Чернобородый, похожий на медведя в овечьей шкуре, Иван утирает мокрые усы.
- А, Башутка пришла. Хочешь хлебушка? - горланит он.
Я отворачиваюсь от него.
- Саша! Тебя Хая зовет, все уже собрались, скоро седер!
Я тяну ее за рукав, чтоб она не оставалась тут вдвоем с пьяным Иваном. Она подбирает юбки, последний раз заливается смехом ему в лицо и проворно вылезает из погреба вместе со мной.
- Правда все уже собрались? Лезь побыстрее... - Под ногами Саши прогибаются ступеньки.
Наверху, в столовой, разгар праздничной беготни. От стены до стены расставлен стол под ослепительно белой пасхальной скатертью. Посреди немого сияния бросаются в глаза красные бокалы. Блестят начищенные подсвечники. Вытянулись и будто трепещут длинные белые свечи, еще не зажженные. Даже на потолке яркие блики от цепочек люстры.
Горки мацы накрыты салфетками, как молитвенными платочками. На стульях нежатся пухлые белые подушечки. Золотые буквы пылают на роскошном переплете "Агады". [Пасхальная Агада - иллюстрированная книга, в которой изложена последовательность совершения седера, пасхальной трапезы с молитвами, благословениями, пением псалмов и др]
Первой входит празднично наряженная мама. Лицо ее лучится радостью. Высокая прическа прибавляет ей роста. Широкое, длинное, все в кружевах и пуговках платье скользит по полу и издает на ходу заполняющий тишину внятный шелест. Мама подходит к свечам, зажигает их, простирает сомкнутые кольцом руки, благословляя вместе со свечами весь стол.
Разливаются свет и жар, - кажется, семь язычков огня разожгли сотни невидимых свечей, и они смягчают холодную белизну скатерти.
Такие же свечи вспыхивают в окнах соседей, через двор. Живые золотые нити тянутся друг к другу во мраке.
У нас свечи расставлены по одной вдоль накрытого стола. Но еще не все готово. Подносят все новые и новые блюда, не заботясь, выдержит ли стол такую тяжесть...
- Хая, ты почистила яйца? А где соленая вода?
Мама снует у громадного стола, пытаясь оглядеть его целиком. Всего ли хватает? Что еще добавить?
- Дай-ка еще одну подушечку! Я совсем забыла... будет еще один гость. Смени чехлы.
Белые подушечки выстроились в шеренгу. Стулья стоят пузатые, будто беременные.
- Мама, кто придет? Сколько нас будет за седером?
- Зачем считать, особенно в такой праздник.
- Тише!.. Уже вернулись из синагоги.
Слышен чей-то голос. Входит первый гость.
- С праздником!
- С праздником! Добро пожаловать!
- Это ваши мальчики? Уже прошли бар мицву?
По щелчку в каждый затылок.
Этот первый гость, папин дальний родственник, торгует вразнос всякой всячиной по деревням. Он знает, что для папы родня - это свято. На пасхальный ужин он пригласил себя сам и держится, как у себя дома. Напевает, расхаживает взад-вперед, шумно сморкается, делает замечания, раздает советы. И каждого нового гостя первым встречает широким приветственным жестом.
Людей набралось порядком. Ждут папу, а в ожидании точат лясы, шутят, рассказывают друг другу разные истории.
- Как твоя учеба, Башенька? Ты уже хорошо знаешь русский? Какие у тебя отметки? - осаждают меня старшие сестры и братья, которые съехались из больших городов.
Для меня они такие же чужие, как и остальные гости. Я не вижу их весь год. Братья учатся где-то далеко от дома, сестра живет где-то еще. В этом году она привезла с собой двоих сынишек. Они лезут ко всем на колени, выбирают, у кого ноги подлиннее, и просят, чтобы их покачали...
- С праздником! - На пороге стоят навытяжку трое солдат, сияя начищенными до блеска по случаю праздника сапогами и пуговицами. И включаются в общее веселье.
- Папа идет. Тихо!
Все разом замолкают.
Папу сразу и не узнать. Совсем другой человек. В комнату вступает король, весь в белом с ног до головы. Он утопает в широком белом кафтане. Переливчатый шелк струится складками, схваченный широким поясом. Висят похожие на крылья, длинные и широкие рукава, закрывающие даже пальцы. Белая шелковая ермолка красуется на седых волосах. Рукава-крылья взлетают вверх при малейшем движении. Папино лицо лучится радостью. Я не отвожу от него глаз. Чем не король?
- С праздником!
- С праздником!
Седер, пасхальная церемония, начинается.
Папа садится во главе стола. Откинувшись на две подушки, восседает, как на троне. По сторонам рассаживаются гости. Толкаются, двигают стулья, теснятся у стола. Папа первым снимает салфетку со своей тарелки с ритуальной пищей и придирчиво оглядывает ее. У мамы расширяются глаза. Неужели что-нибудь забыли?
Под листами мацы обнаруживается зелень, наподобие мха на старой крыше, - горькие травы; тут же чашечка с хреном, куриная шейка, крутое яйцо. То же самое - на пасхальных тарелках у всех сидящих за седером.
- Аарон! Отдашь мне свой марор, да? - кричит через стол Абрашка старшему брату. [Марор - горькая зелень]
- Вот обжора! Только об одном и думаешь! Праздник не праздник - тебе все равно!
- А сам-то! В такой день лаешься как собака. Я только попросил марор!
- Известное дело, тебе лишь бы брюхо набить, хоть бы и хреном!
- Тихо! - обрывает перебранку папа. - Что за свара? Наливайте бокалы и передавайте вино другим.
Бутылки переходят из рук в руки. Каждый тянется налить поскорее, вино булькает, выплескивается на скатерть.
- Отличное винцо, а? Эх, такой бы мне сладкой жизни...
- Не забудьте про чашу пророка Илии, - указывает папа подбородком.
- Возьмите вот этого вина, оно лучше, - прибавляет мама.
Наклоняется бутылка, и высокая красная чаша Илии, до тех пор стоявшая пустой и праздной, в один миг наполняется до краев.
Искрится вино. Кружатся головы. Словно ветром перелистывает потрепанные страницы раскрытых книг Исхода. Склонились головы. Потекли первые молитвословия.
Я, как всегда, сижу, тесно зажатая между мамой и папой. На этот раз еще теснее - из-за подушек на папином стуле. По телу разливается душный жар. Голова отяжелела от вина. Так и хочется прикорнуть на заманчивых пуховых подушечках. Но я знаю, что скоро, после первых молитв, папа склонится надо мной, будто не я ему, а он мне должен задать "Четыре вопроса".