- Айда в кабак на Варварку. Там завсегда и квасок и медовуха есть, предложил бобыль.
Болотников согласился. Кабак - просторный рубленый пятистенок в два яруса с малыми решетчатыми оконцами. Срублен в давние времена, еще при великом князе Иване Третьем.
Возле распахнутых сводчатых дверей толпились бражники. Иванка не успел еще переступить и порог, как на него налетела пьяная гулящая девка. Повисла на шее, полезла целоваться.
- Ошалела, дуреха, - оттолкнул девку Болотников. Слобожанка недовольно тряхнула простоволосой головой и повернулась к другому питуху кабацкому.
- Слышь, соколик. Дай полушку на чарочку. Выпить охота-а-а.
- Ишь чего захотела, баба. Хо-хо! Полушка на дороге не валяется. Ступай, ступай отсель, - замотал косматой головой бражник.
Девка привалилась всем телом к посадскому.
- Идем со мной в сени, соколик. Ух, как горячо обласкаю. А ты мне опосля чарочку...
- Енто можно. Телеса у тя добрые, хе-хе! - посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.
Иванка только головой покачал: на селе такого сраму средь бела дня не увидишь.
Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.
Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.
...Как у ключа у гремучего,
У колодца у студеного
Добрый молодец коня поил,
Красна девица воду черпала,
Почерпнула ведры и поставила,
Как поставила, призадумалась,
А задумавшись, заплакала,
А заплакавши, слово молвила:
"Хорошо тому жить на сем свете,
У кого как есть и отец и мать,
И отец и мать, и брат и сестра,
Ах, и брат, сестра, что и род - племя,
У меня ль, у красной девицы,
Ни отца нету, ни матери,
Как ни брата, ни родной сестры,
Ни сестры, ни роду-племени,
Ни тово ли мила дружка...
Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра его тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса - добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.
- Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.
Старец приглушил струны, поднял лицо на страдника.
- Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, - тихо отозвался сказитель.
Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.
- Выпей, отец. Подкрепись.
- Благодарствую, чадо. Зелено винцо приемлю.
Старец отложил гусли, принял чарку.
- Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, - придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.
Сказитель долго молчал, тихо перебирал старческими, дрожащими пальцами струны, а затем молвил:
- Слушайте, ребятушки, о временах седых и давно минувших.
Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на диво страдникам его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.
Из-за моря, моря синего,
Из-за синего моря, из-за черного
Подымался Батый - царь сын Батыевич.
Подошел собака под стольный Киев-град.
Надевал Владимир киевский платье черное,
Черное платье, печальное.
Приходил ко божьей церкви богу молиться.
Встречу идет нищая калика перехожая: