- Плоты, вон плоты!
Деревянный мост сотрясается от топота и крика.
Вдали, на горизонте, возникает вереница плотов - кажется, спускается с неба. Они плывут так медленно, что движения почти не заметно. Повисает тишина. Все глаз не сводят с бревен.
На двух концах каждого плота невозмутимо стоят, опираясь на длинные шесты, дюжие деревенские парни и словно спят наяву.
Потихоньку плоты все же приближаются. Уже слышен плеск весел. Лавина стволов подползает к мосту.
А навстречу им несутся крики, будто их не хотят запустить в город.
- Эй, там! Куда правишь? Куда тебя черт несет? Сломаешь шею! Бери левее! Слышь! Левее!..
- Где там левее? Правее давай! - Зычный голос перекрывает все остальные.
Каждый считает, что может справиться куда лучше плотогона. В возбуждении зрители пихают друг друга, как будто подталкивая тем самым плоты.
Гребцы задирают головы, ищут, откуда кричат. И обозленно плюют в воду.
- Чего они хотят от нас?
Плыли себе и плыли преспокойно день и ночь. А подплывешь к городу - с ума можно сойти. Мало того что в каждом городе перегораживают путь страшные каменные столбы. Поди-ка обогни их! Даже волны и те разбиваются. А тут еще целая толпа на мосту только и ждет, чтоб плоты разъехались.
"Попробуй, уцелей! Даже если минуешь мост, сверху орава посыплется."
И все бурлит вода; опоры, как разъяренные хищники, издают угрожающий рык.
Плоты уже совсем рядом. Господи, что же будет? Я хватаюсь за перила, меня сдавливают в лепешку. Руки болтаются над водой. Я закрываю глаза страшно смотреть вниз.
- Златка, не знаешь, где Абрашка?
Вот кто ничего не боится. А Златка трусит еще больше, чем я. И от страха больно щиплет за руку.
- Пусти! - Я отталкиваю ее.
Вдруг - дикий грохот! У меня глаза лезут на лоб. Где же плоты?
Все смешалось. Бушует вода. Всплывают короткие и длинные бревна. Скрепы лопнули, и плот рассыпался, словно коробок спичек. Бревна пляшут и крутятся вразнобой в бешеном кипенье волн. Сплавщики перепрыгивают с одного на другое, взлетают и ухают вниз, не выпуская из рук шестов.
Толпа на мосту гикает и хохочет. Плот разнесло, вот умора!
И никому не жалко сплавщиков, которые мечутся, как сумасшедшие, пытаются подцепить и подтащить своими тростинками-крюками толстенные бревна. А волны ревут и уносят их.
От берегов на помощь плотогонам отчаливают лодки. Но их качает и швыряет во все стороны в водяной каше.
- Очумел, что ли, куда прешь?
- Бросай шест, олух, не то я тебе голову проломлю!
- Эй, поднажми, косорукий! Чего скорчился?
- А ты что разорался! Пошел к черту!
- Сам пошел!..
- Лодки, весла, шесты сталкиваются, мешают друг другу. Зеваки на мосту бегают из стороны в сторону, будто хотят собрать бревна сверху.
Одни лодочники чешут в затылке и плюют в воду, другие - ловят и волокут бревна.
Я бреду домой расстроенная. Все тело ломит, будто я сама разбилась вместе с плотом. Бревна так и мельтешат перед глазами, мне никак от них не отделаться.
Когда же плоты пройдут под мостом? Наверное, ночью... Когда все спят, стихает и вода, на мосту никого нет - вот тогда-то они крадучись проскользнут меж задремавших опор.
В КОНДИТЕРСКОЙ
С самого утра в доме кутерьма. Все чистится и моется. Готовиться посуда к Пасхе. Вилки, ложки и ножи начищаются до блеска. Пузатый самовар испускает искры, как стрелы.
- Гляди, Саша! - Я наклоняюсь к самовару. - Вон твоя и моя голова!
- Отстань ты со своими глупостями! Выдумает тоже! У меня полно дел, надо помочь Шае. Сегодня седер!
Будто я не знаю!..
Мама дала мне длинный список вкусных вещей, которые нужно купить. Сама она занята в магазине и поручила это дело мне. Наверное, потому, что я лакомка.
- Башенька, будь настоящей хозяйкой. Позаботься, чтобы все было самое лучшее.
Сколько бы я всего ни накупила и сколько бы угощений ни наготовила Хая, в последний момент все равно чего-то не хватает.
Гости приходят с кучей детей. Все съедается подчистую, и всех припасов оказывается мало.
Я закупаю чуть не всю кондитерскую.
"Для кого столько сладостей?" - будет возмущаться мама. Ведь Хая, при всех своих заботах, уж конечно не забудет испечь пироги и сделать свой коронный чернослив с грецкими орехами и медом.
Мимо этой лавки не пройдешь даже с закрытыми глазами. На улице еще холодно, но из одной подворотни идет горячий сладкий дух, и вкусный запах щекочет ноздри.
Там и находится еврейская кондитерская. Здесь выпекают лучшие в городе пирожные и печенья.
Я подхожу со своим списком к закопченной, будто она ведет прямо в духовку, двери. Ее потускневшая ручка никогда не остывает.
Вхожу и окунаюсь в сладкое облако. Прислушиваюсь так тихо, словно в лавке никого нет. Слышно только ворчанье огня.
Кондитер, его старая жена и костлявая незамужняя дочь - никто не говорит ни слова. Зато все трое приторно улыбаются. Жаркая улыбка разливается по бледным лицам, точно их поливают разогретым сиропом из кувшина. Они купаются в сахаре и меде, даже если им случается съесть кусочек черного хлеба с селедкой. И никогда у них не пахнет, например, луком.
Все трое, тощие и сухие, как головешки, целыми днями снуют в старых тапочках из кухни в гостиную и обратно. Почему они называют лавку салоном? Может, из-за портрета на стене: хозяин с хозяйкой в свадебных нарядах? Косо висящая фотография под стеклом в черной рамке, засиженная мухами. Стулья с драной обивкой и несколько столиков. Когда эти столики загромоздили гостиную, она окончательно превратилась в лавку.