65803.fb2
Воодушевленные победой в обеих столицах и на море, республиканцы оправились от первоначального шока и перешли к наступлению.
К 22 июля двигавшиеся к Мадриду с севера войска Молы и наваррские монархисты — рекете, всего около 10 000 человек, прошли, не встретив сопротивления, Старую Кастилию и преодолели Гвадаррамский хребет. Восставшие находились всего в 40 километрах от столицы, но в тот же день получили сильные встречные удары от мадридских дружинников, которые значительно превосходили их по численности.
После нескольких дней упорных боев у горных проходов Альто дель Леона и Сомосьерры подопечные Молы начали отступление. Местами им пришлось отступить на 20 километров. Неумело, но яростно атаковавшие республиканцы угрожали отбить перевалы и вторгнуться в Старую Кастилию. Их было в 4–5 раз больше, чем мятежников. Их ряды непрерывно пополнялись подкреплением. У Молы же резервов не было. Повстанцы, утратив часть занятой территории, включая Сигуэнсу, с трудом удержали проходы и перекрывавшие выход на равнину города Авилу и Сеговию.
К 27 июля бои затихли. Ценой серьезных потерь республиканцы все же достигли успеха, хотя и неполного. Разбить силы Молы не удалось, однако попытка восставших овладеть столицей с севера тоже обернулась провалом.
Мола изменил направление удара. 5 августа он направил силы на Мадрид с запада, но и это нападение захлебнулось через пять дней. На Гвадарраме стал образовываться позиционный фронт.
Другие колонны милисианос, выехав на автобусах из столицы на юг, освободили от восставших Толедо, обезопасив Мадрид с этого направления. Малочисленные толедские мятежники были загнаны в возвышающуюся над городом старинную крепость Алькасар, где находилось военное училище. Алькасару суждено было пережить очередную осаду.
Одновременно почти 40-тысячная республиканская милиция предприняла наступление из Барселоны на Арагон и Кастилию. Колонны анархистов, социалистов и каталонских националистов быстро подавили мятеж в восточной Каталонии и вторглись в Арагон. Мелкие отряды фалангистов, пытавшиеся помешать каталонцам, были истреблены. Республиканская Каталония надолго оказалась в безопасности.
К 1 августа прочно владевшие инициативой каталонцы заняли половину Нижнего Арагона. Авангарды республиканцев вклинивались между Сарагоссой, Хакой и Уэской, нарушая их коммуникации и обходя с двух-трех сторон. Каталонские командиры уже поговаривали о походе на Бургос.
Южнее валенсийская милиция с боями дошла до находящегося высоко в горах Теруэля и окружила его с трех сторон, почти отрезав от остальной мятежной территории. Далее на юге милиция из Мурсии и Картахены обложила с разных направлений Гренаду и Кордову. В начале августа летучие отряды республиканцев проникли в западную Андалузию до самого Кадикса. Они угрожали основным базам восстания.
В ходе неподготовленного, но бурного и решительного наступления республиканцы отбили у восставших пять провинциальных центров — Альбасете, Валенсию, Сан-Себастьян, Сигуэнсу, Толедо.
К августу 1936 года участники и наблюдатели борьбы могли подвести итоги. Восставшие удерживали четвертую часть Испании с ее наиболее бедными и малонаселенными сельскими районами. Эти полуфеодальные местности горожане именовали «серой Испанией». Из десяти крупнейших городов в их руках находилось только два — Сарагосса на севере и Севилья на юге. Вопреки всем планам мятежники не сумели за пять-шесть дней овладеть столицами. Вместо этого они утратили военную инициативу, не имели более общепризнанного вождя и испытывали недостаток боевого снабжения и денег. Восполнять потери становилось все труднее. Их ударная сила — колониальные войска оставались изолированными в Африке.
Положение повстанцев на второй неделе борьбы выглядело бесперспективным. Правая печать Европы и Америки, ранее предсказывавшая мятежу скорую победу, теперь уныло подсчитывала, сколько времени продержатся восставшие, прежде чем окончательно проиграть. «Директор» восстания Мола 26 июля заявил соратникам, что победить не удастся. Нужно достойно завершить борьбу. Вероятно, он имел в виду самоубийство или отход на португальскую территорию. (Заметим, что вариант с отступлением во Францию даже не был предложен. В «безбожной» Французской Республике с ее Народным фронтом восставшие видели безусловно враждебную державу.)
Но мятежники сохраняли дисциплину и продолжали подчиняться приказам Молы, Кейпо де Льяно и Франко. Уних пока хватало съестных припасов. Их поддерживали политические союзники — монархисты и Фаланга. Перебежчиков было мало, а приток добровольцев из «серой Испании» продолжался.
Франко в Марокко и Кейпо де Льяно в Андалузии призывали восставших продолжать борьбу. Они во многом рассчитывали на помощь из-за рубежа. Прежде всего предстояло ликвидировать блокаду Испанского Марокко, установленную республиканским флотом.
Уже в середине 20-х чисел июля 1936 года в Рим и Берлин прибыли делегаты мятежников — испанцы Висенте Гойкоэчеа, Луис Болин и маркиз Лука де Тена и немецкие подданные Бернгардт и Лангенгейм. Испанцы были уполномочены Молой, немцы — Франко. Всех их ждал холодный прием.
На переданной Муссолини просьбе испанских мятежников о весьма скромной военной поддержке (они просили «дюжину грузовых самолетов с летчиками») дуче коротко начертал: «В архив». Итальянский фашизм к этому времени отпраздновал победу над Эфиопией, но никак не мог подавить сопротивления эфиопских партизан.
Не лучше первых посланцев из Бургоса приняли в министерстве иностранных дел Третьего рейха. Старый политик, служивший ранее Веймарской республике, министр Константин фон Нейрат и его сотрудники были против любых военных авантюр, да еще вдали от рейха. Правда, МИД Германии не препятствовал разведке рейха — СД и абверу держать в Испании агентуру и с весны 1936 года поставлять монархистам небольшие партии легкого стрелкового оружия. Но теперь речь шла не о шпионаже, а о прямом и, вероятно, крупномасштабном военном вмешательстве. Отчаянные просьбы испанцев помочь хотя бы боеприпасами даже не были переданы из МИДа Гитлеру.
Но Франко догадался обратиться с посланием к старому знакомому — начальнику абвера адмиралу Канарису, которого знал с 1916 года. Канарис тут же связался с эмиссарами восставших и посоветовал им действовать не по дипломатическим, а по партийным каналам. На этот раз письма из Бургоса и Сеуты быстро попали к фюреру, который советовался насчет дальнейших действий с тогдашним своим любимцем — Герингом.
Авантюрист по натуре, бывший летчик, не привыкший думать о последствиях, Геринг через десять лет на Нюрнбергском процессе показывал: «…Фюрер задумался над вопросом о поддержке. Я настоял, чтобы помощь была оказана при любых условиях».
Изменилась и позиция порывистого дуче. Сдержанность уступила место необузданному честолюбию и стремлению к экспансии. К тому же министр иностранных дел Италии — зять Муссолини, беззаботный авантюрист граф Чиано был сторонником военного вмешательства. Как и Гитлера, итальянских правителей заинтересовали природные богатства Испании и ее стратегическое расположение в Атлантике, на стыке Европы и Африки.
Оба диктатора были уверены — если они окажут поддержку восстанию, Испания затем окажется в их власти.
Фюрер и дуче действовали оперативно. В германском министерстве авиации был образован «Штаб В», в итальянском военном министерстве — «комиссия военных операций в Испании».
27 июля из Италии на аэродром Таблада в Андалузии перелетели десять итальянских трехмоторных бомбардировщиков «Савойя-Маркетти-81». На другой день в Хересе-де-ла-Фронтера в той же Андалузии совершили посадку двадцать германских «Юнкерсов-52». Пилоты были переодеты в форму испанского Иностранного легиона, а прежние опознавательные знаки на самолетах стерты.
Машины имели по три мотора, были похожи внешне на испанские и могли применяться как при бомбежках, так и при перевозке грузов и войск. Испанцы часто называли их «тримоторес». 28 июля из Гамбурга в Кадикс отплыл транспорт «Усарамо» с грузом снарядов, патронов и бомб. Германо-итальянская интервенция началась.
В эти же дни кабинет Хираля обратился с аналогичной просьбой к дружественной Франции, где у власти с мая 1936 года тоже стоял Народный фронт. Как и восставшие, Хираль просил о немногом. Он рассчитывал на покупку 800 пулеметов, нескольких батарей зенитной артиллерии, сотни-другой средних бомбардировщиков «Бреге-200» и «Марсель Блох-210».
Между Французской и Испанской республиками действовало торговое соглашение, позволявшее Испании покупать у северной соседки оружие на 100 миллионов франков (20 миллионов фунтов стерлингов) в год. Хираль не сомневался, что покупка состоится. Поэтому одновременно с его письмом во Французский банк были переведены необходимые деньги, а в Париж экстренно выехала парламентская делегация, состоящая из социалиста Фернандо де лос Риоса, коммунистки Долорес Ибаррури и республиканца Марселино Доминго. Делегация была наделена полномочиями, позволяющими окончательно оформить покупку и информировать французскую общественность о событиях в Испании.
В Париже события развертывались диаметрально противоположно переговорам в Риме и Берлине. Первой реакцией французского правительства было согласие на сделку. Ее поддержали премьер-министр, военный министр и особенно пылко — министр авиации, левый социалист Пьер Кот. Единственным требованием Парижа было держать сделку в секрете — Народный фронт выступал за всеобщий мир и против торговли оружием. Но секретарь и военный атташе испанского посольства сочувствовали мятежу. Они отказались подписать необходимые бумаги (чеки на оплату), подали в отставку и тут же предали всю историю гласности. Корреспондентам они сообщили, что не стали участвовать в покупке вооружения, «которое будет использовано против их народа».
Разразился политический скандал. Авторитет французского правительства, официально отвергавшего войну и секретную дипломатию, сильно пострадал, и в Народном фронте наметился раскол. Глава французского кабинета заколебался и под влиянием консервативных британцев изменил позицию.
25 июля французское правительство несмотря на возражения министра авиации, объявило ошеломленным испанским делегатам и репортерам о переходе Народного фронта Франции к политике «невмешательства в испанские дела». Торговое соглашение было разорвано. Оружие, заказанное Республикой до начала мятежа, но еще не отправленное в Испанию, теперь могло быть переправлено туда только через третьи страны. Переведенные в Париж денежные средства Республики замораживались. «Ради сохранения мира и безопасности» Франция приглашала все европейские державы присоединиться к «невмешательству».
Правительство Хираля активно возражало против решения французов. На пресс-конференции в Мадриде премьер-министр гневно говорил: «Некоторые наши заказы были сделаны до 18 июля. Почему они не должны выполняться? Только потому, что заговорщики напали на нас?» Но Мадрид не заявил официального протеста французам, опасаясь толкнуть неустойчивое французское правительство в лагерь открытых врагов Республики. Позже новый министр иностранных дел Республики Альварес дель Вайо с горечью говорил: «Так называемое невмешательство на деле являет собой прямое и непосредственное вмешательство на стороне мятежников».
Тем не менее Пьер Кот считал себя вправе поставлять самолеты Республике. Он и его сторонники в госаппарате и в комитетах Народного фронта быстро и втайне от репортеров перебросили в Каталонию первую партию самолетов — 12 истребителей и пять бомбардировщиков. Перегоняли их французские пилоты. Это были устаревшие и слабо вооруженные машины 20-х годов, которыми была перенасыщена французская авиация — «Ньюпор-372», «Луар-46», «Потез-54». Летчики и механики называли их «телятами на пяти ногах». Ценности они почти не имели. Но узнавший в последний момент об операции французский премьер-министр мгновенно приказал снять с самолетов вооружение и бомбосбрасыватели и запретил Коту дальнейшие действия. А многие парижские и марсельские газеты начали против министра авиации кампанию, обвиняя его в разжигании войны.
8 августа Франция с согласия Англии, не дожидаясь ответа других стран, окончательно наложила эмбарго на вывоз всех военных материалов в Испанию «до окончания внутренней борьбы». Однако на протяжении всей войны она продолжала поставлять в Республику гуманитарные грузы — продовольствие, горючее, медикаменты, одежду, автомобили и т. д. Их вывоз и транзит никоим образом не ограничивались французскими властями.
Пацифисты и изоляционисты западных демократий были довольны французской декларацией 8 августа. Испанские же республиканцы расценили данный акт Парижа как удар в спину, а восставшие — как ложный маневр «гнилой демократии».
24 августа было подписано общеевропейское соглашение о «невмешательстве». Его участники обязались не продавать Испании военных материалов, равно как и не пропускать их через свою территорию. Но соглашение имело существенные пробелы. Оно не запрещало посылать иностранные войска в Испанию, оставляло открытым вопрос о механизме контроля над ситуацией. 9 сентября под эгидой Лиги Наций в Лондоне открылся международный «Комитет невмешательства в испанские дела» с участием 27 государств. Его задачей было проведение в жизнь данного соглашения. Но в распоряжении Комитета не было инспекторов.
Соглашение о «невмешательстве» успокоило пацифистскую (очень влиятельную в то время) часть западного общественного мнения. Не сразу было замечено, что оно изобиловало недоработками, не предусматривало ни малейших санкций против нарушителей и потому не стало преградой на пути вмешательства тоталитарных держав в испанскую войну.
Итак, противники — республиканцы и мятежники — почти в один и тот же день обратились за рубеж с просьбой о поддержке. Причем восставшие сразу попросили прислать иностранных военных на испанскую землю. Пройдет совсем немного времени, и республиканские власти тоже обратятся за границу со сходной просьбой. Масштабы военных действий расширялись.
Вернемся в начало августа 1936 года. Испанская Республика начинала третью неделю войны оптимистически. «Августовский оптимизм» республиканцев сплошь и рядом переходил в полнейшую беззаботность. Республика в июле удержала густонаселенные городские районы страны с большой долей рабочих и интеллигенции — «красную Испанию». Она олицетворяла законную власть: в ее руках оставался Мадрид с органами центральной власти, чиновным аппаратом и золотым запасом. Республиканцы господствовали на море и в воздухе, они контролировали почти все предприятия военной промышленности, не испытывали недостатка в живой силе и имели численное превосходство на всех фронтах. Казалось, у Республики есть решительно все, чтобы наконец-то подавить восстание.
Однако уязвимыми сторонами армии Народного фронта оказалось отсутствие элементарного порядка и дисциплины. Как только республиканцы одержали несколько побед в первую неделю войны, они сразу утратили надпартийное единство действий, стихийно сложившееся 18–20 июля. Каждая партия (а их было свыше десятка) и каждый профцентр снова пытались проводить совершенно самостоятельную политику. При этом все республиканцы — от уличного мальчишки-газетчика до премьер-министра Хираля были уверены, что окончательная победа над восставшими гарантирована и об исходе войны не следует беспокоиться. На фронтах Республики и в ее тылу царила «героическая импровизация», по определению ее поклонников, или полный хаос, по мнению скептиков.
После 18 июля республиканский госаппарат надолго перестал существовать. Одни чиновники бежали в Бургос, других пришлось группами увольнять из-за их абсолютной ненадежности. Остатки аппарата продолжали функционировать по инерции, не имея уже ни власти, ни влияния. Та же участь постигла муниципалитеты. Все органы власти после вооружения народа были оттеснены самозваными комитетами.
Об этих событиях иностранные наблюдатели (даже сторонники Народного фронта!) писали с восторгом и с испугом одновременно: «Испанское государство рухнуло, развалившись на куски. Народ мог все себе позволить — он стал хозяином».
Правительство Хираля в несколько дней превратилось в орган номинальной власти. В его распоряжении не было даже транспорта и средств связи — их реквизировал социалистический Всеобщий союз трудящихся. Многое другое было реквизировано анархистами и коммунистами. Из 28 республиканских провинций Хиралю подчинялось всего несколько, да и те лишь на бумаге.
Испанская Республика на глазах превратилась в скопление мелких самостоятельных республик.
Фактически отделилась от собственно Испании богатая Каталония. Председатель каталонского парламента Компанис самовольно провозгласил себя каталонским президентом. Но анархистские профсоюзы, овладевшие заводами и оружием, не подчинялись и Компанису с его Хенералидадом. Перестали подчиняться Мадриду отрезанные восставшими от основной республиканской территории северные провинции. На юго-востоке Республики появилось региональное правительство со столицей в Валенсии во главе с Мартинесом Баррио. Официально оно именовалось «резервным» — ему следовало исполнять обязанности центрального правительства, если Мадрид будет захвачен неприятелем.
Республика не имела ни военного министерства, ни генерального штаба. Более половины работников было арестовано, уволено или скрывалось. От двух внушительных органов осталась горсть офицеров в капитанском и майорском звании, напуганных народной стихией и неспособных руководить военными действиями.
Формальное наличие в кабинете Хираля военного министра — престарелого генерала Сарабии не меняло дела. Приятель Асаньи и Мартинеса Баррио, сделавший на этом карьеру и не обладавший прочими талантами, Сарабия в полном смысле слова был министром без министерства. Не было у военного министра и действенной связи с фронтом и с военной промышленностью.
По этим причинам наступление республиканцев на опорные пункты мятежа довольно скоро выдохлось. К 10 августа на всех направлениях они были разбиты малочисленными, но хорошо обученными, дисциплинированными и метко стрелявшими врагами.
В Андалузии республиканцы тщетно осаждали Гренаду и Кордову, в Арагоне — Сарагоссу, Теруэль, Уэску и Хаку, в Астурии — Овьедо, в Кастилии — Алькасар и Сеговию. Осада Овьедо и Са-рагоссы при этом продолжалась полтора года! Между тем почти все названные города не были крупными экономическими или коммуникационными центрами. Теруэль, например, находится в горах, в глухой местности, то же относится к Хаке. Население Уэски не превышало на тот момент 10 000 человек, еще меньше насчитывала захолустная, затерянная среди Пиренеев Хака. Гренада и Кордова считались заурядными провинциальными столицами (по 50 000-60 000 жителей).
Пожалуй, только промышленная Сарагосса — точка пересечения нескольких шоссе и железных дорог, стоила того, чтобы вести из-за нее длительную борьбу.
Упрямое намерение предводителей милиции непременно и сразу овладеть всеми названными пунктами надолго приковало к их стенам в общей сложности более половины республиканского «вооруженного народа», но так и не дало Республике побед.
Между тем в Средиземном море и Гибралтарском проливе события разворачивались не в пользу Республики. С 28 июля прибывшие в Андалузию германские и итальянские пилоты начали совершать боевые вылеты. В их распоряжении было тогда не более 40 машин, но это были новые, не изношенные самолеты, хорошо снабженные всем необходимым. Меньшая часть иностранных летчиков получила задание прорвать блокаду Марокко, большая — перебросить колониальные войска в метрополию. Над проливом заработал первый в истории воздушный мост. Непрерывной вереницей «Юнкерсы» и «Савойи» вылетали из Сеуты и Тетуана и приземлялись в Хересе, доставляя марокканцев, легионеров, оружие, снаряжение. Они редко встречали противодействие — республиканские ВВС в Андалузии почти отсутствовали. По самолетам Гитлера и Муссолини стреляла только зенитная артиллерия республиканских кораблей, дежуривших в проливе.
Трудности работавшего несколько недель воздушного моста были главным образом техническими и психологическими — плохое оборудование испанских аэродромов, непривычка африканских наемников к воздушным перелетам (многие арабы впервые видели самолеты), языковой барьер. Проблемой оказался также перевоз лошадей марокканской кавалерии. Кони не умещались в тогдашних самолетах с их тесными отсеками. Лошадей удалось переправить из Африки только после прорыва морской блокады Марокко.
Этот пункт был осуществлен к 5 августа немецкими летчиками. «Юнкерсы» несколько раз атаковали республиканские блокадные силы. Каждый раз они оттесняли республиканские эсминцы к Малаге, но те возвращались. И только когда «тримоторес» без потерь прорвались через неточный зенитный огонь неприятеля и 250-килограммовыми бомбами подбили линкор «Хайме I» и крейсер «Сервантес», убив и ранив около 50 человек, результат был налицо. Прямые попадания в крупнейшие корабли Республики вызвали замешательство команд и судовых комитетов. Ремонт линкора в Картахене занял полмесяца.
5 августа первый караван судов с войсками и грузами (в том числе с лошадьми) из Марокко благополучно пересек Гибралтар и бросил якорь в Альхесирасе. Все доставленное восставшие экстренно выгрузили на берег и вывезли из порта. Наутро Альхесирас поплатился за дерзость — республиканский флот подверг городок сильной бомбардировке, вызвав пожары и разрушения и потопив канонерку восставших. Но, наказав Альхесирас, главные силы республиканцев окончательно отошли на восток — в Малагу и Альмерию.
Судовые комитеты оставили дежурить в проливе небольшие силы — несколько эсминцев и подводных лодок. От последних, впрочем, совсем не было проку — они были неспособны бороться с авиацией. Трем же эсминцам трудно было противодействовать осмелевшим мятежникам. Блокада Марокко ослабевала. Сказывалось плохое техническое состояние большинства кораблей, отсутствие офицеров, полнейший упадок дисциплины и бесплодное ожидание поддержки с суши и с воздуха.
В августе — сентябре восставшие шаг за шагом наращивали количество морских перевозок из Марокко. В Испанию было переброшено не менее 15 000 арабских кавалеристов и легионеров. Через пролив на самолете перебрались Франко, Ягуэ, Кастехон и другие ранее блокированные в протекторате «африканисты».
Довольно многочисленный республиканский флот, пока не имевший серьезных противников на море («Альмиранте Сервера» и «Веласко» действовали далеко — в Бискайском заливе), не смог противостоять воздушной угрозе. Впервые в военной истории выяснилось, что морское превосходство может быть полностью нейтрализовано воздушным превосходством.
К этому времени восставшие почувствовали, что основная опасность позади. Несмотря на массу неудач, они удержали большую часть занятых территорий и заручились иностранной поддержкой. В их распоряжении теперь находилось техническое новшество — дальняя радиосвязь, позволявшая разрозненным группировкам мятежников согласовывать действия. Португалия заняла по отношению к ним дружескую позицию, позволяя пользоваться ее дорогами, складами и телефонами. Блокада Марокко была снята — отборные колониальные войска вступили на материк. «Вооруженный народ» Республики оказался не столь опасным противником, как могло показаться 20–30 июля. Восставшие перешли в общее наступление.
После обмена радиошифровками Мола и Франко договорились не наступать в Кастилии и Андалузии по кратчайшему маршруту Кордова — Пособланко — Сьюдад-Реаль — Толедо. Большинство кастильского крестьянства, правда, сочувствовало восставшим, однако Моле путь на юг преграждал Гвадаррамский хребет, на котором прочно закрепились большие силы неприятеля. В Андалузии аналогичное положение занимал хребет Сьерра-Морена, проходы через который были в руках стойких республиканцев-шахтеров из Пособланко и Пеньяррои.
Наступать было решено вдоль португальской границы — через отдаленную и слабонаселенную пастушескую Эстремадуру, лишенную городских центров, пролетариата и интеллигенции. Соединение армий Севера и Юга планировалось в долине реки Тахо, откуда восставшие должны были повернуть на восток и следовать к столице. Вспомогательные удары малыми силами наносились на севере по Сан-Себастьяну, в центре — на Гвадарраме, а на Юге — между Кордовой и Гренадой.
Выполнять план первой начала Африканская армия. 3 августа ее передовые части на грузовиках выступили из Кадикса и Севильи. Вскоре они вторглись в Эстремадуру. 5 августа в борьбу включилась Северная армия. Войска Молы повели демонстративное наступление на Мадрид с запада, со стороны Авилы и Сеговии. Длившееся пять суток наступление не принесло восставшим видимого выигрыша. К 11 августа их силы были уже на исходе. Но войска Молы тем не менее нанесли дружинникам заметный урон и вновь сковали силы Республики на всем 200-километровом Гвадаррамском фронте. Республиканцы еще два месяца оставались под гипнозом возможности нового удара врага по столице. В этом отношении расчет Молы был очень точным.
Одновременно Мола двинул часть Северной армии из Саламанки на юг и усилил атаки против Бискайи на севере, стремясь выйти к Бискайскому заливу и отрезать республиканский Север от Франции.
Его войска и наваррские рекете продвигались из Старой Кастилии в двух направлениях с трудом, неся ощутимые потери. У Молы не было марокканской кавалерии и германо-итальянской техники. Его войска были измотаны боями на Гвадарраме. А противостояли ему решительно настроенные и неплохо оснащенные баски. Лишь к концу августа Северная армия дошла до окрестностей Сан-Себастьяна, где снова надолго была остановлена республиканцами.
Наступление небольшой (12 000 человек), но свежей, отдохнувшей Африканской армии через Эстремадуру, напротив, протекало в быстром темпе. Ей прокладывали дорогу три десятка иностранных бомбардировщиков, метко стреляющая и безжалостная марокканская кавалерия и моторизованная пехота Иностранного легиона. Им противостояли лишь разрозненные и нестойкие крестьянские ополчения, все снаряжение которых ограничивалось дробовиками. Радио, телефон и даже телеграф в Эстрема-дуре был в диковинку, поэтому республиканцы не имели возможности связаться друг с другом.
Войска генералы Варелы налетами захватывали затерянные в предгорьях небольшие села и деревни, крошечные городки. Следовали повальные обыски, объявление военного положения, аресты подозрительных лиц. 10 августа армия заняла Мериду — за неделю она продвинулась на 300 километров.
Республика недооценивала Франко и долго не реагировала на события в Эстремадуре. Республиканцы были увлечены отвоевыванием Андалузии и Арагона. Кроме того, каталонцы 6 августа затеяли еще одно наступление — на Балеарские острова, чтобы отобрать у восставших крупнейшие острова архипелага — Майорку и Ивису.
В Балеарской экспедиции участвовало до четверти вооруженных сил Каталонии. Сверх того, она связала часть сил флота. По требованию Компаниса в походе участвовало несколько посланных из Картахены эсминцев. Поначалу операция разворачивалась удачно. 7 августа каталонцы после короткой схватки овладели двумя островами — Ивисой и Форментерой. Но после этого они долго отмечали победу и на Майорке высадились только на десятый день операции. Правда, высадка все же прошла успешно: десант захватил большой плацдарм и двинулся к провинциальной столице — Пальме-де-Майорка.
Однако на помощь полуокруженным в Пальме восставшим пришли несколько итальянских военных самолетов. Их обстрелы и бомбежки с бреющего полета внесли панику в ряды десантников, которые потребовали возвращения домой. На сей раз из Картахены прибыли крупные корабли — линкор и крейсер, которые были нужнее не в конце, а в начале операции.
8 сентября десант, бросив часть вооружения, оставил Майорку и отплыл назад в Каталонию. Ивису вскоре вторично заняли восставшие. Майорка осталась за республиканцами.
Но пока они топтались в Арагоне, Кастилии и на Балеарах, восставшие ворвались в Эстремадуру. 10 августа авангарды Африканской армии под командованием Ягуэ заняли Мериду, откуда Франко смог переговорить с Молой по телефону. Затем армия повернула на северо-запад и 12 августа достигла единственного оплота Республики в Эстремадуре — старинного, обнесенного обветшалыми крепостными стенами городка Бадахоса близ португальской границы на автостраде Мадрид — Лиссабон. Здесь армия впервые вынуждена была остановиться.
Главными пехотными силами Франко и Ягуэ блокировали Бадахос, а часть кавалерии под командованием Варелы ушла в дальний рейд на восток — в Андалузию. Целью рейда было выручить мятежников, оборонявшихся в Кордове и Гренаде, и отвлечь внимание неприятеля от Эстремадурского фронта.
Бадахос удерживало 5000 дружинников. К ним на помощь двигалось еще 2000 человек подкрепления. Но у республиканцев оставалось мало оружия, и их силы были разобщены. К тому же Бадахос только что пережил мятеж гражданской гвардии, на подавление которого защитникам пришлось потратить немало энергии.
Африканская армия сильным ударом отбросила и рассеяла отряд, стремившийся соединиться с бадахосцами. Обезопасив себя извне, 14 августа Ягуэ бросил Иностранный легион на приступ. Утром 15 августа после жаркого боя Бадахос пал. Улицы городка были завалены трупами его защитников. Только нескольким из них удалось прорваться в Португалию. На арене для боя быков победители устроили расправу с врагами, расстреляв не менее 200 пленных.
Бадахосское кровопролитие подтвердило, что угрозы восставших в адрес противника («если нужно, расстрелять половину Испании», «убивать, убивать и убивать») вполне серьезны.
Победа при Бадахосе отдала в руки мятежников всю западную половину Эстремадуры. Они полностью контролировали автостраду Мадрид — Лиссабон, а через территорию западной соседки — дружественной Португалии к восставшим пошел еще один поток военных грузов из Германии.
Только потеряв западную Эстремадуру, правительство Хираля стало осознавать масштабы опасности, которую несла Африканская армия. К португальской границе и в долину Тахо была направлена почти 10-тысячная колонна милиции во главе с генералом Рикельме, которого считали героем Гвадаррамы, и авиаэскадрилья. Летчики разыскали одну из колонн Африканской армии и нанесли ей порядочный урон. Но на земле дружинники не имели ни малейшего успеха. Кавалерия Ягуэ без труда разбила колонну Рикельме, беспорядочные остатки которой вернулись обратно в Кастилию.
23 августа, совершив за неделю бросок еще на 120 километров, войска Ягуэ вышли в долину Тахо, оказавшись у границ Новой Кастилии и выйдя на подступы к Талавере-де-ла-Рейне. До Мадрида оставалось менее 150 километров.
В эти же дни генерал Варела добился заметных успехов на Андалузском фронте. Благодаря неожиданным атакам его кавалерия разгромила 10-тысячные силы дружинников республиканского генерала Миахи, наседавшего на Кордову. Недисциплинированные войска Миахи обратились в бегство, почти не сопротивляясь и норовя убить собственных командиров. 23 августа республиканцы сняли осаду Кордовы.
Варела достиг существенного успеха. Часть мятежной территории глубже вклинилась в «красную Андалузию». Между Гренадой, Кордовой и Севильей была установлена прямая сухопутная связь. Весь Южный фронт восставших был консолидирован. Мятежники угрожали республиканской Малаге, охватив ее с севера.
Тогда же передовые части Африканской и Северной армий восставших встретились у Касереса на севере Эстремадуры. Франко по настоянию Молы прислал ему подкрепление — 2000 марокканцев и звено только что прибывших в Испанию итальянских военно-транспортных самолетов «Капрони-101», отличившихся в Эфиопии.
Получив помощь и медленно оттесняя басков на северо-запад, Мола 26 августа приступил к штурму Ируна. Против 2000 мятежников во главе с отличным полевым командиром — полковником Беорлеги сражалось 3000 басков, у которых почти не было снарядов и патронов. Беорлеги имел несколько артиллерийских батарей и несколько броневиков, а также танкетки. Со стороны моря ему помогал крейсер «Альмиранте Сервера».
Ирун пылал. Его жители уходили частью на запад — в Бильбао, частью на восток — через пограничную реку Бидассоа во Францию. Штыковые контратаки басков не помогали. В ходе их погибла половина защитников. 3 сентября полуразрушенный поселок был взят. Последними его покинули неутомимые анархисты, которые перед отступлением успели расстрелять часть политзаключенных в местной тюрьме.
Падение Ируна получило сильный международный отклик: север Республики лишился сухопутных связей с соседними государствами.
Взятием Ируна Беорлеги предрешил участь «летней столицы Испании» — Сан-Себастьяна. Защитники города пытались нейтрализовать неприятеля, публично расстреливая группы политзаключенных после каждого обстрела города. Однако это лишь ожесточило восставших, которые уже вели войну на уничтожение.
Город пал 13 сентября. Наварра и Старая Кастилия отпраздновали победу. Затем части Молы были остановлены басками на реке Деве, после чего эта линия фронта надолго стабилизировалась.
Из франкистских источников известно, что победы Молы стоили его Северной армии 30-процентных потерь. Среди погибших мятежников значился полковник Беорлеги, убитый под Сан-Себастьяном.
Но основные бои шли в Новой Кастилии. Талаверу-де-ла-Рейну, перекрывавшую с запада вход в долину Тахо, республиканцы намеревались оборонять до последнего. При умелых действиях так оно и получилось бы. Талавера окружена холмами, облегчающими ее защиту. С севера и юга городок прикрывают горные хребты. Из Кастилии республиканцы успели подтянуть артиллерию и бронепоезда. Обороняло Талаверу до 10 000 дружинников, что почти равнялось численности всей Африканской армии.
Но если Ирун продержался 8 дней, то Талавера — всего два. Авиация повстанцев короткой бомбежкой и обстрелом вызвала замешательство дружинников, не бывавших ранее под бомбами. Три кавалерийские колонны Ягуэ, привыкшие действовать в предгорьях, тем временем обошли Талаверу с разных сторон и захватили аэродром и железнодорожную станцию, угрожая окружить дружинников. Воинственные вопли мавров окончательно подорвали дух защитников города.
4 сентября милиция оставила Талаверу, отступление очень напоминало бегство. Африканской армии досталось немало трофеев.
Важнее судьбы Талаверы было прочное соединение Африканской и Северной армий: отныне территории, контролируемые Молой и Франко, слились в единый массив, координация действий мятежных сил значительно улучшилась. Явственно обозначилась изоляция республиканского Севера.
Восставшие одержали новую крупную победу, которая существенно повлияла на весь ход войны.
Поражения сразу на нескольких фронтах подорвали положение кабинета Хираля. Он подвергся насмешкам и издевательствам как «правительство комедии и позора». 1–2 сентября в Мадриде массовая молодежная демонстрация потребовала его смены. 4 сентября — в день оставления Талаверы — Хираль вышел в отставку. Премьерство этого неплохого политика, к которому была столь несправедлива судьба, продолжалось 47 дней. Впрочем, его карьера не была закончена.
Подходящим преемником Хираля многим наблюдателям казался умеренный социалист, осведомленный и гибкий политик — Индалесио Прието. Он давно стремился стать премьером, но не находил опоры в массах, в частности в профцентрах. Взгляды Прието считались слишком умеренными и в рядах анархистов, коммунистов и большинства социалистов. Уступив давлению слева, президент назначил премьер-министром популярного, но не самого одаренного социалиста — руководителя ВСТ Ларго Кабальеро.
Простонародное происхождение, бытовая честность и простота, трудовые мозоли и пребывание в тюрьме создали Ларго авторитет в массах, которого так не хватало Прието. Несмотря на солидный возраст (67 лет), Ларго выглядел свежим и бодрым, а его рабочий день составлял не менее 11 часов.
«Испанский Ленин» в отличие от российского образовал коалиционный кабинет из шести социалистов, четырех республиканцев, двух коммунистов, каталонца и баска. Министром иностранных дел он назначил левого социалиста Альвареса дель Вайо, министром финансов — умеренного социалиста Хуана Негрина. Старый соперник Ларго — Прието получил портфель министра флота и авиации, портфель военного министра премьер взял себе. Коммунисты стали министрами сельского хозяйства и народного просвещения. Впервые в истории Запада представители коммунистов вошли в правительство.
Ларго в отличие от Хираля помпезно обставил свой приход к власти. Около двух недель премьер-министр принимал поздравления всевозможных общественных организаций, в программной речи в кортесах он пообещал «с героической народной милицией закончить войну в два месяца» и объявил кабинет «правительством победы». Портреты Ларго с этим пышным девизом появились во многих общественных местах. Вскоре выяснилось, что истины в подобных словах не больше, чем в военных сводках Касареса Кироги.
Ларго, однако, принял ряд военных контрмер. Многие из них были назревшими. Был укомплектован штат военного министерства и генерального штаба. Начальником последнего стал генерал Кабрера. Вместо бывшего тыловика Рикельме на Центральный фронт был назначен воевавший ранее в Марокко генерал Асенсио Торрадо. Расправы над пленными офицерами были ограничены, а затем и вовсе прекращены. Пообещав «защитить Мадрид на Тахо», премьер успокоил тыловое население. Он санкционировал помощь отрезанному Северу, двинув в Атлантику основные силы флота.
По образцу Французской революции и русской гражданской войны Ларго учредил во фронтовых частях военных комиссаров. Тут не обошлось без влияния советских офицеров и дипломатов.
7 октября правительство санкционировало принятие предложенной коммунистами земельной реформы — все помещичьи земли без выкупа передавались в распоряжение крестьянства и батрачества. Провозглашалось равноправие обоих способов обработки земли — индивидуального и коллективного. Государство обещало крестьянам поддержку кредитами, машинами и удобрениями. Некоторые из этих обещаний действительно были выполнены.
«Испанский Ленин» сделал два таких шага, на которые и не думали идти Кирога или Хираль. Вовсе не будучи марксистом-ленинцем, настороженно относясь к советскому социализму, он тем не менее обменялся послами с СССР и затем обратился в Москву с секретной просьбой о помощи оружием и военными специалистами. Во многом на эту меру нерешительного и медлительного по природе Ларго толкнул гнев против «невмешательства».
6 октября премьер-министр после пятинедельной оппозиции согласился с предложением коммунистов и Коминтерна о создании из иностранных добровольцев «интернациональных бригад». Первоначальные его отказы объяснялись недоверием к коммунистам, неприязнью высокомерного кастильца Ларго к иностранному вмешательству и далеко шедшими требованиями сторонников интербригад.
Интернациональные бригады получали отдельное командование и право экстерриториальности. Их бойцы не подчинялись испанской армии и милиции и были, сверх того, неподсудны испанскому правосудию.
Штаб-квартирой интербригад был сделан Альбасете, находящийся в глубине Кастилии, а куратором интербригадовцев Ларго назначил осторожного и гибкого Мартинеса Баррио. Фактическим же руководителем бригад стал их генеральный комиссар — французский коммунист родом из Каталонии, герой морского мятежа 1919 года, отбывший несколько лет в каторжной тюрьме, Андре Марти. Звание этого бывшего корабельного писаря, ни дня не служившего в армии, было по настоянию СССР и французской компартии приравнено к генеральскому.
Качество же руководства войной не улучшилось. Республиканцы продолжали воевать беззаботно и бессистемно. Ларго и многими его приверженцами прочно владел «августовский оптимизм». Правительственный декрет 16 октября о создании регулярной армии откровенно и безнаказанно саботировали почти все организации Народного фронта, не заинтересованные в роспуске собственных военных отрядов. Да и сам премьер-министр открыто говорил, что народная милиция имеет право на существование. (Он даже ссылался на «Государство и революцию» Ленина.) Недаром в его декрете ничего не говорилось о наборе в армию, о мобилизациях и др.
«Защиту Мадрида на Тахо» Ларго и сотрудники военного министерства и генштаба толковали как направление против Варелы и Ягуэ большого количества скверно снабженных и дурно управляемых, а потому нестойких дружинников. Премьер и генерал Асенсио Торрадо запрещали строить укрепления, ибо испанцы, по их словам, «не привыкли прятаться от врага… Они привыкли сражаться в открытом поле и с открытой грудью. Такова психология испанского воина».
Неуклонное приближение неприятеля к Мадриду, падение Толедо озадачило и испугало многих, но не «испанского Ленина». Более того, Ларго не раз объявлял, что обладание столицей имеет «только нравственное значение» и что вероятное падение Мадрида вовсе не будет означать конца Республики. («Наша борьба непобедима. Ибо она — всюду и везде».)
Не предательство, как иногда полагали, было тому причиной. Ларго, Асенсио Торрадо и Кабрера возвели в культ антифранцузскую войну 1808 года. Тогда сила испанского сопротивления вопреки здравому смыслу была в недисциплинированности и отсутствии у испанцев единого руководящего центра. Тогда занятие Мадрида неприятелем всколыхнуло страну и вызвало массовые восстания. Тогда разрозненные отряды небритых, пьяных и почти невооруженных голодранцев-партизан, полууголовные вожаки которых к тому же враждовали друг с другом, проиграли немало боев, однако выиграли войну.
Ларго и его приверженцы были уверены, что данный сценарий может и должен быть повторен. О том, что условия вооруженной борьбы успели значительно измениться, что появились пулеметы, дальнобойная артиллерия, авиация, бронетанковые силы, радиосвязь и т. д., — об этом премьер Республики и его окружение не хотели и слушать. Странным образом они не хотели видеть и другого, еще более очевидного факта — с Республикой воюют не чужеземцы, как при вторжении Бонапарта, а соотечественники, прекрасно ориентирующиеся в местных условиях.
Перелома в военных действиях «правительству победы» создать не удалось. Пока Асенсио Торрадо готовил восточнее Талаверы встречный удар, а его офицеры собирали сведения о неприятеле, мятежники снова рванулись вперед.
Борьба на Центральном фронте протекала с растущим преимуществом восставших. Республика из наступающей стороны все более превращалась в обороняющуюся. И оборону нельзя было назвать успешной.
Дружинники Центрального фронта в большинстве мест бежали, стоило только звену «тримоторес» сбросить по бомбе или авангардам Варелы и Ягуэ открыть пушечный или пулеметный огонь. Вдобавок у восставших появился новый козырь — Муссолини прислал четыре десятка вертких и быстрых итальянских танкеток «Ансальдо», рассчитанных на бои в горах и легко преодолевавших склоны и спуски. Они внесли большой вклад в победу над Эфиопией. Лязг их гусениц и рокот моторов наводил панику на дружинников, ранее не видевших танков. С прибытием «Ансальдо» народную милицию охватила танкобоязнь.
Иностранная печать писала: «Со времени сдачи Талаверы дружинники Центрального фронта находятся словно в лихорадке… Они не пытаются держаться: они беспорядочно бегут… Они произвольно меняют позиции, и их, естественно, не могут найти санитарные машины и продовольственные транспорты. Дружинникам стыдно, но им также голодно».
Однако республиканцы не размыкали кольца, в котором с июля держали Алькасар. Окружив крепость баррикадами, они упорно стремились овладеть им то артогнем, то приступом, то переговорами. Но более половины долго лежавших на складах снарядов не разрывалось из-за испортившихся взрывателей, как и при осаде Монтаньи. Штурмы не имели успеха из-за несогласованности действий дружинников — многие из них попросту ленились карабкаться на крутой холм перед крепостью. Переговоры тоже провалились. Глава гарнизона полковник Москардо был смел и упрям, а большинство его сил составляли гражданские гвардейцы, предпочитавшие смерть капитуляции.
Осажденные, которых было всего около 500 человек — почти вдесятеро меньше, чем осаждающих, питались сухарями и кониной и сильно страдали от нехватки питьевой воды. Но они были укрыты высокими прочными стенами и сражались за существование. А дружинники ездили в Толедо не побеждать, а развлекаться — «пострелять по мятежникам».
Попытки дружинников овладеть Алькасаром поражали топорностью и неуклюжестью. Сделать подкоп и взорвать стены Алькасара динамитом не удалось из-за скального грунта, который было трудно долбить, и неопытности подрывников. Ничего не дал и фантастический проект захвата крепости: энтузиасты-анархисты предлагали облить каменные стены бензином(!), затем поджечь стены и выкурить осажденных. Единственным плодом этой экспериментальной операции стали многочисленные ожоги и ранения ее участников.
Между тем осажденных воодушевляло радио. Они слушали радиообращения из Бургоса и Саламанки, которые поддерживали их боевой дух. В середине сентября над Алькасаром стали появляться самолеты мятежников. Сброшенные ими листовки содержали обещания скорой выручки защитников города.
Действительно, Франко в двадцатых числах сентября вопреки требованиям соратников — Кинделана и Ягуэ и настояниям иностранных офицеров остановил продвижение войск к Мадриду и повернул часть сил на юг. Он руководствовался четкими стратегическими соображениями: восставшим был очень нужен толедский патронный завод — один из крупнейших в стране. Кроме того, в преддверии борьбы за Мадрид было неразумно оставлять большую республиканскую группировку у себя на фланге.
27 сентября восставшие вышли к окраинам Толедо и открыли пушечный огонь по городу, вокзалу и Мадридскому шоссе. Дружинники расстреляли командиров, пытавшихся наладить оборону, спешно погрузились в автобусы и скрылись с места сражения. Часть удирала на захваченных у больницы санитарных машинах. Колонны, сея вокруг панику, откатывались до самого Аранхуэса, который до конца войны так и не был занят мятежниками. Поезда на Мадрид брались в полном смысле с бою, с применением пулеметов и гранат.
Пленных при взятии Толедо не было. Брошенные в толедской больнице раненые республиканцы были зверски перерезаны марокканцами. Ягуэ позже доказывал, что в госпитале прятались и здоровые дружинники, стрелявшие по кавалеристам.
Единственная мало-мальски дисциплинированная колонна Эмиля Клебера и Энрике Листера оставила город с боем и закрепилась восточнее него. Ягуэ ее не преследовал — его задача состояла только во взятии Толедо.
Полуразрушенный Алькасар был свободен. Навстречу генералитету во главе с Франко горделиво вышел изможденный и заросший бородой Москардо и его офицеры. Полковник рапортовал командующему: «В Алькасаре все спокойно, мой генерал». После этой фразы он тут же был повышен в чине и отправлен в отпуск. Освобождение стойких защитников Алькасара стало визитной карточкой восставших. До Мадрида им оставалось 70 километров.
Республика утратила один из важнейших центров военной промышленности и потерпела морально-политическое поражение.
Борьба на море тоже развивалась с перевесом восставших. В сентябре они завершили строительство новейшего крейсера «Канариас» и ввели его в строй. Полным ходом шла работа над не уступавшим ему по техническим данным «Балеаресом». Республиканский флот в это время по приказу морского министерства был направлен через Гибралтарский пролив в Северный поход с задачей помочь отрезанным Бискайе и Астурии. Инициатором этой непродуманной и очень рискованной операции был депутат от Бискайи морской министр Прието.
Флотом по-прежнему распоряжались некомпетентные и своевольные матросские комитеты. Правда, на корабли позволили вернуться некоторым уцелевшим офицерам. Был даже назначен командующий — капитан второго ранга Мигель де Буиса, единственный родовитый моряк, оставшийся верным Республике. Но ему официально «помогали» (т. е. постоянно вмешивались во все действия) комитеты, не несшие ответственности перед правительством. Командование Буисы было марионеточным. Члены экипажей отличались храбростью, но подготовка их по-прежнему оставляла желать лучшего, а единственный линейный корабль был лишь наскоро отремонтирован.
Правда, такой флот во главе с линкором «Хайме I» и крейсерами избежал печальной участи «Непобедимой Армады» 1588 года. Он проделал маршрут в 1500 километров, половина которого пролегала во враждебных водах, благополучно добрался до пунктов назначения — Сантандера и Бильбао. Моряки доставили плохо оснащенным защитникам Севера 3000 единиц оружия. Крейсеры и линкор в ряде мест обстреляли побережье, занятое мятежниками. Эсминцы уничтожили выставленные восставшими минные заграждения, и подступы к Бильбао, Сантандеру и Хихону на несколько месяцев стали безопасными. Операция нанесла восставшим некоторый урон и оказала баскам и астурийцам весомую моральную помощь. Но мятежники не преминули воспользоваться уходом флота на север.
Не уверенные в собственных, в спешке набранных матросах, восставшие не рискнули сразиться с главными силами и довольствовались нападением на слабейшие отряды.
19 сентября эсминец «Веласко» потопил у Эль-Ферроля республиканскую подводную лодку с неисправным механизмом. 29 сентября крейсеры восставших — старый «Альмиранте Сервера» и новый «Канариас» вошли в Гибралтарский пролив и напали на дежурившие там эсминцы неприятеля. Те были застигнуты врасплох неожиданным ударом превосходящих сил. В неравном бою республиканский «Фернандес», вышедший в торпедную атаку на «Канариас», был потоплен. А его собрата «Гравину», несколько часов отстреливавшегося от «Серверы», крейсер подбил, отрезал от базы и вынудил укрыться в нейтральной Касабланке. (Впрочем, после ремонта «Гравина» сумел дойти до Картахены.)
У берегов Марокко и Андалузии после этого боя доминирующую позицию заняли малочисленные, но грамотно руководимые адмиралом Виерной морские силы восставших.
Методом проб и ошибок республиканские моряки установили, что базироваться в незащищенных с воздуха и плохо оборудованных северных портах чрезвычайно неудобно и рискованно. К тому же у республиканского флота появилась новая серьезная задача — прикрытие военных перевозок из СССР. Морское министерство радиошифровкой предписало Буисе следовать обратно в хорошо укрепленную Картахену, что и было выполнено к 14 октября. В Бискайском заливе Буиса оставил два эсминца и три подводные лодки.
Плавание республиканского флота вдоль португальских берегов ухудшило отношение Португалии к Народному фронту. Оно было расценено в Лиссабоне как признак агрессии. Как раз в сентябре Ларго публично заявил: после победы «Португалия войдет в марксистскую Испанию». Вскоре португальское правительство первым из всех прочих держав официально разорвало все отношения с Мадридом и признало восставших законной властью.
Мятежники почти не препятствовали обратному прорыву противника через Гибралтар, их корабли опасались столкновения с многочисленной торпедной флотилией республиканцев. По пути к флоту присоединился эсминец «Гравина», отремонтированный в Касабланке. Но сразу после возвращения республиканского флота в Средиземное море неприятель нанес ему новый урон. «Неизвестная» подводная лодка 17 октября прямо на рейде Картахены подорвала торпедой крейсер «Мигель Сервантес». Корабль с огромной подводной пробоиной вынужден был встать на ремонт. Четверть крупных кораблей Республики надолго выбыла из строя. Господство республиканцев на море сменилось ненадежным равновесием сил. Победы мятежников на суше и на море привели к консолидации их власти.
30 сентября в окрестностях Сарагоссы генералитет восставших собрался на выборы верховного вождя взамен Санкурхо. Присутствовали Мола, Саликет, Понте, Франко, Хиль Юсте, Кинде-лан, Кабанельяс, Варела, Кейпо и Ягуэ. Самым старшим по служебному стажу, чину и званию был дивизионный генерал Кабанельяс, а наибольшие заслуги перед восстанием были у Молы. Но Кабанельяс был стар и нездоров и имел (как Кейпо и Мола) репутацию республиканца. У Варелы и Саликета, напротив, была слава ярых монархистов. Предприимчивому и удачливому «радиогенералу» Кейпо было уже около добрых 70 лет, что тоже уменьшило его шансы на избрание.
После дискуссии состоялось открытое голосование, принесшее шестью голосами против двух победу 44-летнему генералу Франко. Против него голосовали Кабанельяс и Мола, не питавший симпатий к Франко Кейпо де Льяно тем не менее поддержал его. Подобно генералу Врангелю в России, Франко получил пост руководителя путем выборов.
Победитель получил звание «каудильо» — неточный перевод немецкого «фюрера» и итальянского «дуче». Ранее подобного слова в испанском языке не было, вождей и предводителей именовали «хефе» или «команданте». Отныне восставшие имели настоящего вождя. Ему вручили неограниченные полномочия. Каудильо соединил в своих руках руководство государством, правительством и армией. 1 октября Франко образовал в Бургосе временное правительство Испании — «Государственную исполнительную хунту» из трех человек. Отныне восставшие имели единую систему органов власти, временную столицу и выборного верховного предводителя. Мятеж закончился. Он перешел в затяжную гражданскую войну.
С этого момента историки получают возможность называть мятежников 18 июля так, как они сами называли себя — националистами.
Власть над половиной Испании попала в руки необычного военного: маленького роста, полный, с высоким голосом, красивыми черными глазами и тщательно подстриженными черными усиками, он напоминал не кадрового офицера, а злодея из латиноамериканской мелодрамы. Франсиско Франко был испанцем, выросшим среди кельтского населения сумрачной Галисии. От темпераментных, общительных андалузцев, валенсианцев и кастильцев его всегда отличала сдержанность, замкнутость и сосредоточенность. Этот человек как будто излучал холод. У него были знакомые, но не друзья. Он держал на расстоянии даже родных братьев и сестер. Он всегда был исправным служакой без определенных политических взглядов, и его не причисляли к монархистам или республиканцам.
Добровольцем Франко воевал в Марокко, где прославился завидным самообладанием, переходившим порой в бесчеловечность. Будучи еще в чине майора, он приказал расстрелять перед строем солдата-марокканца, вывалившего ему под ноги котелок с дрянной едой в знак протеста против плохого питания. После расстрела Франко невозмутимым голосом распорядился: «Питание улучшить». В 1934 году он вместе с Ягуэ хладнокровно руководил разгромом «Астурийской Советской республики». Зверства его марокканцев были отмечены всей левой печатью, в том числе советской. С тех пор Франко говорил знакомым: «Советы приговорили меня» и всюду усматривал «коммунистическую опасность».
Когда годом позже президент Алькала Самора, разрешивший ввод Африканской армии в Астурию, по-дружески сказал Франко: «В Испании нет коммунизма, генерал», тот важно ответил: «Я знаю одно — коммунизма нет и не будет там, где я».
Отправленный Народным фронтом на Канарские острова, Франко держался неопределенно и не дал эмиссарам Санкурхо и Молы ясного ответа на вопрос, участвует ли он в «движении». Часть современников и историков считала, что хитрый «Франкито», как его называли ровесники, готов был остаться на стороне Республики, если бы та возвысила его. Известна сердитая реплика генерала Санкурхо в Лиссабоне накануне восстания: «С Франкито или без него, но мы выступаем!»
18 июля Франко захватил Канары, но не торопился попасть в Испанское Марокко. Его самолет сделал сначала две остановки во французской его части. В Тетуане генерал оказался, только когда все бои в протекторате закончились. Тем не менее он внес немалый вклад в развитие восстания, сумев договориться о внешней поддержке с Канарисом и через него — с Гитлером. В Андалузии Франко заразил многих полной и спокойной уверенностью в конечном успехе предприятия. Корреспондент лондонской газеты «Дейли мейл» Кардозо был поражен его циничной невозмутимостью. Генерал сухо объяснил недоверчивому иностранцу, что мятежники победят любой ценой. Репортер переспросил: «Даже если придется расстрелять половину Испании?» Франко посмотрел на него и ровным голосом ответил: «Я повторяю, любой ценой».
Успех сопутствовал каудильо. Под его властью находилась уже половина страны — 26 провинций. Военная инициатива прочно закрепилась за националистами. Их вооруженные силы росли на суше, на море и в воздухе. Осенняя мобилизация в националистической Испании прошла с успехом. Не прекращался и приток добровольцев из Наварры и Старой Кастилии.
Международная обстановка улучшалась. На Британских островах проводились сборы денег в помощь националистам, отдельные взносы измерялись тысячами фунтов стерлингов. Португалия и несколько латиноамериканских стран готовились официально признать «новые власти Испании». Республика же два месяца была блокирована обручем «невмешательства».
Октябрь 1936 года вошел в историю как время наращивания иностранной помощи националистам.
В Кадиксе высадился германский военный отряд из 6000 человек — «Легион Кондор». Его костяк составляли штабные офицеры-советники и пилоты ВВС, были также танкисты, артиллеристы, специалисты в области связи и моряки. Среди германских штабных офицеров прибыли видные аналитики и администраторы — теоретик и практик бронетанковых войск полковник Вильгельм фон Тома, майор Риттер фон Ксиландер. Среди авиаторов выделялся компетентный и решительный подполковник Вольфрам фон Рихтгофен. Количество прибывших к Франко через Кадикс и Севилью итальянских военных достигало 3000.
Через Испанию и Португалию прибывала германская техника — самолеты, зенитная и противотанковая артиллерия, радиооборудование, бронеединицы и грузовики. В Средиземном море под предлогом спасения из Испании немецких подданных обосновались два новейших германских военных корабля — «карманных линкора» — «Граф Шпее» и «Дойчланд» и три крейсера. Германия и Италия помогли националистам также боеприпасами — от винтовочных патронов до бомб и торпед.
Наконец националисты получили то, чего им катастрофически не хватало в августе и сентябре — материально-техническое превосходство над республиканцами. Оно органически дополнило организационно-административное превосходство, бывшее у националистов с первых минут восстания.
Получив власть, каудильо сосредоточил внимание и силы националистов на овладении Кастилией и Мадридом. Здесь по его мысли вскоре должен был решиться исход борьбы. Он целенаправленно стал оголять фронты Андалузии, Арагона, Бискайи и Эстремадуры, снимая оттуда технику и часть живой силы и направляя их на Центральный фронт.
Франко допустил только одно исключение из своей стратегии. Вслед за Алькасаром он собирался выручить Овьедо, где изнемогавшие солдаты Аранды из последних сил отбивали очередной республиканский штурм. Шахтерское ополчение уже ворвалось в город и занимало квартал за кварталом. Из Галисии на восток была брошена отборная пехотная колонна, которая в трудных боях пробила коридор в окружении Овьедо и 17 октября соединилась с остатками его гарнизона. Республиканцы отступили в предместья, однако осады не сняли. У Аранды в строю к этому времени из прежних 4000 человек осталось всего 600. Их заменили свежими силами. В пропаганде националистов произведенный в генералы Аранда стал героем наподобие Москардо.
В суматохе подготовки «финального удара» — генерального наступления на Мадрид командование националистов не упускало из виду сведений печати и агентуры о прорыве Республикой установленной вокруг нее блокады.
В сентябре на республиканской территории было отмечено появление не говоривших по-испански иностранцев в штатском, но обычно с военной выправкой. Они селились в небольших, но хороших гостиницах на отдаленных улицах Мадрида, Альбасете и Картахены. Оттуда они направлялись в военно-учебные центры и на аэродромы. Так в Республике появились военные из СССР — советники и военные специалисты. Главным военным советником был назначен «генерал Гришин». Под таким псевдонимом скрывался видный чекист, бывший латышский стрелок, а тогда руководитель советской военной разведки Я.К. Берзин. Военным атташе советского посольства стал В.Е. Горев, имевший звание командира бригады. В Барселону прибыл советский генеральный консул — В.А. Антонов-Овсеенко. По линии Коминтерна в Мадрид приехал международный революционер, бывший подданный Австро-Венгрии Э. Клебер (М. Штерн). Все названные лица были ветеранами гражданской войны в России. Антонов-Овсеенко в свое время арестовывал Временное правительство, а Клебер, сверх того, имел опыт революционных войн в Турции и в Китае.
В октябре уполномоченные Коминтерна в Европе и Америке приступили к вербовке добровольцев и к развертыванию интернациональных бригад в отдаленном кастильском городке Альбасете. Там были экстренно оборудованы казармы, полигоны, закрытые столовые. Руководство интернациональными бригадами Коминтерн доверил троице, состоящей из генерального комиссара Андре Марти и двух итальянских политических эмигрантов — коммуниста Луиджи Лонго и республиканца Джузеппе ди Витторио.
Перевалочными пунктами следования интербригадовцев в Испанию стали Париж, Тулуза и пиренейская граница.
При создании интербригад был использован опыт гражданской войны в России. Как известно, в состав РККА входили тогда иностранные военные части из немцев, австрийцев, венгров, китайцев.
Советское вмешательство, шедшее по двум линиям: официально — советской и коминтерновской, вскоре стало невозможно скрывать не только от агентуры Франко, но и от международного сообщества. 7 октября советский посол в Лондоне многозначительно сообщил Международному комитету невмешательства, что СССР считает себя связанным данной политикой не в большей мере, чем любая другая держава (имелись в виду Португалия и Италия). Он потребовал международного расследования обстановки, сложившейся на испано-португальской границе. Рассерженный португальский посол покинул заседание и долго бойкотировал Комитет, а итальянский посол мгновенно выдвинул встречные обвинения в адрес СССР и Франции. Те решительно отвергли любые обвинения. С этого дня бурные сцены в Комитете невмешательства стали повседневным явлением.
Одновременно первые советские транспорты с военными грузами — «игреки», вышедшие из Севастополя, Одессы и Феодосии, миновали Черноморские проливы. Среди них были «Андреев», «Зырянин», «Комсомол», «Турксиб». 13–14 октября они встали под разгрузку в Картахене и Аликанте. Один транспорт с советским оружием даже прорвался в Бильбао. Как и в Лиссабоне, Виго и Кадиксе, разгрузка адресованных Республике военных грузов шла днем и ночью.
В целях маскировки после возвращения из Испании транспорты иногда делали один-два загранрейса с сугубо мирными грузами — лесом, зерном, рудой и т. д. В декабре 1936 года «Канариас» задержал в западном Средиземноморье транспорт «Комсомол», который, по официальным данным, вез марганцевую руду в Бельгию. Инцидент получил широкую огласку. Советские газеты, радио и собрания трудящихся осудили «пиратское нападение» националистов на безоружное судно торгового флота невоюющей страны.
Однако стоит обратить внимание, что экипаж «Комсомола» затопил свой пароход. Вряд ли имело смысл делать это, если он вез указанный в судовых документах груз, — марганцевая руда не считалась тогда военной контрабандой. Ряд других советских судов, следовавших в третьи страны, был тогда же захвачен националистами, отведен в Сеуту, но отпущен после досмотра. Характерно, что их команды не стремились затопить суда, а советские СМИ не уделяли этим эпизодам внимания. «Комсомол» затонул на большой глубине, его не пытались затем поднять или обследовать, и что было в его трюмах в данном случае, трудно сказать с полной определенностью.
27 октября собранные в Картахене при участии советских авиаинженеров двадцать скоростных бомбардировщиков «СБ» приступили к налетам на узлы коммуникаций и снабжения националистов — Саламанку, Севилью, Касерес, Талаверу, над которыми давно уже не появлялись ВВС Республики. Чуть позже были доставлены первые партии винтовок, истребителей, бронемашин и танков. Война все более выходила из границ Испании — она приобретала международный масштаб и характер.
15 октября националисты начали генеральное наступление на Мадрид. Его взятие Франко открыто приурочил к 7 ноября, по выражению бургосских радиокомментаторов, «чтобы омрачить этот марксистский праздник». Руководить взятием столицы был назначен генерал Мола. «Директор» разместил штаб в Авиле, всего в 60 км от столицы и пообещал по радио: «Седьмого ноября я выпью кофе на Гран Виа». Он горделиво заявил: «Четыре колонны — со мной, а пятая — в Мадриде». Изречение Молы указывало на стирание привычных граней между фронтом и тылом. С тех пор выражением «пятая колонна» стали обозначать скрытых и хорошо организованных тыловых врагов…
Под ударами кавалерии, артиллерии и танкеток колонны дружинников, не умевшие и не хотевшие «зарываться в землю», в панике побежали. В некоторых колоннах командиры расстреливали бежавших. Этим прославились в особенности Энрике Листер и Хуан Модесто. В других частях, наоборот, дружинники убивали офицеров старой армии, подозревая их в измене.
Всего за два дня националисты прошли почти половину расстояния, отделявшего их от столицы — 30 километров, и 18 октября вырвались к первой, недостроенной линии столичных укреплений. Впервые из уст Асенсио Торрадо прозвучало предложение оставить столицу без дальнейших боев. Заявив премьеру, что «все бежит и Мадрида не удержать», генерал так спрогнозировал события: решающий поединок сторон произойдет восточнее столицы. С полным основанием обругав плохо сражавшуюся милицию, он пообещал создать на юго-востоке сильную регулярную армию и после этого взять Мадрид обратно. Но компартия и советские специалисты дружно отвергли предложение и настояли на встречном ударе.
20 октября наскоро собранные, скудные республиканские резервы предприняли на ходу спланированное местное наступление против националистов у Ильескаса. «Русская помощь идет! Она близко!» — с таким кличем комиссары вели бойцов в самоубийственные атаки против армии Варелы. Националисты были задержаны на два дня. Но потери их были невелики и потому быстро восполнимы, а наступавшая группировка растратила силы и утратила боеспособность.
26 октября Африканская армия совершила прорыв на соседнем участке, и вторая линия мадридских укреплений осталась позади. Теперь бои шли уже в ближних предместьях столицы. 28 октября в бой вступила первая партия советской бронетехники. Общее руководство осуществлял комдив Д.Г. Павлов, непосредственное — батальонный командир П.М. Арман (Тылтынь). Следующим утром несколько колонн во главе с полутора десятками танков «Т-26» перешли в наступление у пригородной деревни Сесеньи. Всего в операции участвовало 20 % сил республиканского Центрального фронта. Танкисты ворвались в деревню, где захватили врасплох и разгромили эскадрон марокканской кавалерии. Затем они совершили 15-километровый рейд на юг, уничтожив пехотный батальон националистов. Экстренно прибывшая к Сесенье итальянская танковая полурота из 8 машин понесла большие потери и быстро исчезла с поля боя. Но дружинники, для которых танки были диковинкой, оказались не в состоянии закрепить неожиданный тактический успех. В свою очередь танковое командование, оставшись без поддержки пехоты и артиллерии, через несколько часов отдало приказ к отступлению.
Газеты Республики трубили о победе, они писали чуть ли не о тотальном крушении похода националистов на Мадрид, в то время как успех был локальным и кратковременным. Удар бронетехники после захвата Сесеньи не повлиял на ход событий: итальянцы лишились всего трех танкеток. Уничтожить большинство малозаметных и подвижных «Ансальдо» на медлительных «Т-26» по объективным причинам не удалось. Стал очевиден пробел в подготовке советских танкистов, они были обучены стрелять только с места и потому немалую часть времени в бою растрачивали понапрасну. Большего успеха достигли республиканские артиллеристы, которые на другом участке фронта под руководством советского офицера Н.Н. Воронова подбили сразу пять «Ансальдо».
В боях у Сесеньи выявилось значительное превосходство советского бронетанкового оружия над итальянским. Однако разбить или отбросить Африканскую армию не удалось. Она была остановлена только на сутки, хотя ее танки сильно уступали по техническим данным.
В первых числах ноября, когда националисты возобновили наступление, печать и эфир Мадрида наполнились тревожными сообщениями всех партий Народного фронта. Суть была в одном — «Столица в опасности». Олимпийское спокойствие сохраняли только Ларго и его сторонники, правительство так и не обратилось к народу. Вместо этого невозмутимый военный министр издал… запрет увеличивать численность дружинников Центрального фронта.
Обстановка в Мадриде становилась напряженной: появились сотни беженцев, очереди за продовольствием угрожающе удлинялись. С середины октября националисты приступили к бомбардировкам столицы. Часть зажиточной публики покинула город. Ее примеру последовал и президент Асанья. 19 октября газеты сообщили, что он обосновался в Барселоне. К ноябрю Мадрид оставили иностранные послы (кроме советского). Выполнять их полномочия остались поверенные в делах, вторые секретари или же только технический персонал посольств.
«Пятая колонна», насчитывавшая, по позднейшим подсчетам, не менее 40 000 человек, приступила к решительным действиям. В сумерках на улицах все чаще гремели выстрелы из окон и с крыш, взрывались гранаты. На стенах зданий среди плакатов Народного фронта появлялись листовки националистов и девиз Фаланги «Воспрянь, Испания!» Ночами по городу носились «машины-призраки» с сиренами, слепившие патрульным дружинникам глаза фарами и на бешеной скорости исчезавшие за поворотом. Нередко из таких машин обстреливали прохожих.
Население пролетарских кварталов в ярости вершило самосуд над подлинными и мнимыми вражескими агентами. Группы разъяренных мадридцев вламывались в квартиры или особняки, откуда, по их мнению, доносилась стрельба. Ворвавшись в дом, они ломали и крушили все на своем пути, людей нещадно избивали и уводили в тюрьмы, а здание поджигали.
Многие предусмотрительные владельцы столичных магазинов выставляли в витринах таблички с текстом: «Предприятие предано режиму…», после последнего слова оставляя свободное место. «Сменой вех», как правило, занимались граждане, которые в июле приветствовали подавление мятежа в Монтанье.
В ноябре часть отрядов милиции сражалась с завидным упорством. Несколько дней шла жестокая борьба вокруг пригородных поселков Вальдеморо и Торрехона. Националисты дважды захватывали их и дважды под натиском неприятеля оставляли. Но прочие колонны отступали или откровенно разбегались. «Постепенная, но неумолимая деморализация охватывала фронт», — писал один из участников событий. Другой фиксировал: «…даже коммунистические войска Модесто и Листера тают и расползаются». Остальные части безразличной толпой шагают к городу. Единственной на всем Центральном фронте надежной единицей оказывалась лишь советская танковая рота, количество машин в которой сократилось до десяти.
Танкисты Дмитрия Павлова и Поля Армана валились с ног от усталости. У них не было смены, им приходилось самим заботиться о пополнении запасов. Рота круглосуточно перемещалась вдоль Центрального фронта, затыкая то и дело появлявшиеся в нем многочисленные бреши. Ночами «Т-26» изображали из себя артиллерию, наугад стреляя в сторону вражеских позиций. Наблюдатели отмечали, что там, где в данный момент действовали танки Армана, республиканская пехота была настроена бодро и держалась стойко. Но стоило танковой роте уйти — и пехота вскоре оставляла позицию.
4 ноября националисты овладели Хетафе в 10 километрах от города. Мадрид лишился одного из аэродромов. Вскоре Африканская армия, преследуя расстроенного неприятеля, без боя захватила две господствующие высоты — гору Ангелов в 20 километрах южнее Мадрида и холм Гарабитас к западу от него, с которых хорошо просматривалась вся столица. На Гарабитасе националисты немедленно начали установку артиллерии.
Во взятом после короткого боя Хетафе довольный генерал Варела устроил штаб-квартиру и сообщил корреспондентам: «Сообщите всему миру — Мадрид берем на этой неделе», а через день небрежно бросил: «Мадрид все равно что взят». По сообщениям международной печати, Варела в эти дни даже в постели не снимал орденов и перчаток, чтобы не пропустить торжественного момента взятия столицы.
«Падение Мадрида будет означать потрясающее и унизительное поражение Москвы», — торжествовали правые европейские и американские газеты. В Африканской армии готовились к празднествам в честь взятия столицы. Радио Бургоса и Саламан-ки ввело рубрику «Последние часы Мадрида» и сообщало слушателям подробное расписание праздника. Оно прежде всего предполагало въезд каудильо в столицу «на белом коне». Генерал Мола намеревался проехать на автомобиле по Гран Виа и произнести затем перед микрофоном слова: «Я — здесь».
Итальянское радио и дикторы Лиссабона 6 ноября сообщили, что националисты уже занимают Мадрид. Военный корреспондент британского «Обсервера» Генри Бакли позже рассказывал, что когда он в эти дни позвонил в редакцию и стал рассказывать об обстановке в республиканской столице, его удивленно перебили: «А откуда вы говорите?» — «Из Мадрида». — «Странно. Из полученных нами сообщений видно, что Франко уже в центре города».
Натиск солдат Молы и Варелы не ослабевал, с каждым шагом они приближались к цели. 5–6 ноября стрельба загремела в Карабанчеле и Леганесе, где находились конечные остановки мадридского трамвая. Части Африканской армии все же просочились в пределы столицы, их не остановило даже неожиданное вступление в бой утром 5 ноября советских истребителей «И-15» и «И-16», самоотверженно атаковавших бомбовозы неприятеля. «Курносые» и «Мухи», как прозвали эти машины испанцы, пресекли тогда в зародыше очередную бомбардировку столицы, чем привели мадридцев в восторг. Отражен был и налет 6 ноября. Германские и итальянские летчики впервые с начала войны встретили достойного противника.
Между тем наземные силы Франко подтягивали резервы и занимали исходные позиции для «финального удара». А республиканское командование умудрилось потерять связь с уцелевшими отрядами милиции, плохо снабженными и беспорядочно разбросанными вдоль ее западной и южной окраин.
«Если только не произойдет чуда, — писал 6 ноября славящийся трезвостью и продуманностью анализа лондонский еженедельник „Экономист“, — то франкисты возьмут Мадрид».
Позже многие военные эксперты упрекали Франко и Молу в медлительности. По их мнению, 5–6 ноября у националистов были все шансы на плечах отступавшего неприятеля ворваться в Мадрид и овладеть им.
Но, во-первых, они вышли к столице на очень узком фронте и только с юга. Оба их фланга были порядочно растянуты и обнажены. Во-вторых, у Африканской армии перед самым Мадридом ухудшилось боевое снабжение. Причиной стали ежедневные удары «воздушных крейсеров» республиканских ВВС по ее базам и коммуникациям.
Франко и Мола решили действовать наверняка. Живой силы у них было гораздо меньше, чем у республиканцев. Штурм миллионного города без должного количества боеприпасов, горючего и оружия они считали авантюрой.
Коммуникации Африканской армии удалось наладить к 7 ноября. Вечером 6 ноября, когда передовые части националистов отделяли от центра столицы всего два-три километра, правительство покинуло город и направилось в Валенсию. Мера, пожалуй, была оправданной — Мадрид превращался во фронтовой город. Оставаясь в нем, правительство не могло рассчитывать на свободу действий.
Нужно отдать должное Ларго Кабальеро, который до последней минуты противился отъезду, понимая, что ситуация слишком напоминает трусливое бегство. Долгое время часть историков так и расценивала данные действия. Например, коллектив авторов советского учебника «Новейшая история», выходившего под грифом Высшей партшколы, писали: «Члены правительства, за исключением коммунистов, в панике сбежали из Мадрида». Только в 1968 году из воспоминаний участника событий, советского военного деятеля К.А. Мерецкова стало ясно, что правительство не бежало, на его отъезде настояли военные советники из СССР. Из других источников — скажем из «Испанского дневника» М.Е. Кольцова — видно, что министры-коммунисты и анархисты возражали против отъезда, но подчинились воле правительства и уехали вместе с остальными.
Стоит обратить внимание на расхождения в первоисточниках. Почти все авторы настаивают, что отъезд был осуществлен вечером 6 ноября сразу после очередного заседания кабинета и застал врасплох даже министров и генералов. Однако Мерецков сообщает, что ему пришлось специально ездить домой к премьеру, разбудить его и посоветовать эвакуироваться. А Ларго соблюдал четкий распорядок дня — подъем в 9 утра и отход ко сну в 10 вечера. Привычки спать днем у него не было, поэтому если премьера будили, то дело было уже ночью, причем ночью с 5 на 6 ноября. Стало быть, или премьер-министр еще полдня хранил решение об отъезде втайне от коллег, или заседания кабинета 6 ноября не было вовсе.
Все источники сходятся только в одном — отъезд правительства проходил в беспорядке. От народа его скрыли, дабы не вызывать паники, а высокопоставленных чиновников оповещали как попало. Начальнику генштаба майору Эстраде, например, сообщили, что кабинет уезжает, но не сказали, когда и куда.
Как часто бывает, тайна перестала быть тайной уже через два-три часа. Несколько человек видели, как правительственный лимузин Ларго выехал из военного министерства по направлению к восточной окраине. В городе началось сильное замешательство, тысячи граждан, в особенности беженцев, плотной толпой двинулись на восток к Валенсийскому шоссе. Остановить людской поток было некому, министр внутренних дел Галарса, отвечавший за поддержание правопорядка, выехал раньше всех.
Покинули столицу также почти все чиновники министерств, командующий Центральным фронтом, начальник генштаба, командующий штурмовой гвардией, начальник городской полиции, советский посол и т. д. (По свидетельству Эмиля Клебера, посол СССР тоже не верил в возможность отстоять город.) Уехали и руководители почти всех партий. Мадрид оставался в беспомощном положении.
Обязанность отстаивать столицу Ларго и Асенсио Торрадо возложили на Хунту (комитет) обороны Мадрида, которую еще нужно было создать. Премьер-министр назначил только председателя Хунты — малоспособного 58-летнего генерала Миаху, который разделил с нерадивыми дружинниками вину за поражение под Кордовой. Ему Асенсио Торрадо вручил пакет с приказом главы правительства «защищать город любой ценой». Требование звучало внушительно и грозно, но после вскрытия пакета, оказалось, что в приказе есть оговорка: если отстоять Мадрид не удастся, то… оставить столицу и отступать на Куэнку. Указание высшим начальством путей отхода накануне битвы закономерно настраивает не на борьбу «любой ценой», а именно на отступление. Вполне логичным в этой ситуации выглядит решение командующего фронтом генерала Посаса, который уехав в Таранкон, тут же отдал дружинникам Гвадаррамского фронта (около 15000 человек) приказ поворачивать назад. Если уж планировалось оставить Мадрид, то удерживать Гвадарраму не имело смысла — ее защитники рисковали быть уничтоженными внезапным ударом с юга.
В распоряжении Хунты, которую сердито называли «мифическим органом», не было ни войск, ни транспорта, ни аппарата. Не было ей дано и оперативной самостоятельности — Ларго подчинил Хунту командованию Центрального фронта. Единственное, что было в распоряжении растерянного Миахи к ночи 7 ноября, — изобилие пустых служебных помещений во всех министерствах.
Находившийся в центре событий Кольцов вспоминал: «У подъезда военного министерства нет караула, а все окна освещены… Анфилада комнат. Широко раскрыты все двери, сияют люстры, на столах брошены карты, документы, сводки, карандаши, исписанные блокноты. Кабинет военного министра, его стол. Тикают часы на камине. Десять часов сорок минут. Ни души.
Дальше — генштаб, его отделы, штаб Центрального фронта, его отделы, главное интендантство, его отделы — анфилада комнат… Ни души. Как в заколдованном царстве.
На площадке сидят два старичка-служителя в ливреях, чисто выбритые. Такими я их никогда не видел. Они сидят, положив руки на колени, и ждут, пока их звонком позовет начальство — старое или новое, все равно какое».
Злые языки в мадридских гостиных говорили, что Миахе доверили войти в историю, сдав неприятелю Мадрид.
По совпадающим сведениям всех первоисточников, вакуум власти был заполнен усилиями пришедших Миахе на помощь трех сил — коммунистов, социалистической молодежи и беспартийных кадровых военных. В считанные часы Хунта обороны была образована и приступила к работе. Ее состав отражал состав кабинета, однако идейно преобладали в ней коммунисты. Вдохновляющей силой Хунты, по определению британского историка Хью Томаса, первое время был находившийся в Испании уже четвертый месяц советский гражданин — корреспондент «Правды» Кольцов, игравший роль политического советника. Обосновалась Хунта в здании военного министерства. Немногим было известно, что в подвалах того же здания разместился «генерал Гришин»…
К рассвету 7 ноября защитники столицы воссоздали ядро генштаба. Оно включало двух подполковников — Рохо и Фонтану, двух майоров — Касадо и Матальяну и не имевшего военного звания коммуниста Ортегу. Начальником штаба назначили Рохо.
Поскольку Хунта получила свободу действий, лимиты на численность военных сил отпали. Радиостанция Мадрида каждые две минуты призывала мадридцев встать на защиту родного города. Агитаторы Хунты всю ночь на 7 ноября обходили дома и вербовали добровольцев. «Ночная мобилизация» дала неожиданно хороший результат — около 12 000 новобранцев. Приказано было отключить большинство городских телефонов и усилить затемнение. Остатки разбитых колонн Хунта заменяла свежими силами. Мадридская молодежь под обстрелом воздвигала прочные цементированные баррикады.
Старые танки «Рено» и «Шнейдер» были направлены на дежурство к мостам через реку Мансанарес. На Гран Виа сосредоточили небольшую группу старых броневиков — единственный резерв Республики.
Миаха собрал в военном министерстве командиров милиции и профсоюзных работников. Взволнованный, похожий на Санчо Пансу, генерал оказался неплохим оратором. В краткой, пересыпанной крепкими народными выражениями речи он объявил о решимости Хунты сражаться в Мадриде и потребовал за сутки найти еще 40 000 новобранцев.
План Молы и Варелы состоял в том, чтобы решающий удар нанести с запада, через пригородные парки Каса-дель-Кампо и Западный, где республиканская оборона отсутствует и откуда ближе всего добраться до городского центра. Овладение парками позволяло развить наступление через Университетский городок, непосредственно вторгаясь в пределы Мадрида. Вспомогательный, отвлекающий удар националисты планировали провести на юге столицы, наступая через наполовину занятый Карабанчель.
Атаки националистов начались в 6 часов хмурым и дождливым утром 7 ноября. От 10 000 до 12 000 уверенных в победе националистов, имевших вдосталь патронов и снарядов, наступали на 40 000 почти не имевших боеприпасов республиканцев. У Варелы имелось 50–60 танков и бронемашин — вдвое больше, чем у Миахи, и в два-три раза больше самолетов. На весь Мадрид имелось не более 500 снарядов (менее десяти штук на пушку) и патронов на три часа боя. Поэтому 50 республиканских орудий почти все время молчали, а командиры пехотных колонн раздавали дружинникам холостые патроны под видом боевых.
Туман и дождевая мгла к счастью для защитников несколько суток не позволяли националистам использовать авиацию, а текущая по западной окраине Мадрида и имеющая каменистые берега речка Мансанарес сильно ограничивала использование бронетехники, что практически уравнивало шансы сторон.
Поначалу удары Африканской армии напоминали разведку боем, но сила их непрерывно нарастала. 7-12 ноября вошли в историю как время решающих боев за Мадрид.
Инициатива полностью была у националистов, республиканцы едва успевали отбиваться. «Одна за другой уходили к фронту пестрые толпы, чтобы растаять под огнем. Они шли на смерть добровольно, готовые погибнуть за идею», — писала позже газета «Таймс». В Карабанчеле и в Каса-дель-Кампо шли упорнейшие бои. «Мятежники засыпали огнем… Грохот взрывов не смолкает. На набережных бушуют настоящие огненные вихри», — писали очевидцы. Часть баррикад была разрушена.
9 ноября у националистов, казалось, появился серьезный шанс. Марокканская кавалерия Ягуэ, дождавшись обеденного времени дружинников, разгромила сторожевую охрану Толедского моста и ринулась прямо к центру города. В здании военного министерства поднялась паника. Генерала Миаху члены Хунты силой волокли к автомобилю. Но прочие командиры Африканской армии, скованные на других участках, были не готовы поддержать Ягуэ. Республиканцы сумели закрыть прорыв и отбросить кавалерию, потрепав ее пулеметным огнем. Паника улеглась.
Ценой жестоких потерь необученные и кое-как оснащенные мадридцы тормозили наступление врага. Звучали мрачные приказы: «Оружие брать у мертвых, не теряя ни секунды». Мадрид расходовал последние боеприпасы. Связи с правительством в Валенсии не было. О резервах не было ни слуху ни духу. На взволнованные телеграммы Миахи о необходимости помощи военный министр через несколько суток отбил брезгливый ответ — «Хунта обороны Мадрида пытается прикрыть свое поражение».
За три самых напряженных дня фронтального штурма столицы единственным подкреплением, полученным республиканцами, стала 11-я и 12-я интернациональные бригады (в совокупности — 8000 штыков). Парадным строем, отбивая шаг, под звуки военных маршей они прошли по городу с востока на запад. Вид хорошо обмундированных и вооруженных новыми винтовками интербригадовцев заметно поднял боевой дух мадридцев.
Интернациональные бригады тут же были направлены в самую гущу событий — на поляны и в перелески парка Каса-дель-Кампо, где не было ни траншей, ни окопов, ни даже наблюдательных пунктов. Интербригадовцы тем не менее вступили в бой дружно и с воодушевлением, озадачив тем самым националистов.
К 10–11 ноября Мола и Варела убедились, что фронтальный штурм столицы проваливается. Окрыленная легкими победами в Эстремадуре и имевшая богатейший опыт боев в горах и долинах, но не в мегаполисе, Африканская армия пробуксовывала на мадридских окраинах, плохо знакомых и непонятных ее солдатам и даже генералам. Ударные ее соединения не смогли сокрушить вражескую оборону. На глазах сокращались боезапасы артиллерии и количество наступающих.
Не сумев прорваться в Карабанчеле, националистическое командование заметалось. Оно обрушило серию ударов на Каса-дель-Кампо, потом вторично атаковало Карабанчель, затем снова перенесло основные усилия к северу. Националисты медленно теснили неприятеля, но так и не продвинулись дальше Мансанареса, несмотря на отважные и решительные атаки. У мостов их встречали пулеметные и танковые заслоны, а переправа вброд оборачивалась огромными потерями.
Количество мостов через Мансанарес, годных к переправе, с каждым сражением сокращалось. Сеговийский мост по ошибке разрушили германские бомбардировщики, старавшиеся уничтожить республиканский заслон на восточном берегу реки. Французский мост дружинники взорвали, когда на него яростным броском ворвались пехота и конница националистов.
Все удлинявшийся фронт наступления Варелы достиг к середине ноября 20 километров, что ухудшило положение националистов, как более малочисленной стороны. (По данным националистов, в штурме с их стороны участвовало не более 8000 человек.) Полной неожиданностью для них также оказалось воодушевление республиканцев, с которым те отстаивали столицу. В полуокруженном, полыхавшем пожарами Мадриде на смену растерянности и беззаботности пришли собранность, решимость и духовный подъем.
Летописец событий Генри Бакли писал:
«7 ноября Мадрид лишился правительства. Мадридцы вполне могли выразить собственную волю, какой бы она ни была в тот день… Я не люблю громких фраз „Народ — то“, „Народ — се“, но это была ситуация, в которой твердая решимость большинства народа привела ко временной его победе».
А вот мнение участника военных действий — тогда подполковника, позже генерала Висенте Рохо:
«Перемена была громадной. Казалось, правительство, уехав в Валенсию, взяло с собой плащ пессимизма и неверия. Мадрид хотел сражаться. Он был лишен организации, укреплений, вождей, военных навыков. Зато он в избытке обладал воодушевлением… И это была величайшая из всех сил, находившихся в нашем распоряжении».
Почти то же самое другими словами выразил французский наблюдатель войны, правый журналист Луи Делапре:
«Мадрид больше не спит и не ест досыта. Мадрид живет впроголодь и топит печи обломками мебели… но Мадрид держится и будет держаться».
Через несколько дней Делапре, вылетевший в Париж, погиб. По мнению французских дипломатов, журналист погиб в авиакатастрофе. По мнению республиканцев, гражданский самолет, на котором летел журналист, был сбит истребителем националистов…
Хунта обороны постепенно наводила порядок в городе. Она приступила к конфискации оружия у частных лиц, увеличила количество постов и патрулей, упорядочила уличную торговлю, наладила карточное снабжение мадридцев, вывезла из города часть мирного населения. К декабрю в городе стало меньше едоков и больше защитников.
В осажденной столице Хунта ввела нечто подобное круговой поруке. По радио периодически объявляли, что жители каждого дома отвечают за террористические акты, совершенные любым из его жильцов. Бессудные расправы над членами «пятой колонны» не пресекались. Повсеместно создавались домовые комитеты, члены которых несли вахту в подъездах. В результате, через одну-две недели в городе стало спокойнее, чем до начала штурма.
Хунта перехватила и отменила приказ Посаса об отводе войск с Гвадаррамы, выполнение которого позволило бы Моле безнаказанно двинуться к столице с севера. Вместо этого с бездействовавшего Гвадаррамского фронта часть отрядов удалось перебросить на Центральный фронт, где республиканцы несли жестокие потери.
Прибытие двух интербригад и энергичные действия танкистов и летчиков несколько изменили ситуацию в пользу республиканцев. 13 ноября они по инициативе советских военных и политических советников нанесли первый за полмесяца контрудар юго-западнее Мадрида, стараясь окружить ударную группировку националистов. Удалось собрать 6000 штыков и немало только что прибывшей из Картахены бронетехники — свыше 50 танков и бронемашин, что было равноценно бронетанковой бригаде.
В штабе Миахи и в окружении Берзина и Горева на наступление возлагали большие надежды. Одни приводили в пример «чудо на Марне» 1914 года — внезапный и успешный удар французов по надвигавшимся на Париж германским войскам. Другие вспоминали «чудо на Висле» 1920 года — отражение польскими войсками наступления Красной армии на Варшаву.
Окружение националистов Рохо планировал замкнуть у Хетафе и у географического центра Испании — возвышающейся над окрестностями горы Ангелов. Поскольку в Хетафе находился командный пункт Варелы, захват городка мог дезорганизовать все управление Африканской армией.
Смело задуманный, но слабо подготовленный удар завершился провалом. План был хорошим только на бумаге. Его составители больше надеялись на успех, чем руководствовались расчетом. Артогонь республиканцев из-за нехватки орудий и снарядов закономерно оказался очень слабым. Плохо действовала бронетехника, превосходство в которой казалось Хунте обороны гарантией успеха.
За рычагами танков впервые в жизни оказались кое-как обученные добровольцы из мадридских таксистов. Многие танки попросту заблудились среди каменистых холмов и неприятельских укреплений. Бригада понесла потери (главным образом в авариях) и большей частью не дошла до назначенного района. Часть бронемашин с испанскими водителями самовольно повернула назад из-за легко устранимых технических поломок.
Не оправдала надежд штаба и 12-я интербригада, обессиленная кровавыми боями на Мансанаресе и не получившая отдыха перед наступлением на Хетафе. Ее усталая пехота залегла, едва националисты открыли огонь, и не продвигалась вперед. К вечеру наступление захлебнулось. Усилиями советских танкистов мятежников удалось оттеснить на два-три километра.
На следующее утро националисты нанесли с юга удар под основание наметившегося республиканского клина и окончательно отразили наступление. Однако нападение на Хетафе отвлекло внимание штаба Варелы, и натиск националистов на Мадрид с запада сразу уменьшился.
Середина месяца прошла под знаком невиданных воздушных бомбардировок Мадрида. 16–19 ноября налеты германо-итальянских «легионариев» на центр города были особенно сильными. Они сбрасывали бомбы всех калибров и типов — от мелких зажигательных до новейших 300- и 500-килограммовых фугасных, которые прямыми попаданиями разрушали многоэтажные дома.
Когда же ВВС республики нанесли бомбардировщикам заметный урон в дневных боях, те перешли к ночным налетам.
Все бомбовые рекорды Первой мировой с ее эпизодическими налетами на Париж и Лондон были побиты. Трое суток в Мадриде стоял гром взрывов, треск пламени и звон бьющихся оконных стекол. Ревели сирены пожарных машин, угрожающе росло количество бездомных и душевнобольных. 16 ноября было ранено и убито свыше 500 человек, 19-го — более 1000. Среди раненых оказались три британских дипломата. Один из них во время перевязки сказал репортерам:
«Ночные бомбардировки центральной части открытого города — отвратительное преступление».
Сочувствовавший мадридцам Луи Делапре писал:
«Христос сказал: „Отец, прости их, ибо не ведают, что творят. Но в данном случае их никто не простит, ибо они прекрасно ведают, что творят“».
Однако вся официальная Европа продолжала придерживаться политики «невмешательства». Аккредитованные в Мадриде послы и поверенные в делах Франции и Англии опубликовали ноту протеста против воздушных налетов, в которой звучали фразы: «беззащитное население», «ужасы бомбежек», «принципы человечности». Но нота была направлена не правительству Франко в Бургос и даже не в штаб-квартиру Лиги Наций в Женеве, а лишь в редакции мадридских газет.
За три дня было разрушено до ста зданий и пострадало еще несколько десятков. Бомбы поразили старинный дворец герцога Альбы, превращенный в музей, сгорел крупнейший рынок на площади Кармен, пострадала «Телефоника» — двадцатиэтажное здание центральной телефонной станции, превратилось в руины несколько медицинских центров.
В середине месяца в Мадрид с Арагонского фронта прибыло неожиданное подкрепление — хорошо оснащенная анархистская колонна Дуррути из 4000 человек. Ее приход говорил о многом.
Со стороны лидеров ФАИ появление колонны в Мадриде было платой за их допуск в министерские кресла. Так и не взявшему Сарагоссу Буэнавентуре Дуррути дорого дался этот шаг. На помощь «коммунистическому» Мадриду он двинулся вопреки прямому запрету оппозиционно настроенного «совета обороны Арагона». В Мадриде Дуррути — ранее непримиримый критик советских порядков — единственным из анархистских командиров принял к себе в колонну военного советника из СССР.
Его действия поддержали видные анархисты — ставшие министрами Гарсиа Оливер и Федерика Монсени. Казалось, испанские анархисты отступают от завещанных Бакуниным и Штирнером догматов о враждебности к государству и партиям. Но это было очередной иллюзией.
Анархисты-арагонцы и каталонцы, уже два месяца «делавшие революцию», а не воевавшие, были тем не менее уверены в успехе. Они сразу потребовали себе отдельный участок фронта, «чтобы другие партии не приписали себе их заслуги» и безапелляционно заявляли, что спасут столицу, а затем вернутся в Арагон и пойдут на Бургос. Но, оказавшись в «мадридском пекле», встретившись с марокканцами и побывав под артогнем, они стали утрачивать тягу к борьбе. Кроме того, в Хунте обороны Мадрида, где был всего один анархист — тяжело болевший после фронтового ранения Пестанья, добрая воля арагонцев не нашла должного отклика. Хунта не поставила их на довольствие и не снабжала, а собственного интендантства привыкшие все отбирать у населения анархисты не имели. Грабить же прифронтовые, полуразрушенные западные окраины столицы было бесполезно. В итоге уже 17 ноября арагонцы отказались наступать и большинством голосов потребовали перевода в тыл.
На митинговавших анархистов генерал Варела вскоре обрушил удар «Легиона Кондора» и Иностранного легиона. Националисты отбросили колонну Дуррути, переправились через Манса-нарес и овладели Университетским городком. В республиканской обороне образовалась опасная прореха.
Через обнаженный Университетский городок Иностранный легион беспрепятственно хлынул в пределы столицы, вторично вызвав в ней панику. Марокканцы одним броском с боем прошли в глубь городских кварталов более километра, упорно пробиваясь к площади Испании. На передовую срочно приехал Миаха. Его нередко обвиняли в ограниченности, пассивности, тщеславии и даже во внешнем сходстве с совой, но в этот день ему суждено было стать единственным испанским генералом, сражавшимся в гуще рядовых дружинников. «Трусы! — кричал он растерянным бойцам. — Не сметь отступать! Умрите вместе с вашим генералом!» Подоспевшие интербригады уничтожили авангард националистов, не допустив его к площади, и отбросили его остатки за пределы городской черты.
В Университетском городке несколько дней шло настоящее побоище. Борьба, как позже в Сталинграде, шла за каждый этаж, каждую лестницу, каждую комнату. Гранатные схватки перемежались с рукопашными. Стрельба и брань с обеих сторон не прекращались даже ночью. Применялись самые неожиданные тактические приемы.
Так, немцы, саперы 12-й интербригады, с поистине тевтонским хладнокровием набили взрывчаткой с подожженным бикфордовым шнуром лифт и отправили его этажом выше. Взрыв нанес большие потери засевшим наверху марокканцам. Детище Республики — отстроенный перед самой войной город полностью превратился в развалины…
Мадридцы в ходе боев локализовали прорыв и затем старались сбросить неприятеля в Мансанарес. Интербригады атаковали по пять-шесть раз в день. Но войска Ягуэ, всегда отличавшиеся хорошей выучкой, хотя и голодали, но держались стойко и не оставляли своих позиций. Их удалось выбить только с территории отдельных факультетов. «Клин Ягуэ» так и не удалось ликвидировать.
К 23 ноября фронт замер. Университетский городок и Каса-дель-Кампо оказались разделены между противниками. Шесть факультетов Университетского городка и большую часть парка удерживали националисты, три факультета и меньшую часть Каса-дель-Кампо — республиканцы. Карабанчель почти целиком остался за националистами, Западный парк — за республиканцами.
Возмущенный Дуррути, которому пришлось выслушать гневные упреки Миахи и его соратников, попытался двинуть колонну в наступление на другом участке фронта — в Западном парке. Но 20 ноября голодные анархисты снова отступили. Пытавшийся остановить их криками «Назад! Вы позорите ФАИ!», Буэнавентура Дуррути был смертельно ранен и скончался на следующий день.
По официальному сообщению, крупнейшего деятеля испанского анархизма сразил …«нечаянный выстрел» из его собственной винтовки или из винтовки его телохранителя. По неофициальной, но распространенной версии, выстрел был умышленным — Дуррути сознательно застрелили «бесконтрольные» анархисты. Такое мнение разделял, в частности, хорошо осведомленный наблюдатель событий Эрнест Хемингуэй.
«Дуррути был застрелен во имя славной „организованной недисциплинированности“, убит своими за то, что он хотел, чтобы они атаковали», — с горечью написал он в романе «По ком звонит колокол».
Буэнавентуру Дуррути торжественно хоронили в Барселоне. Похоронную процессию составляли не менее 200 000 человек. Поэты-анархисты пылко обещали появление «легионов новых Дуррути». Подобным прогнозам не суждено было сбыться. Равноценной замены отважному и авторитетному Дуррути, в тяжелые моменты заставлявшему повиноваться (без расстрелов и штрафбатов) отпетых уголовников, у испанского анархизма не нашлось.
Колонну же Дуррути, лишившуюся после гибели вождя остатков боеспособности, Хунта обороны отвела в тыл, где анархистов разоружили. Почти все они беспрепятственно отправились обратно в Арагон и Каталонию, вместо них в столицу прибыли новые пополнения — коммунистические и социалистические колонны с Гвадаррамского фронта и из Каталонии, колонна военных моряков из Картахены. Продолжала поступать советская военная техника, шла продовольственная помощь из Западной Европы, особенно из Франции.
23 ноября, когда Центральный фронт застыл в окровавленных окопах, в Хетафе состоялось совещание высшего командования националистов с участием Франко, Молы и Варелы. Настроение было мрачным. Вожди «крестового похода» констатировали полный крах фронтальных атак Мадрида. Согласованный в августе стратегический план завершился полным крахом. Каудильо приказал Моле возвращаться в Памплону командовать Северным фронтом, а заносчивого Варелу отправил в отпуск. Командование Центральным фронтом перешло к верному франкисту — безынициативному генералу Саликету. Он получил новые указания: обойти и окружить столицу.
25 ноября националисты нанесли последний удар по всей линии Центрального фронта. Сильно поредевшая Африканская армия еще раз попыталась преодолеть Мансанарес. Ничего, кроме дополнительных потерь, ей это не принесло, оборона неприятеля уже была прочно спаяна. Затем Саликет получил сведения о готовящемся нападении республиканской пехоты на Талаверу. Националисты перешли к обороне.
Обе стороны усиленно рыли окопы и обносили передний край колючей проволокой. На окраинах Мадрида развернулась траншейная и подземно-минная война. На пятом месяце боев маневренный период испанской гражданской войны закончился. Оборона уплотнилась и надолго восторжествовала над наступлением. Военные действия стали медлительными, позиционными.
Собственно, ноябрьская борьба в Мадриде в военном отношении закончилась вничью. Но республиканцы ощущали облегчение и радостный подъем, тогда как националисты — разочарование и усталость. После победоносного похода от Гибралтара до Кастилии они потерпели поражение у самых стен города, к которому так стремились. Скрыть это было невозможно. Передача бургосского радио «Последние часы Мадрида» была переименована в «Последние дни Мадрида», а затем и вовсе прекращена. Африканскую армию переименовали в армию Центра.
Творцы побед националистов в предполье Мадрида — бравые воины генерал Ягуэ и подполковник Кастехон не таясь говорили в эти дни иностранным репортерам: «Восстав, мы теперь разбиты… Мы подавлены и не удержимся ни в одной части страны, если красные по-настоящему атакуют нас».
Кастехон говорил такое в госпитале — он водил войска в атаки и теперь лежал с простреленным бедром.
Мануэль Аснар после войны писал о Мадридском сражении:
«Боеспособность врагов выросла в неожиданной степени… Перемены были слишком быстрыми. Потери росли в пропорциях, доселе неведомых. Участники боев вспоминают о них как о цепи кошмаров. Никто не предполагал, что защита города окажется столь упорной и что такой будет сила ответных ударов».
У националистов были веские основания для пессимизма. Осенние потери националистов — около 10 000 раненых и убитых — были намного меньше республиканских (около 40 000 человек). Но в пересчете на каждого военного потери националистов были куда болезненнее и опаснее. Республиканцы лишались необученных и неопытных дружинников — националисты теряли квалифицированные солдатские и офицерские кадры.
Под Мадридом сильно пострадала отборная марокканская кавалерия. Ее наездников вербовали и перевозили в Испанию тысячами, обещая скорую победу, богатую добычу и награды. Вместо этого к декабрю 1936 года две трети марокканцев Африканской армии — отличных наездников и стрелков погибло или выбыло из строя. Уцелевшие арабы были крайне недовольны. Чтобы предотвратить возможный бунт, националистическое командование спешно оборудовало под Мадридом «дома отдыха» и доставило из Африки большую партию арабских проституток. Из остальных соединений националистов сильнее всего пострадали наваррские рекете.
Основательно были потрепаны националистические бронесилы, танки которых качественно уступали республиканским, существенные потери понесла авиация. Проиграв сражение на берегах Мансанареса, националисты утратили военную инициативу.
«В мадридской мясорубке были перемолоты лучшие силы Африканской армии», — позже подводили итоги историки.
Мадридская битва выявила ряд героев. У республиканцев прославились полевые командиры Кампесино (Валентино Гонсалес, в прошлом уголовник, прозванный «испанским Котовским»), Клебер (Манфред Штерн), Листер, Лукач (Матэ Залка), Модесто. Известность получили Миаха и Горев. О способностях «Гориса» не без уважения отзывались в лагере националистов.
У националистов хорошо проявили себя мастера атак и обороны полковник Асенсио (однофамилец республиканского генерала) и подполковник Кастехон, осталась на прежней высоте репутация генерала Ягуэ.
За парадным фасадом Мадридской битвы — «битвы за всех угнетенных, за человеческие права» скрывалась расправа почти с 8000 политзаключенных из столичных тюрем. 7 ноября их вывезли из Мадрида и без суда тайно расстреляли в уединенной местности юго-восточнее города. Правительство опасалось, что заключенные поднимут восстание и захватят город. Очень немногим из них удалось бежать. Руководили операцией 20-летние лидеры «социалистической молодежи» Сантьяго Каррильо и Хосе Касорла. Среди ее вдохновителей были также советские граждане — Кольцов, Берзин и уполномоченный НКВД в Испании Орлов-Фельдбин. Расправу позже списали на «бесконтрольных» анархистов.
Характерной чертой явилось нежелание самих испанцев без суда перебить 8000 безоружных и не приговоренных к смерти сограждан — понадобилась инициатива иностранцев.
Показательна и дальнейшая судьба вдохновителей и руководителей расправы. Кольцов и Берзин вскоре были казнены на родине. Орлов-Фельдбин через два года бежал в США, где под чужим именем прожил почти тридцать лет, опасаясь за свою жизнь. Касорлу в 1939 году расстреляли соотечественники. Карьеру сделал только Каррильо, ему суждено было через четверть века возглавить испанскую компартию.
В эти же дни в тыловом Аликанте судили Хосе Антонио Примо де Риверу. Попытки националистов устроить ему побег были плохо спланированы и провалились в самом начале. Ходили слухи, что каудильо больше заинтересован в мертвом Хосе Антонио. Предложение Примо отправить его в Саламанку с «миссией мира» и с оставлением его родственников в Республике в качестве заложников было отклонено кабинетом Ларго.
Судебное разбирательство было необъективным. Вещественных доказательств поддержки подсудимым мятежа 18 июля суду предъявлено не было. Подсудимому не мешали обстоятельно защищать себя, но из свидетелей на процессе присутствовали только свидетели обвинения. Главный обвинитель мотивировал необходимость казни Примо де Риверы расстрелом националистами попавшего в их руки Ларго Кабальеро-младшего. Доказательством последнего факта служили… газетные заметки.
Полностью идеологизированный процесс завершился, как и предполагалось, смертным приговором. 20 ноября сохранявшего до последнего присутствие духа Примо де Риверу расстреляли. Националисты позже утверждали, что Ларго-младший был к тому времени жив, но его расстреляли в отместку за казнь Примо.
После Мадридской битвы ободренные республиканцы начали готовиться (как и предвидели Ягуэ и Кастехон) к ответному наступлению. К счастью националистов, Республика была пока не в силах полноценно использовать собственный военный потенциал. Республиканцы по-прежнему не имели крепкого тыла. Рубеж 1936 и 1937 годов был временем, когда анархистская «освободительная революция», в зародыше подавленная в рядах националистов, достигла на республиканской территории апогея.
«Этическое совершенствование!», «Нравственные ценности революции!», «Уничтожаем централизаторский дух!», «Боремся за федерализм!», «Наша революция чисто испанского типа и не копирует зарубежные образцы!», — гласили заголовки многих газет Республики в дни жестоких сражений на Центральном фронте и на Севере.
Когда истекали кровью Мадрид и Овьедо, в центре внимания каталонских анархистов стоял вопрос — коллективизировать или муниципализировать городских коров. Когда на фронте дружинники и интербригадовцы, танкисты и летчики порой сутками не выходили из боя, профсоюзники в тылу требовали (и добивались!) большего сокращения рабочей недели, а часть работников ходили в учреждения и на фабрики только раз в неделю — за получкой.
Перешедшие под управление рабочих коллективов промышленные предприятия работали на кого угодно, только не на нужды фронта. 250 заводов и фабрик промышленной Каталонии при их переводе на военный лад были способны производить в необходимом количестве обмундирование, легкое и тяжелое вооружение и боеприпасы. Но они под руководством комитетов НКТ продолжали выпускать исключительно товары массового спроса — кровати, металлическую мебель, утюги и др., которые легче и прибыльнее было сбывать. В лучшем случае крупные современные заводы вместо тяжелого вооружения производили холодное оружие, револьверы и гранаты. Фронт к весне 1937 года получал не более 2000 артиллерийских снарядов в день, при том что потребности были в 15 раз больше. Экипажу республиканского орудия разрешалось поэтому выпускать в день не более десяти снарядов.
В коллективизированной республиканской промышленности утвердился расточительный и одновременно хищный «профсоюзный капитализм», который его приверженцы именовали «новой экономикой». Каждая фабрика работала теперь на свой страх и риск. Рабочую неделю урезали до 36 часов. Многочисленные политические митинги проходили в рабочее время. Массовыми явлениями стали самовольный уход с рабочего места, прогулы.
Печать — от умеренно республиканской до анархистской — была наводнена сообщениями: «Непроизводительные расходы стали больше, чем до июля, а производительность упала… Расплодилось множество паразитирующих бюрократов… слишком много контрольных комитетов. Профсоюзные уполномоченные слишком много разъезжают и гуляют… Теперь вместо одного буржуа имеются 7 или 8…» Часть подобных горьких выводов принадлежала министрам-анархистам — творцам «новой экономики».
Почти все обобществленные предприятия проходили при этом один и тот же процесс эволюции. Сначала гордо афишировали независимость от всего окружающего мира, особенно от государственных органов, а через несколько месяцев… просили о государственной помощи. Ведь прежних бессердечных, но опытных управляющих и инженеров не осталось — они бежали к националистам или были перебиты.
В руках же неумелых или бесчестных новых хозяев производственные фонды (оборудование, сырье, энергия, зарплата) расходовались быстро и без должной отдачи. Выделявшиеся министерством промышленности кредиты исчезали словно в бездонной бочке, что давало повод к новым суждениям о банкротстве государства. Продажа оборудования и закрытие предприятий неизбежно оборачивались ростом безработицы.
«Все в промышленности запуталось до такой степени, что даже я не знаю, что предпринять», — заявил премьер-министр Республики первой военной зимой.
Сельское хозяйство Центра и Юга Испании было в состоянии прокормить армию и города, но оно оказалось наполовину парализованным откровенными грабежами со стороны всевозможных партийных и профсоюзных инстанций и «бесконтрольных». В Арагоне и Каталонии у крестьян отнимали все продукты и конфисковывали деньги. Деньги затем торжественно сжигали, празднуя «победу над капитализмом и эксплуатацией». Продовольствие же затем попадало на черный рынок.
«Рокфеллер, ты не сможешь купить чашки кофе, если приедешь к нам!» — ликовали анархисты Каспе в Арагоне. Позднейшие исследователи отмечали, что это было чистой правдой, — никто не мог бы выпить кофе в дочиста ограбленном экстремистами Каспе. И таких поселений в республике были сотни и сотни.
Существовали вопиющие диспропорции в распределении продовольствия. Если жителям осажденного Мадрида приходилось питаться сухарями и консервами, а в Астурии, в окопах под Овьедо не хватало и этого, то в Валенсии, Малаге, Мурсии без затруднений можно было по завышенным ценам приобрести колбасу, кур, овощи, рыбу, даже крабов и омаров. В то же время села, ограбленные комитетами, жили впроголодь — даже хуже, чем при монархии. Крестьянство отвечало сокращением посевных площадей, уходом на территорию националистов и вооруженным сопротивлением. Часть полей в демократической Республике заросла сорняками.
Несмотря на исчезновение помещиков, истребление их управляющих и аграрную реформу, обстановка в деревне настолько накалилась, что министр сельского хозяйства Республики официально предупреждал правительство об опасности перехода крестьянства на сторону неприятеля и назревании гражданской войны в республиканском тылу.
«В Республике крестьяне могут пахать, сеять и гадать, кто их потом ограбит», — констатировала хорошо осведомленная английская «Таймс». Все это поразительно напоминало обстановку в Советской России начала 20-х годов — с развалом промышленности, засильем «заградительных отрядов» и бесчисленными крестьянскими волнениями.
Из-за полной неразберихи в тылу и на фронте Республика была вынуждена заказывать за границей не только оружие, боеприпасы и горючее (что еще можно было оправдать), но и обмундирование, армейскую обувь, автомобили, зерно, консервы, лекарства, удобрения и многое другое. Драматическим фоном внутренней ситуации служили фронты Республики, где одна винтовка приходилась на двух бойцов, и моря, где гибли испанские и советские корабли, зачастую доставлявшие республиканцам то, что последние сами были в состоянии производить.
Государственный аппарат Республики оставался полуразрушенным (его отсутствие частично компенсировал раздувшийся аппарат партий Народного фронта), а военный аппарат работал «со скрипом», с подозрительной и чудовищной медлительностью.
Республиканский генеральный штаб влачил жалкое существование, оставаясь безвластным совещательным органом. Высший военный совет больше не собирался — Ларго находил его излишним. О военном и морском министерстве многие фронтовики угрюмо говорили, что неизвестно, какую из воюющих сторон они поддерживают. (По сравнению с этими инстанциями Хунта обороны Мадрида могла показаться собранием патриотов и военных талантов.) Общий план войны отсутствовал. Офицерские кадры Республики оставались малочисленными и (несмотря на массовые расстрелы, а возможно как раз благодаря им) засоренными вражескими агентами.
Первую армейскую мобилизацию Республика объявила только в феврале 1937 года — на полгода позже, чем националисты. Невероятно, но факт: в то время как новобранцы попадали на фронт безоружными, чиновники военного министерства много недель мариновали на складах то поступившие из СССР 1000 пулеметов, то партию дефицитнейших зениток — военный министр не мог решить, кому их отдать. Другие чиновники того же министерства отправляли призывников по домам, аргументируя это нехваткой оружия. Когда валенсийские рабочие по собственной инициативе изготовили сорок хороших бронеавтомобилей, военное министерство отказалось их принять и оплатить, ссылаясь на отсутствие заказа броневиков. Конечно, причиной этому были не только безразличие и халатность чиновничества — не обходилось без вредительства в министерстве и в генеральном штабе.
Правительство Ларго Кабальеро в полном соответствии с позицией премьера так и не создало единого централизованного командования. Газета Ларго «Кларидад» вещала: «Единое командование коренится в личности военного министра». Каждый из шести республиканских фронтов поэтому действовал сам по себе. Связи с фронтами, кроме Центрального, у военного министерства не было.
Переименованные в батальоны, полки и бригады дружинников по-прежнему напоминали цыганский табор, а не армию.
Вот сделанное очевидцем описание порядков в колонне. У всех членов — свободное перемещение вдоль фронта. Трижды в неделю общее собрание дружинников решает, на какой участок фронта отправиться. Обязательного подчинения меньшинства большинству при этом нет. Перед каждым походом вместо командира избирается «ответственный», а вместо комиссара — «доверенное лицо». «Ответственного» каждый раз выбирают заново, чтобы не было пропасти между бойцами и командирами и злоупотребления властью. Устройства оружия и техники почти никто не знает, разведки не ведет. Колонна штурмовала с потерями здание, в котором оказались свои («Мы думали, что этот сектор занят фашистами»). Дружинники неумело обращались с минометом, последовал взрыв — 12 погибших, десятки раненых.
За семь недель колонна так и не вступила в настоящий бой с противником. А между тем ее бойцы были готовы умереть за Республику.
При таком положении вещей длительный паралич сковал Арагонский, Андалузский и Гвадаррамский фронты. Вожди арагонских колонн в начале войны все неудачи объясняли отсутствием оружия и боеприпасов и клялись, что с двумя миллионами патронов возьмут Сарагоссу. К весне они получили 13 миллионов патронов, 750 пулеметов, 50 гранатометов, 24 000 снарядов. Но охваченная с двух сторон Сарагосса, взятие которой, по признанию националистов, сильно повлияло бы на ход войны, осталась в руках войск Кабанельяса.
«Противник не смущается большим численным превосходством наших войск, командование которых не имеет авторитета и не может стать выше вечных комитетских дискуссий, продолжающихся даже в бою. Фронт организован хаотически, а его подчинение высшему командованию сугубо номинальное», — говорилось в материалах разведывательного отдела генштаба республиканской армии.
В результате возможное и назначенное на декабрь 1936 года общее наступление сил Республики так и не состоялось. Оно вылилось в разрозненные операции на отдельных направлениях четырех разных фронтов.
На Центральном фронте стратегически верное наступление 28 ноября малочисленных сил дружинников на узел врага — Талаверу было сорвано уже на следующий день атакой националистов северо-западнее столицы. Националисты стремились обойти Мадрид с севера и парализовать его водоснабжение. Этой цели они не добились, но Талаверу удержали. А едва республиканцы остановили Саликета, захватившего еще кусок окрестностей столицы, как тот ударил по западным окраинам Мадрида, в парке Эль Пардо, и надолго связал руки всем республиканским силам Центрального фронта. Отбить лежавшие у самой линии фронта Талаверу и Толедо республиканцам так и не удалось.
На Северном фронте получившие советское оружие баски под командованием генерала Льяно де ла Энкомиенды 28 ноября перешли в неожиданное наступление на Витторию. Имея почти 10-кратное численное превосходство, они впрямую угрожали оплоту националистов — монархической Наварре. Поскольку почти все наваррские рекете держали фронт в Кастилии, у Виттории баскам противостояло всего 600 националистов. По настоянию Молы Франко направил против наступающих весь «Легион Кондора», благодаря чему Виттория устояла. Зато бомбежки Мадрида надолго прекратились, и на Центральном фронте националисты утратили инициативу. Но Наварра по-прежнему оставалась в их руках. Бои затихли только к 15 декабря. Потери басков были гораздо значительнее.
26 декабря — 2 января республиканцы попытались привести в движение бездействовавший Арагонский фронт — безуспешно штурмовали Теруэль. Для этого они нерасчетливо сняли две бригады из-под Мадрида, оборона которого была, несомненно, важнее взятия Теруэля. Отражение небольшого по масштабам и длительности наступления стало серьезным моральным успехом националистов — Теруэль наряду с Сарагоссой, Кордовой и Овьедо считался теперь неприступной крепостью.
В Андалузии националисты под руководством Кейпо де Льяно сами развернули 15 декабря наступление в районе Кордовы, чтобы завладеть рудниками у Монторо. Город пал в первый же день операции, и отбить его республиканцам не удалось. Чтобы остановить войска Кейпо, к Монторо срочно пришлось перебросить подкрепление — только что сформированную 13-ю интербригаду.
Сражение под Кордовой протекало крайне беспорядочно. Командование обеих сторон вскоре умудрилось потерять контроль над большинством частей. С 24 декабря на восточном фланге наступали республиканцы, старавшиеся вернуть Монторо, тогда как на западном продолжали рваться вперед националисты. В итоге ко 2 января, когда силы сторон истощились, националисты удержали Кордову и Монторо, а их противники — большую часть рудников.
Националистическая Испания за месяц оправилась от шока, причиненного ей ноябрьским поражением под Мадридом. Вторая по счету мобилизация прошла с успехом. Армия националистов становилась все более многочисленной: она жадно впитывала в себя наваррских рекете, фалангистов, гражданскую гвардию. К весне 1937 года националистическая армия насчитывала около 300 000 человек вместо 120 000 в начале войны. При этом стремительно росла доля обученных резервов, чью подготовку облегчало наличие в войсках националистов большой прослойки унтер-офицеров, цементировавших армию. Серьезную помощь в обучении кадров националистам оказывали также германские военные советники.
Обучение новобранцев у националистов длилось три месяца — гораздо дольше, чем у республиканцев, которые ограничивались одной-двумя неделями. Республиканские учебные центры обучали и наступлению и обороне, но тому и другому скомканно и поверхностно, большей частью учили шагистике с палками вместо оружия. У националистов дело обстояло гораздо солиднее: большинство подразделений обучали только наступлению, остальные — исключительно обороне. Солдаты Франко тренировались с холостыми патронами, но, по крайней мере, с настоящим оружием. Кроме того, новичков приучали к мгновенному исполнению приказов.
Штаб каудильо дальновидно размещал резервы в Кастилии, где они прикрывали жизненные центры националистов — Бургос и Саламанку и откуда их при необходимости было нетрудно перебросить на любой фронт.
Росла зарубежная помощь — политическая, дипломатическая и военная. Уже 8 ноября Германия и Италия признали националистов законным правительством Испании. Вскоре в Саламанке открылись их посольства. Гитлер и Муссолини после препирательств с Франко по дипломатическим каналам согласились «пока» помогать ему в основном в кредит, с расчетом рассчитаться после войны. Меньшую часть вооружения они поставляли на коммерческих началах.
Декабрь 1936 года отмечен был высадкой в Кадиксе 40-тысячного итальянского «добровольческого» корпуса из четырех дивизий во главе с генералами Бергенцоли, Нуволини, Коппи и Росси. Командовал корпусом генерал Роатта, в прошлом глава итальянской военной разведки (в Испании он носил псевдоним «Манчини»).
Итальянский добровольческий корпус стал ответом фашизма на интернациональные бригады Республики. Правда, вопреки заверениям многих левых публицистов и историков, состоял он вовсе не из кадровых военных частей (они оставались в колониях), а из подразделений фашистской милиции, отличавшейся невысоким уровнем подготовки. Но, в отличие от интербригад, итальянские дивизии прибывали в Испанию с готовой армейской инфраструктурой — артиллерией, транспортом, бронетехникой и средствами связи.
Третий рейх прислал националистам бронетанковый корпус, укомплектованный машинами «Т-1» (первоначально их было 50–60 штук), и наладил обучение испанских танкистов. Командовал германскими танкистами в Испании полковник Вильгельм фон Тома — будущий герой Африканского корпуса Роммеля. Немецкие танкисты, однако, в отличие от пилотов люфтваффе не участвовали в боях, а только передавали опыт националистам.
«Легионом Кондора» руководил сперва генерал Рихтгофен, затем его сменил генерал Шперрле. Пехотных же соединений Гитлер в отличие от Муссолини в Испанию не направлял.
Благодаря внешней поддержке укреплялся националистический флот. С помощью немецких инженеров-кораблестроителей националисты в январе ввели в строй второй новейший крейсер — «Балеарес». Флаг на нем поднял командующий флотом адмирал Виерна. У итальянцев националисты приобрели целый отряд кораблей — четыре эсминца («Мелилья», «Сеута», «Теруэль» и «Уэска»), минные заградители «Нептун» и «Юпитер», флотилию торпедных катеров (20 штук) и позже — две подводные лодки.
На Центральном фронте к новому году инициативу ненадолго перехватили республиканцы. Хунта обороны Мадрида 29 декабря повторила наступление южнее столицы, рассчитывая, как и 13 ноября, обойти и отсечь далеко выдвинутый вперед левый фланг противника. Операция протекала неплохо, дружинники отбросили заслоны националистов и через день вышли к опорному пункту войск Варелы — пригородному поселку Брунете, но вмешалось командование Центрального фронта. Генерал Посас приказал Хунте прервать операцию и наступать севернее столицы, на Гвадарраме, совсем с другой целью — снять угрозу столичному водоснабжению. Под нажимом Посаса резервы были сняты из-под Брунете и направлены на Гвадарраму.
Новогоднее наступление республиканцев на Гвадарраме северо-восточнее столицы имело локальный успех и привело к территориальному выигрышу. Опасность захвата неприятелем горных водохранилищ Лосойя-Буйтраго была предотвращена. 3 января генерал Варела немецкими танками (45 машин), авиацией и марокканской пехотой нанес Мадриду удар с тыла. Он воспользовался занятостью врага на Гвадарраме, прорвал оборону мад-ридцев с запада, у шоссе на Ла-Корунью и устремился вдоль автострады к столице, загибая свой левый фланг на север. Он угрожал вторгнуться в столицу и одновременно — отрезать Гвадаррамский фронт от Центрального.
«Удар на Гвадарраме ничего не дал. А ведь ради него было остановлено наступление на Брунете. Чья-то рука путает карты в республиканских штабах», — писал один из наблюдателей событий.
В продолжавшиеся десять дней бои вскоре втянулись все свободные силы противников. Из-за сквернейшей зимней погоды сражение было прозвано «туманным». Республиканские силы Барсело, Кампесино и Дурана, отвыкшие от боев в сельской местности, вступали в бой беспорядочно и вскоре утратили связь друг с другом. Один из республиканских батальонов в густом тумане пропал без вести.
«Туманное сражение», или сражение у Махадаонды, распалось на ряд местных схваток. Перевес оставался на стороне Варелы. Авангарды националистов продвинулись на 10–15 километров и дошли до первых столичных кварталов вдоль шоссе Мадрид — Ла-Корунья. Там их встретили республиканские резервы — две вызванные из Андалузии интербригады с двумя танковыми батальонами. Ситуация менялась на глазах.
10-тонные «Т-26» и недавно прибывшие пушечные советские бронемашины «БА-6» почти без потерь за два дня уничтожили более половины шедших к Мадриду первенцев нацистского танкостроения — пулеметные и тонкобронные 6-тонные «Т-1». Марокканцы в отсутствие броневой и воздушной поддержки не проявили ожидаемого натиска. Наступление Варелы захлебнулось.
Часть германских танков попала в руки республиканцев, причем несколько — в целом виде. «Туманное сражение» обнажило вопиющий недостаток «Т-1» — плохую обзорность и отсутствие рессор. Танковые экипажи не имели оптических приборов и страдали от жестокой тряски, это мешало стрелять и не позволяло ориентироваться на местности. Карты и даже компасы были бесполезны. Часть танкистов Варелы из-за этого оказалась в плену.
«Туманное сражение» обошлось каждой из сторон почти в 15 000 раненых и убитых. Полукольцо националистов вокруг столицы сжалось теснее, но полностью овладеть им националисты снова не сумели. Их преимуществу в военном планировании и качестве руководства войсками республиканцы противопоставили лучшее тяжелое вооружение — в данном случае бронетанковое — и патриотический подъем в войсках, вызванный спасением Мадрида.
Удача сопутствовала националистам в Андалузии, где они решили овладеть великолепным морским портом и промышленным центром — Малагой. Подобно Мадриду, Малага давно была охвачена с двух сторон территорией националистов. Националистические Кордова и Гренада нависали над ней с севера, а Севилья — с запада. Из-за нехватки дорог в горных хребтах Малага была почти отрезана от остальной Республики и не получала достаточного количества необходимых средств. Единственное шоссе Малага — Картахена простреливалось националистами у Мотриля с господствующих высот.
Защищали Малагу 12 000 слепо веривших в победу и свои силы, но слабо обученных дружинников. Почти половина из них были безоружными — имелось всего несколько пулеметов и 16 орудий. Регулярных войск и интербригад в регионе не было совсем. В воздухе господствовали националисты, практически не встречавшие сопротивления.
Командовал защитниками Малаги старый полковник Вильяльба, недавно переведенный из Каталонии, не знакомый с местными условиями и потому не пользовавшийся доверием у дружинников и населения.
Штаб Кейпо де Льяно тщательно проработал план операции против Малаги. Заранее было налажено взаимодействие сухопутных, морских и воздушных сил. Неподалеку без спешки сосредоточились итальянские дивизии. Националисты перешли в наступление 17 января малыми силами с запада и с северо-востока. Они быстро заняли не охраняемые врагом горные проходы, окружили город и ввели неприятеля в заблуждение в направлении главного удара. Затем последовала предусмотренная планом пауза. Националисты подтягивали тылы.
Главные события разыгрались после 3 февраля. Кейпо и Роатта ввели в сражение итальянскую дивизию «Литторио» и флот. Со стороны моря открыла огонь националистическая эскадра из «Балеареса», «Канариаса», «Серверы» и двух эсминцев. Изредка ее заставляло отступить звено республиканских ВВС из шести бомбардировщиков. Кейпо со штабом находился на «Балеаресе», откуда было удобнее наблюдать за ходом событий и координировать действия на суше и на море.
Эскадра итальянского флота из семи крейсеров и шести эсминцев патрулировала в это время море между Малагой и Картахеной. Она не сделала ни одного артиллерийского выстрела и не выпустила торпед, но препятствовала республиканским кораблям прийти на выручку атакованной с трех сторон Малаге.
Появление сорока танкеток «Ансальдо» окончательно сломило противодействие республиканцев, у которых было в наличии всего четыре старых бронеавтомобиля. Дружинники, кроме одной-двух колонн, 4–5 февраля ударились в бегство. Их командный состав во главе с Вильяльбой капитулировал ранее подчиненных. Немногие смельчаки гибли, задерживая неприятеля. Офицеры штаба Вильяльбы перешли на сторону националистов. Известие о предательстве командования не могло не усилить всеобщего замешательства.
8 февраля итальянцы и националисты вступили в покинутую противником Малагу и, не дав республиканцам опомниться, двинулись дальше — к Альмерии. Только на рубеже Гренада — Мотриль направленная из Кастилии 14-я интербригада Вальтера контратаками закрыла прорыв и восстановила фронт.
Сражение у Малаги было весомой победой националистов. Они ценой небольших потерь отвоевали у численно превосходящего врага еще одну часть плодородной Андалузии с большим, благоустроенным и стратегически важным портом. За 20 дней боев в неудобной для наступления предгорной и горной местности они продвинулись на добрых 160 километров — в среднем почти по 10 километров в сутки. Их разнородные силы грамотно взаимодействовали на суше, море и в воздухе.
Улучшились условия базирования и функционирования националистического флота. Он окончательно утвердился в Гибралтаре и занял доминирующую позицию в Средиземном море вплоть до самой Альмерии, что помогло националистам поддерживать связь по морю с Майоркой и усилить дальнюю морскую блокаду неприятельских берегов. Опасность взятия республиканцами Гренады теперь исключалась: город отныне можно было атаковать не с трех сторон, а только с одной. В более выгодном положении оказалась националистическая Кордова, укрепился весь Южный фронт националистов.
Поражение под Малагой вызвало бурную реакцию в Республике. По требованию общественности военный министр передал в руки военному трибуналу Вильяльбу и начальника генерального штаба Кабреру. На суде выяснилось, что полковник неоднократно и тщетно добивался присылки ему подкреплений, в чем ему постоянно отказывали военный министр и генштаб. Доверявший сотрудникам министерства Ларго был уверен, что войск в Андалузии достаточно. А Кабрера накануне сражения уверял, что оставление Малаги неизбежно и даже полезно, «ибо оно позволит сократить протяженность фронта».
Суд, естественно, не посмел покарать «испанского Ленина», но Кабрера был снят с поста, а Вильяльбу приговорили к тюремному заключению. Обоим в дальнейшем было запрещено занимать командные военные посты.
Победа националистов на Юге совпала с новой битвой в центральной части Испании.
После ничейного «туманного сражения» Асенсио Торрадо по поручению Ларго руководил в Леванте обучением двадцати свежих, только что набранных бригад республиканской армии. По мысли «испанского Ленина», именно они (а не защитники Мадрида) должны были стать ядром регулярных войск, побеждающих Франко.
Военное министерство оставило наконец несбыточный проект наступления Республики на всех фронтах. Оно разработало в январе 1937 года план менее масштабной, но осуществимой решительной операции окружения и разгрома врага у стен столицы глубокими обходными маневрами на флангах. Мадридские части должны были отвлекающими действиями сковать неприятеля.
План, восходивший к ноябрьскому плану Горева — Рохо, имел под собой серьезные основания. Он был оправдан положением линии фронта, которое позволяло республиканцам обойти войска Варелы и обрушиться с севера и с юга на их фланги и в случае удачи даже тыл.
Авторы плана учитывали усталость националистических ударных войск, их обескровленность и обилие свежих сил у Республики, качественное превосходство советской военной техники. Руководить сражением должен был командующий Центральным фронтом генерал Посас. Его советником был «Купер» — комкор Г.И. Кулик, овеянный славой гражданской войны в России, «победитель при Царицыне».
Однако готовилась операция чрезвычайно медленно. Ее назначили на 27 января, затем перенесли на 1 февраля, затем — на 12 февраля. Мешали трудности на железных дорогах, медленное освоение новобранцами советского оружия, поразительная беззаботность. Очень многие были уверены, что после ноябрьских боев у Мадрида Республика «обречена на победу» и нет необходимости торопиться. За январь план операции успели «проболтать». О нем знала вся Валенсия. За столиком ресторана доморощенные стратеги обсуждали его в деталях. Поэтому не было ничего удивительного в том, что о плане узнали и националисты.
Франко и Варела быстро перегруппировали резервы. Поскольку после Махадаонды внимание мадридского командования было приковано к северу и северо-западу, националисты решили атаковать юго-восточнее столицы, в долине реки Харамы, и отрезать Мадрид от остальной Испании.
Опередив неприятеля на шесть суток, националисты пятью мобильными бригадами 6 февраля перешли в наступление. В авангарде привычно шли марокканцы и Иностранный легион. Участвовали также два небольших «добровольческих легиона» — португальский и ирландский. Пехоту и кавалерию поддерживали 6-дюймовые батареи. Впервые в сражении участвовали также новейшие германские 88-миллиметровые зенитки, едва закончившие полигонные испытания в рейхе.
Танков и броневиков у наступающих на сей раз не было. Соединения «Ансальдо» и «Т-1» после жестокого урона, понесенного в Мадриде и Махадаонде, находились на ремонте и отдыхе. Тем не менее слаженными действиями националисты сразу проделали бреши в растянутой неприятельской обороне и веерообразно устремились на восток и юго-восток. Они быстро овладели высотами — Ла-Мараньосой и Пингарроном и к 8 февраля взяли под обстрел автостраду Мадрид — Валенсия, намереваясь перекрыть ее.
Снабжение столицы было нарушено. Генштаб Республики, уверенно готовившийся наступать, несколько дней был в трансе. В Валенсии снова заговорили о невозможности удержать столицу.
Отступавший генерал Посас рассчитывал остановить неприятеля у мостов через Хараму. Харама, как и Мансанарес, неширока, но протекает в долине с крутыми и высокими берегами. Переправа через нее без мостов крайне затруднена, а каждый мост охраняла целая рота, вооруженная пулеметами. Однако марокканцы в ночь на 8 февраля тайно пробрались к мостам, пользуясь небрежностью республиканцев в сторожевой службе. Бесшумно, одним холодным оружием арабы в темноте уничтожили охрану и завладели мостами. Националисты переправились на восточный берег реки. Не имея в тылу оборонительных рубежей, Центральный фронт все более подавался назад.
Перепуганный фронтовой штаб несколько раз просил помощи, в том числе у Хунты обороны Мадрида. Наконец 11 февраля Миаха прислал 11-ю дивизию Листера. Она на несколько дней стала стержнем республиканского сопротивления. Затем военное министерство двинуло подкрепления из Леванта, в том числе находившуюся на отдыхе бронетанковую бригаду Павлова. К Хараме стянули почти всю республиканскую авиацию — до 130 машин. Над долиной реки произошли грандиозные воздушные бои, шедшие в несколько ярусов.
С 14 февраля силы националистов начали иссякать. Встречные удары противника учащались и усиливались. Высоты переходили из рук в руки. Особенно сильный удар марокканцам Ягуэ нанес 15–16 февраля майор Модесто. Советская бронетанковая бригада заставила националистов понести тяжелые потери. Ее командир Павлов стал героем сражения.
Под сильным натиском неприятельской авиации, танков и пехоты марокканцы впервые за всю войну побежали. Генерал Варела оставил часть захваченной территории и с трудом удержал Пингаррон и небольшой плацдарм на восточном берегу Харамы.
К 27 февраля Харамское сражение затихло. Наступление Варелы оказалось не особенно плодотворным. За неделю упорных наступательных боев националистам удалось отбросить неприятеля на 10–14 километров к востоку. Темп операции составлял не более 2 километров в день. Окружить Мадрид так и не удалось. Между южным и северным авангардами националистов зияла пропасть почти в 70 километров. А единственная автострада, связывавшая столицу с остальной Республикой, теперь тоже не могла работать с полной нагрузкой, так как оказалась под артиллерийским огнем националистов.
Обеим сторонам битва на Хараме стоила очень дорого — почти по 20 000 человек ранеными и погибшими. У националистов сильно поредели марокканские части и Иностранный легион, лишившись половины бойцов. Харама предвещала гибель этим элитарным частям Франко. Ровно столько же потеряли республиканские интернациональные бригады. Их роль и значение в военных действиях в дальнейшем тоже значительно уменьшились. Потери ирландского и португальского легионов были еще внушительнее, и они вскоре были распущены. Немногие уцелевшие бойцы вернулись на родину.
Любопытным явлением Харамского сражения были новые тактические приемы наступающих, выработанные германскими военными советниками. Франко и Варела отказались от ведущей роли бронетехники при прорыве фронта. Вместо «Ансальдо» и «Т-1» в первых рядах пехоты и конницы наступали противотанковые и зенитные батареи. Их огнем националисты нанесли ощутимый урон танкам и ВВС врага, а также его пехоте. Впервые зенитная артиллерия была использована не против воздушных, а против наземных целей.
На Хараме националисты применили только что изобретенное противотанковое средство — бутылки с зажигательной смесью. В дальнейшем им суждено было войти в историю под названием «молотовского коктейля»… Ими ловко пользовались марокканцы, метавшие бутылки с деревьев в оливковых рощах. Поэтому вскоре республиканские танкисты взяли за правило, въезжая в рощу, сначала обстреливать из пулеметов кроны деревьев.
Харама принесла националистам только успех, а не настоящую победу. По мнению Муссолини и итальянского командования, такой итог после трехнедельной операции, сопровождавшейся большими потерями, объяснялся трусостью и бездарностью националистов. Дуче и генерал Роатта настояли после Харамы на самостоятельной операции итальянского корпуса против Мадрида. План новой операции итальянцы составляли наспех, в радостном возбуждении после взятия Малаги. Роатта с одобрения из Рима взялся овладеть испанской столицей с северо-востока — через Гвадаррамский хребет. Для этого он стянул к Сигуэнсе весь добровольческий корпус — четыре дивизии с громкими названиями «Литторио» («Отважная»), «Черные перья», «Черное пламя» и «Так хочет Бог». Дивизии считались моторизованными — они имели 2000 грузовиков и тягачей «Фиат» и «Изотта-Фраскини», а также 400 мотоциклов.
В общей сложности корпус насчитывал около 40 000 человек, 250 орудий, 140 бронеединиц. С воздуха его поддерживало не менее 120 самолетов «легионарной авиации» и националистических ВВС. Задача корпуса состояла во фронтальном ударе через Сигуэнсу и Гвадалахару на Мадрид с овладением последним. Предстояло пройти до 80 километров со скоростью 20–30 километров в сутки. Столица должна была пасть не позднее 15 марта. Противодействие противника и возможное ухудшение погоды в расчет не принимались. Роатта в приказе корпусу оптимистически писал: «Сегодня — в Гвадалахаре, завтра — в Алькала-де-Энарес, послезавтра — в Мадриде!» Националистам план операции отводил сугубо вспомогательную роль. Им предписывалось провести отвлекающие атаки в Андалузии, на Хараме и у Сеговии и силами «пятой колонны» поднять восстание во временной республиканской столице — Валенсии.
В Риме были настолько уверены в победе и скором падении Мадрида, что Муссолини и Чиано решили возвести на вакантный испанский престол итальянского принца — родственника короля Виктора-Эммануила III герцога Аостского. Итальянский МИД вступил на этот счет в переговоры с Франко и испанскими монархистами.
В ходе операции солдатам добровольческого корпуса огласили телеграмму дуче:
«С борта крейсера „Пола“, на котором я следую в Ливию, я шлю приветствия моим легионерам. Пусть знают легионеры, что я пристально слежу за их действиями, которые несомненно увенчаются победой».
Переброска корпуса по шоссе через всю Испанию — из Андалузии в Кастилию была выполнена организованно и в секрете от неприятеля.
Место удара было избрано удачно. Республиканская разведка работала неважно. Она не определила места назначения переброски итальянских дивизий и тем более не сумела раскрыть замысел их руководства. Внимание Хунты обороны Мадрида, командования Центрального фронта и военного министерства было все еще приковано к Хараме.
Гвадаррамский фронт Республики, на котором в июле 1936 года решалась судьба столицы, с тех пор стал спокойным и отошел на второй план. Лучшие отряды были с него сняты. К марту 1937 года на направлении главного удара Роатты оборону держала растянутая в одну линию на 80-километровом фронте 12-я дивизия из 10 000 бойцов, со скудными запасами, почти без артиллерии и с малым количеством пулеметов. Ее позиции были плохо укреплены, командиры и бойцы беззаботно полагали, что предгорья и горы — лучшее укрепление. В дивизии не было ни одной бронеединицы.
8 марта 1937 года итальянские дивизии начали авиационную, артиллерийскую и минометную подготовку. Связь 12-й дивизии со столицей они прервали сразу и надолго. Через час танки и мотопехота пошли в атаку, последовательно расправляясь с малочисленными очагами вражеского сопротивления. Еще через несколько часов у Сеговии двинулась в наступление дивизия генерала Москардо.
Из-за нарушения связи тревожные вести с линии фронта попали в Мадрид через несколько часов, а в Валенсию — только в конце дня. Сначала в обеих столицах считали, что к Мадриду подступает всего одна дивизия и опасность невелика. Лишь к 10 марта выяснилось, что наступающих дивизий не меньше четырех.
В военном министерстве и генштабе в очередной раз воцарилась растерянность. После побоища на Хараме подготовленных резервов не осталось, а по итогам поражения под Малагой нуждался в поддержке Андалузский фронт. Обсуждался вопрос: есть ли смысл отстаивать столицу, уже охваченную врагом с трех сторон?
В это время итальянцы усилили нажим. 12-я дивизия с заметными потерями отступала на юг. Но, в отличие от защитников Малаги, ее бойцы не обратились в бегство и сражались много лучше, чем ожидали итальянские военачальники.
За три дня «добровольческий корпус», имея четырехкратное количественное превосходство и двигаясь исключительно по шоссе, продвинулся на 30 километров, преодолев около половины расстояния, отделявшего итальянцев от цели. Линия фронта образовала глубокий мешок, обращенный на юг.
У Хунты обороны Мадрида было гораздо меньше ресурсов, чем у фронтового командования в Таранконе или у военного министерства в Валенсии. Но в Мадриде по крайней мере реагировали быстрее и точнее. Исправляя собственные и чужие промахи, Горев, Рохо и Миаха спешно развернули свободные части на северо-восток.
К 12 марта пяти дивизиям Роатты и Москардо противостояли две республиканские дивизии — анархиста Сиприано Меры и коммуниста Энрике Листера плюс кавалерийский полк (всего около 20 000 человек), бронетанковая бригада из 54 танков и 16 бронеавтомобилей. В бригаде было несколько только что построенных по советской лицензии средних танков «Т-28» с противоснарядным бронированием и с 75-миллиметровыми орудиями, намного превосходивших почти все зарубежные образцы. Воздушные силы (70–75 машин) были разношерстными — от новых советских «воздушных крейсеров» СБ до старых гражданских «Бреге» и «Потезов», изношенных и с трудом способных нести несколько мелких бомб или один пулемет.
Прибытие подкреплений и сквернейшая погода — ливни со снегопадом, потом туманы — помогли республиканцам к 15 марта окончательно остановить противника. Итальянская авиация прекратила налеты и отстаивалась на аэродромах, а артиллерия корпуса завязла в грязи. График наступательной операции был нарушен. Наступления националистов в Андалузии и на Хараме не последовало — по официальному объяснению националистов, ввиду необходимости восполнения понесенных ранее потерь. Москардо же действовал, по мнению итальянцев, слишком нерешительно. Роатта не понимал, что герой Алькасара никак не мог действовать по-другому — его недавно созданная и плохо вооруженная дивизия не была способна к победоносному наступлению по плохим предгорным дорогам.
Боеспособность «добровольческого корпуса», только недавно находившегося в солнечной Андалузии, за считанные дни боев в холодной Кастилии заметно снизилась (многие солдаты были облачены в легкое тропическое обмундирование). Появились пораженцы и дезертиры. Стремительно росло количество самострелов и самоубийств.
В тяжелых условиях против наступающих обернулось их же количественное превосходство: дивизии растянулись вдоль автострады на 20 километров и откровенно мешали друг другу. Снабжение войск ухудшилось, итальянская пехота шла в атаку все более вяло. Победа ускользала из рук.
15 марта озабоченный Роатта ввел в бой последний резерв — ранее не применявшиеся в Европе огнеметные «Ансальдо». Однако их короткий успех через несколько часов был нейтрализован подоспевшими пушечными танками республиканцев. С наступлением темноты Роатта разрешил дивизионным командирам прекратить бесплодные атаки.
Трое суток в предгорьях между Гвадалахарой и Сигуэнсой шли позиционные бои. Инициатива и превосходство постепенно переходили к республиканцам, пехоту которых эффективно прикрывали танки и ВВС. Большую пользу принес батальон имени Гарибальди, в котором сражались итальянцы-антифашисты. Бойцы батальона взяли в плен нескольких офицеров корпуса, у которых были получены исчерпывающие сведения о составе дивизий Ро-атты и плане наступления.
18 марта республиканские силы перешли в ответное наступление. Вскоре после начала авиационной подготовки итальянская пехота дрогнула и, не дожидаясь приказа, стала покидать позиции. Введенные в брешь «Т-26» и «Т-28» превратили отход в бегство. К вечеру дивизия «Так хочет Бог» была полностью разбита, а фронт корпуса оказался прорванным. Деморализованные пехотинцы сдавались без сопротивления целыми группами. 19 марта Роатта, оценив размеры поражения, приказал всему корпусу как можно скорее отходить на север.
Отступление итальянцев проходило в возраставшей сумятице, под непрерывными ударами с воздуха. На автостраде сразу образовались заторы, растерянное итальянское командование было бессильно бороться с ними. Пользуясь бездействием «легионарной авиации», которая не решалась взлетать с раскисших аэродромов Сории, республиканские ВВС совершали по 6–7 вылетов ежедневно.
Бомбардировщики, штурмовики и истребители образовали над Сарагосским шоссе смертоносный «воздушный конвейер». Он действовал несколько суток. Бомбежки с большой высоты чередовались со штурмовыми налетами с бреющего полета.
Республиканские летчики каждый раз рапортовали, что головные самолеты очередной эскадрильи итальянцы встречают ружейно-пулеметным огнем. Но огонь удавалось быстро подавить, и всякое сопротивление исчезало. Отбомбившиеся пилоты на обратном пути видели одно и то же — опрокинутые орудия и танки, пылающие грузовики, разбегавшуюся в разные стороны пехоту. Отступавшие бросали много исправной техники, водители покидали автомобили, оставляя ключи зажигания в замках.
19-20 марта поражение корпуса стало очевидным. Оторваться от противника итальянцам не удавалось. Роатте пришлось обратиться к Москардо и в штаб Франко с просьбой о непосредственной помощи. Итальянские офицеры ободряли подавленных солдат: «Придут марокканцы, и все переменится». Рассуждения о превосходстве фашистского оружия над испанским прекратились.
В критический момент итальянские фашистские командиры обратились за помощью к тем, кого после Мадрида, Малаги и Харамы сами же презрительно объявили неспособными побеждать. Вскоре физически истощенных и нравственно потрясенных итальянцев стали сменять испанские части.
К 22 марта республиканцы вернули большую часть территории, занятой корпусом ранее. Республиканские танковые авангарды дважды доходили до Сигуэнсы. Были шансы продолжать преследование расстроенного итальянского корпуса, овладеть Сигуэнсой и, возможно, ворваться в Арагон. Но переутомленные пехотинцы и танкисты физически не могли продолжать операцию — не было свежих резервов, боеприпасов, автотранспорта. Высшие республиканские штабы не осознавали размеров собственного успеха и не видели перспектив его развития. И 22 марта немногочисленные испано-марокканские части Москардо, совсем не имевшие тяжелого вооружения, плотным огнем остановили продвижение республиканцев.
Самое известное сражение испанской войны завершилось выдающимся успехом республиканской армии.
Добровольческий корпус потерял почти 10 000 человек ранеными, убитыми и пропавшими без вести, оставил на поле сражения 500 пулеметов, почти треть артиллерии — до 80 орудий и минометов, около 50 бронеединиц, 12 самолетов, около 300 автомашин. Среди трофеев значилось свыше ста тонн бензина, разнообразная штабная документация, приказы по корпусу, знамя одного из полков. В общей сложности итальянцы оставили на поле боя около половины материальной части. Текст приветственной телеграммы Муссолини легионерам тоже стал добычей победителей.
Потери республиканцев оказались гораздо меньше — около 6000 человек и несколько пулеметов. Если ранее республиканцы брали в плен лишь отдельных вражеских солдат, то теперь им досталось сразу около 1000 военнопленных. (Судьба пленных осталась неизвестной, часть авторов полагает, что они вскоре были расстреляны, но доказательств тому не обнаружено.) Впервые республиканцы меньшими силами и ценой меньших потерь взяли верх в полевом сражении.
Правда, победа Республики была неполной. Не удалось уничтожить или пленить хотя бы одну из вражеских дивизий. Хотя итальянцы в беспорядке отступили, к 22 марта они все еще контролировали две трети района, занятого в начале операции. Следовательно, территориальный успех при Гвадалахаре был на стороне Роатты.
Зато нравственно-психологический успех всецело был у республиканцев. На республиканской территории — в Кастилии и Леванте после сражения несколько дней проходили празднества, тогда как на легионеров Роатты обрушились упреки, насмешки и издевательства.
Гвадалахара стала подлинным триумфом бронетанковых и воздушных сил Республики. Львиная доля потерь, нанесенных итальянцам, была причинена им танкистами и пилотами. Особенно велик был вклад ВВС республики. Хотя в Гвадалахарском сражении участвовало вдвое меньше республиканских самолетов, чем на Хараме, именно они разгромили отступавшие вражеские дивизии, лишив их подобия дисциплины.
Битва стала позором итальянского фашизма. Тревожным фактом стали не только бездарность и неповоротливость генералитета и ощутимые потери корпуса, но и низкая боеспособность фашистов в сравнении с итальянскими же антифашистами. Гвадалахара стала провозвестницей скандальных поражений фашистской Италии на фронтах Второй мировой войны.
Вернувшийся из Ливии разгневанный дуче по вполне понятным причинам тут же сместил и отозвал Роатту и по менее понятным — посла в Саламанке. Военное министерство отозвало генералов Коппи, Нуволини и Росси. Все они больше никогда не возвращались в Испанию.
Переговоры о возведении на испанский престол герцога Аостского были прерваны, и Муссолини более к ним не возвращался. Официальные источники фашистской Италии объясняли «частичную неудачу» при Гвадалахаре плохой погодой и «огромным численным превосходством красных». Сообщалось, в частности, что в битве участвовало свыше 750 (!) республиканских самолетов.
Видные политики фашистской Италии позже вспоминали о днях Гвадалахары:
«Многие тогда начали дрожать… У некоторых из нас появились седые волосы».
Итальянскому командованию пришлось расформировать две особенно оскандалившиеся дивизии — «Так хочет бог» и «Черное пламя». Большую часть их состава отправили на родину, где солдат и офицеров ждали соответствующие санкции — понижение в звании, выговоры, увольнение из фашистской милиции.
Плодом сражения стал одновременный подъем патриотизма в обеих частях Испании — республиканской и националистической. Авторитет легионеров Муссолини катастрофически падал. Многие националисты, особенно Варела и «радиогенерал» Кейпо де Льяно, не скрывали своего удовольствия. Каудильо не потрудился выразить союзникам сожаления. Вместо этого обычно сдержанный Франко весьма откровенно сказал итальянскому послу: «Красные хорошо борются за идею, хотя их идея — еретическая. Они знают, как нужно умирать».
Часть полевых командиров националистической армии во главе с отличившимся в Эстремадуре и Кастилии полковником Монастерио открыто, не боясь доносов, поднимала в дни Гвадалахары тосты «за испанский героизм, какого бы цвета он ни был».
Во многих городах и селениях националистической Испании после Гвадалахарского сражения появились настенные надписи:
«Испания — не Эфиопия»; «Испанцы, хоть и красные, храбры».
Через много лет после гражданской войны ветераны-националисты с гордостью отзывались о Гвадалахарской битве: «Там мы разбили войска Муссолини».
В демократических кругах всех стран царило оживление. Гвадалахарские события ставили выше ноябрьского Мадридского сражения. В мировой печати итальянские легионеры, их генералитет и дуче стали объектом многочисленных карикатур. Сторонники Республики не уставали восторгаться победой, теряя чувство меры.
Обычно сдержанный Прието писал после Гвадалахары в «Аделанте»: «Через несколько недель у нас будет фантастически огромная армия. Мы быстро выиграем войну».
Даже такой скептик, как Хемингуэй, побывав на поле битвы, уверял окружающих, что сражение при Гвадалахаре бесспорно займет видное место во всемирной военной истории и его занесут на страницы учебников.
В массовом сознании всех антитоталитарных сил победа при Гвадалахаре неразрывно слилась с обороной Мадрида. Эти сражения советские историки называли поражением международной реакции и «провозвестниками побед у Москвы и Сталинграда, красного знамени над рейхстагом».
Листовки и брошюры приверженцев Республики голословно утверждали, что республиканская армия при Гвадалахаре доказала способность побеждать «регулярные дивизии итальянской армии». Подобные оценки тиражировались в ряде стран еще спустя 30–40 лет.
А между тем из трофейных документов «добровольческого корпуса» республиканцы быстро могли установить, что им при Гвадалахаре противостояла всего одна регулярная дивизия — «Литторио», ранее воевавшая в Эфиопии. (Кстати, как раз она до конца операции оставалась боеспособной.) Три прочие состояли вовсе не из кадровых военных, а из членов итальянской фашистской милиции, т. е. из вооруженных членов фашистской партии, не имевших до Испании фронтового опыта. Военная их подготовка была поверхностной. Ни в Эфиопии, ни даже под Малагой подавляющая часть их солдат и офицеров ранее не сражалась. Низкие боевые качества таких дивизий и их беспорядочное отступление можно было считать закономерностью.
Пропаганда республиканцев и их сторонников старательно замалчивала и негативную роль испанских националистов в операции. Раздраженные высокомерием итальянского генералитета, Варела и Кейпо не использовали всех возможностей, чтобы выполнить идею плана о согласованном ударе по Республике с трех стратегических направлений.
Южная армия националистов перешла в намеченное наступление только на десятый день сражения, когда Роатта уже завяз под Гвадалахарой в тщетных попытках взломать неприятельскую оборону. А Варела оттянул новый цикл атак на Хараме до конца марта.
Кейпо де Льяно пошел в наступление ранее Варелы — 17 марта. Целью операции было содействие Роатте и захват ценных (ртутных) рудников у Пособланко и Альмадена. В распоряжении «радиогенерала» были не особенно большие силы — 16 000 солдат, 40 орудий и три десятка самолетов. Однако националисты были воодушевлены взятием Малаги. У республиканцев, только что разгромленных в этом сражении, сил было еще меньше — 12 000 человек, необученных и почти без техники. Резервы были полностью истощены. Андалузский фронт считался в это время слабейшим из всех республиканских фронтов. По опытности и выучке бойцов и командиров он уступал даже Северному фронту.
Фронтовое руководство (генерал Монхе) было предупреждено разведкой о готовящемся вражеском наступлении, но для его отражения мер принять не могло. Дружинники отказывались рыть окопы и траншеи, к тому же не было лопат и колючей проволоки.
Националисты без труда прорвали крайне несовершенную и неплотную оборону неприятеля и двинулись на северо-запад. Несколько колонн противника они наголову разбили в первые же дни сражения. Отбросив республиканцев на 30–40 километров, Кейпо выходил в тыл Альмадену с богатой добывающей промышленностью. У националистов благодаря этому появилась возможность отрезать от остальной республики не только Альмаден, но и всю восточную Эстремадуру.
Встрепенувшееся республиканское командование лихорадочно изыскивало резервы, перебросив из Кастилии две пехотные бригады (5000 человек), 40 бронемашин и танков, две авиаэскадрильи и затем рискнув снять две бригады с охраны Средиземноморского побережья. Из Эстремадуры были также подтянуты три бронепоезда.
24 марта республиканцы перешли в ответное наступление. Оно развивалось медленными темпами. И все же качественное превосходство Республики в тяжелом вооружении и количественное — в живой силе принесло внушительные плоды. На западном фланге войска националистов были разбиты.
Реалистически оценивая угрозу, Кейпо с 27 марта начал отступление на всем фронте. Но использовав утомление республиканцев и равенство сил в воздухе, националисты успели вызвать подкрепление из Кордовы, выделить сильный арьергард и (в отличие от Гвадалахары) главными силами оторваться от преследования.
11 апреля Пособланкское сражение закончилось на тех же рубежах, где и началось. Потери сторон были почти одинаковыми. При Пособланко ранее удачливый Кейпо де Льяно — триумфатор Севильи и Малаги потерпел первое поражение. Андалузский фронт республики оказался на сей раз столь же прочным, что и Центральный. Впервые в полевой операции республиканцы одержали полную победу над марокканской конницей и пехотой. Если Харама была лебединой песней марокканских войск Франко, то Пособланко ознаменовало их закат.
После Пособланко и Гвадалахары военная обстановка на основном театре военных действий изменилась в пользу Республики. Националисты на целый год вынуждены были отказаться от активных действий на этой территории. Находившиеся в Испании итальянские войска более не предпринимали самостоятельных операций.
Гвадалахара, доказавшая, что на испанских фронтах сражаются целые иностранные дивизии, побудила Международный комитет невмешательства принять резолюции о запрещении выезда зарубежных добровольцев в Испанию. СССР игнорировал резолюцию, а Италия открыто нарушала ее положение.
Тогда в апреле 1937 года Комитет учредил всеобъемлющую систему морского контроля в омывающих Пиренейский полуостров водах. (СССР отказался в ней участвовать.) Контрольную службу в Бискайском заливе Комитет возложил на британский военный флот, в Средиземноморье — на французский, германский и итальянский. Всем судам, следовавшим в Испанию, было предписано брать на борт международных контролеров, которые проверяли наличие добровольцев и военной контрабанды на борту. Эти условия тоже выполняли далеко не все страны. Тогда Комитет учредил еще сухопутный контроль на пиренейской границе Испании.
Международный контроль за границами страны, охваченной внутренней борьбой, был принципиально новым явлением. К подобным мерам не прибегали во время предыдущих гражданских войн. Неожиданным было и согласие обеих воюющих сторон на такой контроль.
Политика невмешательства расширялась, обрастая все новыми межгосударственными соглашениями. Но они по-прежнему не предусматривали определенных санкций против нарушителей. Поэтому международный контроль на испанских границах, особенно морской, оставался мало действенным. Транспорты с офицерами, солдатами и военными грузами из Италии, Германии и Советского Союза международных контролеров не брали, плавали отдаленными маршрутами, меняли названия, ставили фальшивые трубы и мачты.
Вслед за сухопутным театром войны националисты потерпели поражение на море. В Бискайском заливе у Сантандера погиб несший блокадную службу линейный корабль «Эспанья». Он вместе с «Веласко» 29 апреля вознамерился захватить английские пароходы под коммерческим флагом, несмотря на появление английского эсминца и его требование оставить пароходы в покое. Видя упорство националистов, английский командир угрожал применением силы.
Во время назревавшего международного конфликта корабли националистов подверглись налету республиканских бомбардировщиков. Как раз в эти минуты на «Эспанье» произошел взрыв порохового погреба. Через 15 минут линкор оказался под водой.
Подозревая присутствие подводных лодок, «Веласко» поднял из воды только офицеров линкора и покинул место происшествия. С 1914 года такой образ действий не вызывал осуждений. Британский эсминец помощи тонущим тоже не оказал — вероятно, руководствуясь пресловутыми принципами «невмешательства». В катастрофе погибло около 200 человек, прочих позже подобрали рыбаки. Флот адмирала Виерны лишился крупнейшего корабля. Соотношение сил на море изменилось в пользу Республики.
О причинах гибели «Эспаньи» существуют разноречивые сведения. Мадридское радио в официальной военной сводке сообщило о потоплении линкора республиканскими бомбардировщиками. Однако вес единственной (!) бомбы, поразившей корабль, авторы-республиканцы определяют в слишком большом диапазоне — от 50 до 300 килограммов. Подобные сенсационные и одновременно сбивчивые сведения вызывают у аналитиков законное недоверие. Во-первых, ни один другой линкор за всю историю не погиб после одного-единственного бомбового попадания. Во-вторых, республиканские ВВС никогда не имели бомб тяжелее 100-килограммовых. В-третьих, если бомба была 50-килограммовой, она не была способна уничтожить даже крейсера или эсминца.
Республиканскую версию катастрофы «Эспаньи» поэтому приходится полностью отбросить. С ней не был согласен и командующий ВВС Республики Сиснерос, писавший: «Республиканская авиация и без того имеет достаточно заслуг, чтобы не приписывать себе потопление этого линкора».
По версии националистов, «Эспанья» погиб, став жертвой несогласованности и халатности. Он подорвался на минном поле, установленном самими националистами. Командир корабля не имел точных данных о минах. Эта версия, думается, ближе всего к истине.
Из-за военных поражений ухудшилось положение в националистическом тылу. Возросло количество подпольных и партизанских групп, участились взрывы на железных дорогах и складах. Очагом партизанских действий стала Эстремадура. На военных предприятиях Кадикса и Толедо были выявлены вредители.
Стремясь к внутриполитической консолидации и укреплению собственной власти, каудильо весной 1937 года принудительно объединил все политические группы и течения националистической Испании от правых республиканцев до монархистов в блок под эгидой Фаланги. Однако главой пополненной и реформированной Фаланги Франко провозгласил самого себя. Это понравилось огромному большинству кадровых военных, видевших в фалангистах всего лишь «испорченных тыловых барчуков», но вызвало негативную реакцию многих монархистов и, естественно, части фалангистов во главе с заместителем Примо де Риве-ры — 28-летним Мануэлем Эдильей.
На улицах наваррских и кастильских городов в середине апреля вспыхнули потасовки между сторонниками и противниками Франко, а фалангисты-оппозиционеры открыто призвали испанцев подчиняться только тем указам каудильо, которые санкционированы Эдильей.
Франко нанес ответный удар. Через десять дней политической неопределенности Эдилья и двадцать его ближайших приверженцев по распоряжению каудильо были 27 апреля взяты под арест и преданы суду, который приговорил их к смертной казни.
Когда молодой фалангист Дионисио Ридруэхо нашел возможность побывать у каудильо и заявить протест против арестов и смертных приговоров, Франко удивился: «Арестовали Эдилью? Мне даже не доложили… Впрочем, против него, наверное, нашли что-нибудь криминальное». Трудно не вспомнить эпизоды из русской истории с сакраментальным изречением: «Против него у органов есть материал».
Впрочем, когда его брат — Николас Франко напомнил, что необязательно «творить мучеников», каудильо согласился на смягчение приговора. Казнь фалангистам заменили различными сроками заключения. Всех прочих фалангистов Франко подверг административному наказанию — запретил им под страхом смертной казни находиться в Саламанке, вынудив перебраться в Вальядолид.
С тех пор в рядах Испанской фаланги и среди монархистов еще много лет продолжалось глухое брожение, направленное против Франко и армейской верхушки. Периодически оно принимало форму протестов, иногда — характер заговоров. Многие втихомолку угрюмо повторяли: «Франко умертвил Фалангу. Ее не воскресить».
Фалангисты и монархисты оказались почти такими же союзниками военных кругов, как анархисты, баски, каталонцы и коммунисты — союзниками Республики.
Однако Франко был куда последовательнее и безжалостнее демократов Асаньи, Ларго и Хираля. Как и подобает военачальнику, он подавлял открыто оппозиционные действия на основании законов военного времени. Военные неудачи и борьба с внутренней оппозицией побудили Франко весной 1937 года надолго отказаться от намерений овладеть Мадридом, которым он упрямо следовал с момента прибытия из Марокко. Теперь штаб каудильо в согласии с германскими военными советниками перенес центр тяжести войны на Север, направив войска против Астурии, Бискайи и Сантандера.
Республиканский Север был территориально невелик — всего 25 000 квадратных километров с 2 миллионами жителей. Он тянулся в длину на добрых 300 километров, но в ширину — всего на 45–50. С первых дней войны Север был отрезан от остальной Республики 200-километровой полосой восставших провинций и поддерживал с нею связи только по воздуху и морю, поэтому постоянно испытывал сильнейшую нехватку продовольствия, одежды и обуви. Лишь частично ее удавалось смягчить покупкой продуктов и товаров во Франции и Англии и гуманитарными поставками под контролем Лиги Наций. Националистическая морская блокада существенно затрудняла снабжение фронта и тыла.
К тому же на небольшой территории — вдвое меньше Бельгии — действовали одновременно автономное правительство Бискайи, Совет Астурии и Леона и Сантандерский комитет. В Бискайе политическое большинство составляли баскские националисты, в Астурии — коммунисты и социалисты, в Сантандере — буржуазные республиканцы. Их органы власти считали себя суверенными и то не хотели, то не могли координировать действий. В частности, правительство Агирре, несмотря на войну, предпочитало покупать уголь в Англии, а не в близлежащей Астурии. Астурийцы нуждались в бискайской руде, но баски по-прежнему вывозили ее в ту же Англию.
Армии и мобилизаций на Севере не было. Воевали колонны добровольцев-дружинников.
На первый взгляд самой легкой добычей на Северном фронте националистам должна была показаться плохо вооруженная и голодавшая Астурия, в теле которой к тому же сидела заноза в виде Овьедо. Но в Саламанке объективно оценивали стойкость и решимость астурийских горняков — вернейших приверженцев Республики. К тому же в пролетарско-крестьянской Астурии почти отсутствовала «пятая колонна».
В результате астурийцы в феврале — марте 1937 года вновь штурмовали Овьедо, отвлекая часть националистических резервов с Центрального фронта. Шахтерам удалось вторично замкнуть окружение города, боеприпасы продовольствия пришлось доставлять по воздуху. Атаки были прекращены только после окончания Харамского сражения. Это был редчайший пример необычной военной ситуации, когда не сильная сторона спасает слабую, а напротив — слабейший выручает сильнейшего.
Националисты решили завоевывать северные провинции в направлении с востока на запад, начав с зажиточной и консервативной Бискайи с развитой тяжелой индустрией и удобными гаванями. Овладение Бискайей сразу сулило националистам значительный внешнеэкономический и внешнеполитический выигрыш. Буржуазия Бильбао была прочно связана с английским рынком и банкирами Сити, Англия ежегодно вывозила из Бискайи сотни тысяч тонн дешевой железной руды.
Во вторую очередь планировалось завоевание консервативного и во многом монархического Сантандера со смешанным испанско-баскским населением и активной «пятой колонной». Непокорная Астурия в шкале военных приоритетов значилась на третьем месте.
Подготовку к наступлению на Севере генерал Мола начал уже в январе. К 10 марта националисты отбили последние атаки астурийцев на Овьедо. К 15 марта на аэродромах Наварры и Старой Кастилии сосредоточились восстановивший силы после Харамского сражения «Легион Кондора» и до половины авиации националистов. Итальянская авиация подтянулась позже. В Бискайский залив были переведены почти все исправные корабли националистов, кроме «Балеареса» и подводных лодок. Националистический флот заново приступил к минированию подступов к Бильбао и Сантандеру.
На рассвете 31 марта 1937 года рев десятков артиллерийских батарей потряс землю в секторах Алавы и Гипускоа. Пробил решающий час для Бискайи и всего Северного фронта.