КНИГА ЭСФИРИ
[В ветхозаветной Книге Есфирь (в светской традиции - Эсфири) рассказывается о том, как Аман, визирь царя Артаксеркса, замыслил уничтожить евреев Персии, а царица - еврейка Эсфирь и ее дядя Мoрдeхaй спасли их]
Внезапно, после крепких морозов, зима теряет силу. Снег тает. Лед мутнеет. Ветры приносят издалека будоражащие запахи и прогоняют холод.
Вместе с весенним ветром несется вприпрыжку Пурим, праздник Эсфири, и стучит к нам в дверь.
В один прекрасный вечер на пороге кухни появляется худой изможденный еврей, этакий уставший в пути гонец. Кудлатые волосы, черная всклокоченная борода. Никакому ветру не продраться сквозь эти заросли.
Пейсы косичками свисают из-под шапки и сливаются с бородой. Густые щетинистые брови нависают над глубоко посаженными глазками.
Запыхавшийся гость остановился у входа.
Борода его ходит ходуном. Длинный крючковатый нос как вентилятор дует на усы и бороду.
- О! Реб Лейб! - всплескивает руками кухарка. А у меня, вот беда, гоменташи еще не допеклись.
Она вытирает руки о засаленный фартук и сдергивает его, лицо ее принимает торжественное выражение.
Не какой-нибудь нищий побирушка явился к нам сегодня, а сам реб Лейб, чтец "Мегилла Эстер", Книги Эсфири.
Он приходит и читает нам ее каждый Пурим. Нам с мамой и кухаркой. Потому что магазин не закрывается и мама не может пойти слушать "Мегилла" в синагогу.
- Что же вы стоите в дверях, реб Лейб?
Хая счастлива, что ей выпало хоть пару слов сказать с таким ученым мужем и показать ему свою собственную благочестивость.
- Заходите! Хозяйка вас ждет. Благодарение Богу, нот и Пурим наступил! Да ниспошлет нам Всевышний каждый год по великому чуду! Да избавит Он нас от всех бед! - В голосе ее вдруг слышится рыдание.
Гость смущенно моргает.
Может, он опоздал? А Хая себя не помнит. В эту минуту ей кажется, что реб Лейб пришел к ней одной, прочитать ей длинный увлекательный рассказ.
- Присядьте, реб Лейб! - Она подставляет ему табуретку. - Целый день человек на ногах - легко ли?
У самой Шаи вечно отекают ноги, она только и мечтает, как бы посидеть.
Но гость не шевелится, будто она не к нему обращается. Даже и не смотрит на нее. Стоит, прикрыв глаза, и мерно жует кончик бороды. Тощие ноги полусогнуты и держат его, как костыли.
Целый год реб Лейб никому не попадается на глаза. Но накануне Пурима у него такой усталый вид, будто он с прошлого праздника до нынешнего не переставая странствовал по свету. То ли рассказывал всем о чуде праздника Эсфири, то ли искал новые чудеса, чтобы прибавить их к рассказу "Мегилла".
Он берет понюшку табака, покашливает, извлекает из кармана большой красный платок, вытирает рот и, аккуратно сложив, кладет обратно.
Заметив меня, подмигивает и говорит.
- Силы небесные. Как ты подросла, Башенька! У тебя есть трещотка? В этом году у тебя хватит сил одной заглушить имя Амана, да?
При каждом слове у него вздергиваются усы и видны желтоватые зубы, похожие на клавиши старого пианино.
Я бегу в магазин:
- Мама! Мама! Иди скорей! Реб Лейб пришел читать "Мегилла Эстер".
- Правда? Значит, уже так поздно? - Мама тут же отрывается от кипучей торговли. - Ребятки! Приглядывайте за товаром. Я скоро вернусь. Анна, смотри не упусти ни одного покупателя, - наспех наказывает она служащим и выходит из зала.
Я за ней.
- Мама, не знаешь, где трещотка? Реб Лейб спрашивает. Я должна заглушать Амана.
- Не морочь голову! Каждый раз одно и то же! Раз нет трещотки, можешь просто топать ногами.
Завидев маму, гость изгибается ей навстречу:
- Здравствуйте! Здравствуйте, Алта!
- Здравствуйте, реб Лейб! Здравствуйте, проходите. Мы, наверное, задержались. В синагоге уже читали "Мегилла"?
Вместо ответа реб Лейб усмехнулся в бороду и боком, чтобы не задеть нас, первым проскользнул в дверь.
А потом размашисто, как на улице, зашагал по дому.
- Башенька, вот твоя трещотка! - выдыхает мне на ухо Хая и сует в руку деревянную вертушку.
- Да это прошлогодняя! Она не годится! Не крутится!
- Тсс! Врагам бы моим так досталось, как ты всыпешь Аману этой штукой! Вот и реб Лейб то же самое тебе скажет.
Чтец остановился перед книжным шкафом. Распахнул обе дверцы, залез на полку длинной рукой и, не глядя, нащупывает в дальнем углу лежащий там с прошлого года свиток "Мегилла Эстер". Благолепный покой хранилища нарушен. Несколько книг падают набок, поднимая возмущенное облачко пыли.
Реб Лейб вытаскивает свиток и держит его, как сокровище, обеими руками. Белый атласный чехол с вышитыми золотом буквами отбрасывает светлый блик ему на лицо. Даже борода становится прозрачной.
В радостном возбуждении он подходит к столу. Мы для него перестали существовать.
Чтец снимает шапку. Под ней черная бархатная ермолка, добавляющая торжественности. Талес белыми крыльями спадает с плеч.
Реб Лейб ударяет по столу рукой: тихо. Ему, должно быть, представляется, что он стоит за кафедрой в переполненной синагоге.
Тихо! Он снова хлопает ладонью, хотя мы все трое стоим молча.
Он собирается с силами. Наклоняется над священным свитком, целует его, снимает чехол. Подобно Самсону, потрясающему столпы, берется за рукоятки и разворачивает. Обнажается пожелтевший пергамент, пахнуло старой кожей.
На столе вырос холмик, испещренный черными строчками-ступеньками.
Реб Лейб задирает голову, вытянув птичью шею.
- Хм! Хм! Кха! Кха! - прочищает он горло.