже.
И уже повернулся, чтобы уйти, как человек с линейкой шумно спрыгнул на пол.
- Ну, здорово! - сказал он, протягивая мне большую жилистую руку.
Хотя на отвороте темно-коричневого с искрой костюма незнакомца и был привинчен кимовский значок, все же, настороженный его нарядным видом, а главное - галстуком, я порывался уйти и буркнул:
- Я завтра приду!
- А отчего не сегодня?
- Когда сегодня?
- Ну, хотя бы сейчас. Я секретарь. Давай познакомимся. Головацкий. А ты кто?
Я словно подавился чем-то и первую минуту не смог вымолвить ни слова. Вот еще новости! Чтобы секретарь общезаводского коллектива комсомола галстук носил! Где это видано? Все наши прежние диспуты о культуре и мещанстве как раз учили: чем больше молодой человек уделяет внимания своей внешности, всей этой дребедени - отутюженным брючкам, а особенно галстуку, тем скорее он отрывается от коллектива, делаясь чернильной душой и черствым человеком, не понимающим нужд рабочего класса.
Все же пришлось рассказать Головацкому, что привело меня сюда.
- А как ты к оппозиции относишься? За кого голосовал в прошлом году, когда обсуждали решение ЦК комсомола? - спросил он осторожно, явно "прощупывая" мои настроения.
- А у вас что, оппозиционеры еще водятся? - ответил я вопросом на вопрос.
- Своих не было. Приезжала сюда всякая шваль, на работу устроилась, пробовала народ мутить - не вышло. Позавчера, когда на районном партийном активе обсуждали итоги апрельского Пленума Центрального Комитета партии, все единогласно голосовали за линию ЦК. Народ у нас единодушный, предатели поддержки не нашли. Так ты ответь мне: каково твое личное отношение к оппозиции?
- Мое? - уже спокойнее сказал я, понимая, что имею дело с настоящим, честным парнем. - Я считаю, что эту шваль троцкистскую давно пора гнать из партии и из комсомола. Нас враги окружают, задушить Советскую власть хотят. Мы должны едины быть, сплотиться вокруг партии, а эти оппозиционеры хотят разлад между нами внести.
- Отлично, что тебя направили в литейную! - обрадовался Головацкий. Правда, ребята там хорошие, и, когда мы в прошлом году громили троцкистов, затесавшихся было в ячейку заводоуправления, комсомольцы-литейщики выступали первыми за линию ЦК и совместно со всем коллективом не дали этим врагам прижиться на заводе. Но потом несколько ребят из литейного уехали в Краснознаменный флот, на Балтику, и актива поубавилось. Да и перевыборы давно пора провести... Прежде всего скажи: у тебя какие наклонности?
- Я не пью! - сказал я хмуро.
- Я не о том спрашиваю. - Секретарь поморщился. - Какую комсомольскую работу прежде выполнял? Ну, влечет тебя к чему больше?
Волей-неволей пришлось рассказать Головацкому и о нашем комсомольском клубе, и о вечерах-диспутах под названием "Что раньше появилось - мысль или слово, курица или яйцо?" Я рассказал ему, как судили мы рыцаря Дон-Кихот Ламанчского, и припомнил вечера самокритики, на которых протирали с песочком каждого комсомольца за его грехи. Ввернул пару слов и о диспутах о культуре и мещанстве, посматривая при этом на малиновый галстук секретаря.
- Ого! - обрадовался Головацкий. - У тебя солидный опыт работы, причем в области перестройки и поисков новых форм. Это превосходно. Все течет, все изменяется! Творческая мысль комсомольца должна пребывать в состоянии вечного беспокойства, на пути постоянных исканий. Только тогда каждый из нас будет гарантирован, что ему не станет угрожать опасность превратиться в тупицу. Все, что ты рассказал мне, я учту. - И Головацкий сделал быстренько какие-то заметочки в блокноте. - У тебя явные наклонности к культурно-массовой работе. Возможно даже, поручим тебе организовать в литейной общество "Лига времени". Это, брат, большое дело! - С этими словами Головацкий посмотрел на свои часы. - Но пока, дружище, я тебя попрошу напрячь все силы на борьбу с браком. Твой цех работает на сдельщине. Но одно дело - сдельная оплата труда у капиталиста, и другое дело - при нашем, советском строе, когда работаем на себя и когда не только количество нас интересует, но и высокое качество. А кое-кто этого не понимает. Жмет вовсю и брачок дает изрядный. Особое внимание обрати вот на эти носики. - И тут Головацкий взял с этажерки такую же деталь, какую показывал нам сегодня директор. Она, как перышко, запрыгала в его руках. - Это должна быть самая безгрешная деталь, - продолжал секретарь. - Как и все остальные, впрочем. Но эта - особенно. И ты, как комсомолец, должен повести ярую борьбу с бракоделами, находить конкретных носителей зла...
- Но ведь я раньше на машинке не работал! - перебил я Головацкого, повторяя ему то же, что сказал мастеру. - Я на плацу формовал... Маховики могу делать без нижней опоки.
- Подладишься, - сказал мне секретарь, а он, как видно, кое-что соображал в литейном деле. - Где твой открепительный талон?..
Глядя сейчас в чистые стекла вымытого окошечка, я вспоминал и холодное, жесткое слово мастера "подладитесь", и разговор с Головацким и думал: "А если не получится? Пройдут две недели испытания, не научусь работать на машинке, и скажут мне: "Уходи, брат, отсюда!" Что будет тогда?"
Стало казаться, что я никогда не кончал фабзавуча, что пятый разряд, полученный мною, здесь не играет никакой роли, и ничего-то, в общем, я не умею делать, и вся моя работа начнется только с завтрашнего дня. Не зная толком, каким будет тот завтрашний день, я волновался еще больше.
Лестница, ведущая наверх, заскрипела под ногами Маремухи. Петро тащил круглый столик на точеной ножке.
- Вот! - сказал Маремуха, тяжело дыша и, видимо, ожидая одобрения.
- Агния Трофимовна дала?
- Ага! "Пока, - говорит, - у вас мебель появится, берите, пользуйтесь, а то у меня все равно, - говорит, - он лишний..."
- Теперь нам табуретки раздобыть - и все в порядке.
- Меня хозяйка спрашивает, что завтра на обед готовить: борщ зеленый или суп с черешнями холодный? А я говорю: "Не знаю. Пускай хлопцы скажут". Ты чего хочешь лучше, Василь?
- Она нас как в ресторане кормить собирается, что ли? - ответил я хмуро.
- Ну, раз на всем готовом взялась держать, пусть ухаживает!
- Еще неизвестно, какие заработки будут!
- Ничего, заработаем как полагается, - уверенно сказал Петя. - Мне, когда я оформлялся, один плотник говорил, что у них в столярном никто меньше сотни не зарабатывает. Даже третий разряд!
- Тебе хорошо, Петрусь, ты свою, знакомую работу делать будешь. Знай себе гоняй фуганок! А вот мне переучиваться надо. Леший его знает, как мне на тех машинках формовать! Я их и вижу-то впервые.
- А ты не журись, Василь! Будет трудно - мы с Бобырем поможем...
- Чего он не идет, Бобырь? - спохватился я, поглядывая на старинный будильник-ящик, поставленный хозяйкой на лежанке печи. - Где его, Сашку, носит! Уже второй час как ушел!
- Ну, до вокзала не так уж близко. Пока Володю найдет, пока вещи получит. А потом ему еще харчей надо купить. Ведь хозяйка взялась нас кормить только с завтрашнего дня, - заступился за Бобыря Маремуха.
Сашу мы услали на вокзал за нашими вещами. Нам следовало за это время набить сеном матрацы, помыть пол - словом, приготовить комнату к ночлегу.
- Он адрес хоть записал? - спросил я Маремуху. - А то, может, забыл дорогу сюда и бродит по городу.
- Зачем ему адрес? Уговорились же: отыщет Володю на стоянке и тот его бесплатно привезет.
- Хотя верно, - сказал я, успокаиваясь. - Ну что же, мы свое дело закончили, давай погуляем немножко.
Мы прошли мимо хозяйки, которая разглаживала для нас простыни, открыли калитку.
- Пойдем, Петро, налево, - предложил я.
И мы направились Приморской улицей к порту, мимо усадьбы, из которой слышалась недавно музыка.
Сейчас рояль затих, в доме звенели стаканы - видно, там пили чай. Двор перед этим каменным домом был засажен стройными мальвами, лозами винограда, чайными розами, пунцовой гвоздикой. Душистые табаки не раскрыли еще своих стрел, но приятный запах цветов, недавно освеженных дождем, так и вырывался оттуда, из-за невысокого заборчика. Какие-то особые, никогда не виданные мною розы поднимались даже под крышу дома, оплетая цветущей аркой одно из его открытых окон. Густо-розовые кустики иудина дерева росли рядом с акацией.
У самого забора, в углу усадьбы, высилась беседка, сплошь обросшая темно-зеленым блестящим плющом. По его скрюченным стеблям вилась еще и лиловая повилика.