Павел скосил на него и без того косые глаза свои и сказал с упреком:
- Обшаривай душу темную, а светлая вся на виду.
- Что тут толковать, вы из одного гнезда с нечистым, одного поля ягода.
- Да не одинаковая, - возразил Павел. - Кем я был прежде - сознаюсь. А теперь, ты сам, как злой враг человеческий, перетолковываешь смысл моих слов, и отказываешь мне, грешному, в возможности раскаяния, в освобождении от тяжелого гнета души моей.
- Экий краснобай! Как гладко он выстилает словами дорогу к сердцу всякого, - прервал его Дмитрий.
- Постой, Дмитрий, твоя речь впереди, дай нам дослушать, а ему договорить, - сказал Чурчила.
- Пораспустите хотя немного мои руки, веревки больно стянули их; я честно исповедуюсь перед вами и тогда легко приму смерть, тогда и оковы телесные легки будут для меня, а если приму смерть, не буду влачить их. Господи, помилуй, поддержи меня!..
- Не богохульствуй, собака, я тебе засмолю рот, - снова не утерпел Дмитрий, и бросился на него с мечом, но Чурчила остановил его.
Павел с сожалением посмотрел на Дмитрия и с тяжелым вздохом начал:
- Настасья любила тебя меньше Бога, но больше жизни. Ты покинул ее, несчастную, и обливается теперь она день и ночь горючими слезами, и сохнет, как былинка в знойный день. Это зажгло ретивое мое праведным гневом против тебя. "Сыщи его, - сказала она мне, - добудь, достань мне или перенеси меня к нему. Я забуду стыд девичий, упаду на грудь его, обовью его моими руками и мы умрем вместе". На эту беду присватался к ней какой-то именитый литвин. Отец обрадовался этому и приказал ей принимать подарки и называться его суженой... Где же было чувство твое к ней, когда ты покинул ее?
Чурчила дрожал, изменившись в лице, и не мог выговорить слова.
- Теперь, быть может, влекут ее к венцу с немилым женихом или заколачивают останки ее в гроб тесовый. Я как будто слышу стук молотка, и холодная дрожь пробирает меня.
Он замолк и пристально поглядел на Чурчилу.
Последний стоял как приговоренный к смерти. Лицо его исказило от внутренней невыносимой боли!
Павел продолжал:
- Потому-то я и ринулся всюду отыскивать тебя, чтобы заставить вспомнить о покинутой тобой... Не утаю, я решился закатить тебе нож в самое сердце и этим отомстить за ангела-сестру, но теперь я в твоих руках, и пусть умру смертью мученической, но за меня и за нее, верь, брат Чурчила, накажет тебя Бог...
- Истину ли изрыгаешь ты? - грозно спросил его Чурчила.
- Соболезную о слепоте твоей. Что же ты медлишь... Дорезывай скорей кстати брата, а там присоединись к вольным шайкам московских бродяг и грабь с ними отчизну. Вместо того чтобы защищать, ты отрекся от нее и рыскаешь далеко...
- Нет, ты брат Настасьи! Ты - мой брат! Я освобождаю тебя!
Послышался ропот дружинников, но Чурчила обнажил меч свой и крикнул:
- Чего вам надо? Крови? Вяжите меня, режьте, если поднимется рука.
С этими словами он разрубил веревки на руках и ногах Павла.
IV. Бегство
Яркие звезды засверкали на темном своде небесном, луна, изредка выплывая из-за облаков, уныло глядела на пустыню - северная ночь вступила в свои права и окутала густым мраком окрестности. Около спавшей крепким сном, вповалку, после общей попойки, по случаю примирения Павла с Чурчилой, дружины чуть виднелась движущаяся фигура сторожевого воина.
В глубокую полночь, когда и сторожевой склонил свою усталую голову на копье, что-то тихо зашевелилось в середине спавших, чья-то голова начала медленно подниматься, дико озираясь кругом, силясь прорезать взглядом окружающий мрак.
Подле этой поднявшейся головы поворачивался пленник, рейтар ливонский, лежавший навзничь и силившийся вытащить руки из веревочных пут.
- Ты что, схвачен? - шепнул, приподнявшись, Павел (это был он) пленнику.
Тот молчал.
- А, ты боишься меня, а я еще хотел помочь тебе. Не веришь, смотри, продолжал он, и перерезал двуострым ножом своим веревки, скручивавшие ноги пленника.
- Спаси меня, - тоже шепотом заговорил пленник. - Я герольд бывшего гроссмейстера ливонского ордена Иоганна Вальдгуса фон Ферзена, владельца замка Гельмст. Он послал меня ко всем соседям с письмами, приглашающими на войну против...
Герольд остановился.
- Ну, договаривай смелей, на Русь, что ли, нашу? Я вам помощник.
- Ты!.. Да кто ты? Ведь ты русский? Как же?
- Не твое дело. Беги, скажи...
Он хотел было совершенно освободить его, перерезав веревки и на его руках, но вдруг остановился и спросил:
- А далеко ли Гельмст?
- Перейдя поле и лес, повороти налево и поезжай наискосок по дорожке; к утру будешь в замке.
Павел разрезал веревки на руках пленника.
- Ступай, но коня уж оставь волкам на закуску, а то к копытам мои земляки чутки, как медведи к меду; услышат и захватят опять. Выберись отсюда лучше на змеиных ногах, то есть ползком; расскажи своим, что русские наступают на них, поведи их проселками на наших и кроши их вдребезги! Ступай, а мне еще надо докончить свое дело.
Пленник вскочил на ноги, затем пригнулся к земле и начал медленно, озираясь, пробираться между сонными дружинниками, спавшими богатырским сном.
Чурчила, утомленный походом и взволнованный встречей с Павлом и в особенности словами последнего, лежал в каком-то тяжелом полусонном забытьи и молодецкая грудь его тяжело вздымалась под гнетом удручающих сновидений. Он хотел тотчас лететь обратно на родину, чтобы избавить свою Настю от когтей иноплеменного суженого, или лечь вместе с ней под земляную крышу, его насилу уговорили дождаться зари, и теперь сонным мечтам его рисовалось: то она в брачном венце, томная, бледная, об руку с немилым, на лице ее читал он, что жизни в ней осталось лишь на несколько вздохов, то видел он ее лежащую в гробу, со сложенными крест-накрест руками, окутанную в белый саван. Он не узнавал ее; орбиты высохших от слез глаз впадали так глубоко, страшно; розовые ногти на руках и малиновые уста ее посинели. Холодный пот обливал его снаружи, внутри же он чувствовал жгучую боль и то стонал, то яростно скрежетал зубами и вскакивал впросонках.
Павел крался, подползая к Чурчиле как червь; нож его блеснул во мраке, взвился с рукою над головой жениха его сестры и уже готов был опуститься прямо над горлом несчастного, как вдруг Чурчила, под влиянием тяжелых сновидений, приподнялся и попал бы прямо на нож, если бы убийца не испугался и угрожающая рука его не замерла на полувзмахе.
- Измена, - крикнул сторожевой, услыша шорох вскочившего в страхе Павла, и ударил мечом своим плашмя несколько раз по ножнам.
Дружинники, услыхав эти звуки, все проснулись и в одно мгновение были на ногах, хотя в первые минуты не могли понять причины тревоги.
Сторожевой дружинник в нескольких словах рассказал, как он заметил Павла, бежавшего с ножом от Чурчилы.
Фигура беглеца, благодаря вышедшей из облаков луне, действительно, видна была мелькающей по полю.
За ним стремглав бросилась погоня.
Павел, перебежав большое пространство, свернул в прибрежные кусты и засел в них.
Ожесточенные дружинники начали шарить в них, ударяя по ним мечами, и жертва, наверное, не ускользнула бы от них, если бы Павел, видя явную опасность, не принял бы мер.