- Привыкли кровушку лить!
- Пошто слобожан схватили? Их вины нет. Борис Годунов пожар затеял, братцы, чтобы о царевиче Дмитрии на Москве забыли! - раздался дерзкий выкрик.
- Стой! - свирепо рявкнул пятидесятник. - Кто крамольное слово о царевом наместнике молвил?
- Ну, я молвил! Возьми попробуй! - горячо выкрикнул из толпы широкоплечий детина в кожаном запоне поверх темной рубахи, и встряхнул над головой пудовым кузнечным молотом.
- Взять бунтовщика! - приказал пятидесятник.
Толпа сдвинулась плотнее.
- Уйди от греха, служивый!
- Кости переломаем!
Болотников, оказавшись рядом с дерзким мастеровым, поддавшись настроению взроптавшего посадского люда, громко воскликнул:
- Не робей, братцы! Их всего с десяток!
Отчаянная толпа надвинулась на стрельцов. Пятидесятник попятился назад. Пробуравил крамольную толпу колючим взглядом и, качнувшись всем тучным телом, сквозь зубы выдавил:
- Ослобони дорогу. В Кремль людишек веду.
Толпа неторопливо расступилась, сопровождая стрельцов напутственными выкриками:
- Вот так-то будет лучше, служивый!
- Неча зря шуметь!
- Проваливайте, покуда целы!
Когда стрельцы завернули за Лобное место и направились к Фроловским воротам, выкрики смолкли. Пятидесятник решил сорвать злобу на идущем впереди его низкорослом посадском. Он грязно ругнулся и больно ударил колодника в лицо.
- Пошевеливайся, нищеброд!
Ремесленный сильно пошатнулся, но на ногах устоял. Злобно из-под широких кустистых бровей глянул на стрельца и молча сплюнул на землю кровавый сгусток.
Афоня Шмоток потянул Болотникова из толпы.
- Идем отсюда, Иванка. Заприметят тебя здесь истцы. В Разбойный с тобой угодишь.
- А ты чуешь, Афоня, какая силища в народе? Не зря мне Пахом Аверьянов всегда говорит, что перед миром любой ворог дрогнет, - высказал Болотников.
- Эгей, хрещеные! Чего ищете? Может, чем помогу, - остановил страдников худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него попахивало водкой и чесноком.
- Самопал, милок. И такой, чтобы за версту басурмана бил, - вымолвил Афоня.
- Эка невидаль. Так и быть выручу. Кидай в шапку деньгу. Мигом наилучший самопал доставлю.
- Вначале товар кажи, милок.
- Будет товар. Давай, говорю, деньгу. Нутро горит... - нетерпеливо наступал на Шмотка верткий слобожанин.
Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских в холщовых рубахах. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.
Мужик пьяно забранился.
- За что бьете? - спросил Болотников.
- Вор он! В кабаке у нас сапоги стащил. Новехонькие, только что в Красном ряду купили, - ответил один из посадских. - У-у, тать12 проклятый! - больно огрел мужика по уху.
В толпе засмеялись. Посадские подтолкнули мужика к Болотникову.
- Уж не тебе ли продал вор обувку?
- Ступайте своей дорогой. Знать его не знаю, - осерчал Иванка и повел широкими плечами.
- Ну, мотри, парень! - пригрозили посадские и потащили вора в Земской приказ на суд и расправу.
Возле темной, приземистой Тиунской избы13 с Афоней столкнулся чернобородый цирюльник с легким деревянным табуретом в руках и парой ножниц за малиновым кушаком. Мельком глянул на жиденькую бобыльскую бороденку и плюнул себе под ноги.
- Аль не угодил, касатик?
- Срамота одна. И до чего ж измельчал народишко, - недовольно ответил цирюльник и в тот же миг ухватил за полу сермяжного кафтана пышнобородого осанистого мужика в пеньковых лаптях.
- Окажи милость, любезный!
Угодливо подставил табурет, насильно посадил на него мужика, чиркнул ножницами.
- Спешу я, милай. В лавку мне надо топоришко подобрать, а потом в деревеньку. Не к чему бы, - слабо сопротивлялся мужик.
- Успение пресвятой богородицы на носу, а ты зарос, аки леший. Не гоже эдак, любезный. Мигом красавцем сделаю. Бороду подрежу, власы подравняю, учтиво суетился возле селянина посадский, а сам воровато поглядывал по сторонам: бродячих цирюльников гоняли с площади земские ярыжки.
Посадский расчесал мужику длинную бороду надвое и отхватил одну половину ножницами на пару вершков14. Но вторую укоротить не успел. Он не зря опасался. Перед цирюльником выросла грозная фигура десятского.
- Опя-ать!
Посадский столкнул мужика наземь, подхватил табурет и юрко шмыгнул в толпу. Только его и видели. Селянин поднялся с земли и растерянно схватился за уродливую бороду.
- Энта что жа, православный. Как же я теперь в деревеньку поеду?
- Москва, милай! - хохоча, ответил долговязый сухотелый мастеровой. И закричал весело, звонко. - Гвозди, подковы - лошадям обновы!
Глава 51
БОГАТЫРСКАЯ ПЕСНЯ