- Надо пройти через все Марсово поле?
- Да.
- Боже мой, а у вас нет носилок?
- Можно найти, - ответил второй носильщик, - так же, как воду. Ежели у вас найдется еще экю...
- Верно, верно, - бросил молодой человек. - Вы же ничего не получили. Держите, вот вам экю, и найдите носилки. Не прошло и десяти минут, как носилки были найдены. Раненого положили на тюфяк; носильщики ухватились за ручки, и скорбная процессия тронулась к лазарету Гро-Кайу; молодой офицер, державший фонарь, шел наравне с головой раненого. Да, ужасно было это ночное шествие по полю, пропитанному кровью; чуть ли не на каждом шагу они спотыкались о недвижные, окоченевшие трупы, наталкивались на раненых, и те приподнимались, звали на помощь и тут же вновь падали наземь. Примерно через четверть часа носилки были доставлены в лазарет Гро-Кайу.
В те времена устройство больниц, в особенности военных госпиталей, весьма отличалось от нынешнего. Поэтому не будем удивляться царившему в Гро-Кайу чудовищному беспорядку, который мешал хирургам делать свое дело. Первым делом надо сказать, что не хватало коек. Потому прибегали к реквизиции тюфяков у жителей окрестных улиц. Тюфяки были брошены на пол и даже во дворе, и на каждом лежал раненый, ожидающий помощи, но хирургов не хватало так же, как и тюфяков, а найти их было куда труднее. Офицер, в котором читатели, без сомнения, уже узнали нашего старого друга Анжа Питу, еще за два дополнительных экю получил матрац, который был на носилках, и Бийо со всеми предосторожностями положили во дворе госпиталя. Питу, желая воспользоваться в этом положении всеми, даже самыми ничтожными возможностями, велел положить Бийо поближе к двери, чтобы перехватить первого же хирурга, который войдет или выйдет из нее. Он было подумал пройти по палатам и любой ценой вытащить оттуда хирурга, но не решился оставить раненого, побоявшись, как бы из-под Бийо, приняв его за умершего, не вытащили матрац и не оставили лежать на плитах двора, причем сделать это могли без всякого злого умысла. Питу простоял так на страже больше часу и трижды громко призывал проходивших хирургов, но ни один из них даже не обернулся на его зов; наконец он увидел какого-то человека в черном, который в сопровождении двух санитаров с фонарями осматривал раненых, переходя от одного ложа страдания к другому. Когда этот человек в черном приблизился к Питу, тому показалось, что он узнает его. Через несколько секунд все сомнения Питу рассеялись, он даже решился отойти на несколько шагов от тюфяка, где лежал Бийо, и направился к хирургу, громко крича:
- Сюда, господин Жильбер, сюда! Хирург, который действительно оказался Жильбером, поспешил на него призыв.
- А, это ты, Питу? - бросил он.
- Конечно, я, господин Жильбер!
- Ты не видел Бийо?
- Да вот же он, сударь, - указал Питу на лежащего на тюфяке раненого.
- Он что, мертв?
- Надеюсь, нет, господин Жильбер, но не стану от вас скрывать: он очень недалек от этого. Жильбер подошел к тюфяку, и сопровождавшие его санитары направили свет фонарей на лицо раненого.
- На голове, господин Жильбер, на голове, - подсказал Питу. - Бедный господин Бийо, голова у него разрублена до самого рта. Жильбер внимательно осмотрел раненого.
- М-да, рана серьезная, - пробормотал он и обратился к санитарам: - Мне нужна отдельная палата для этого человека, он мой друг. Санитары стали совещаться.
- Отдельной нету, - сказал один, - но есть бельевая.
- Прекрасно, - объявил Жильбер. - Перенесем его в бельевую. Все четверо как можно осторожнее подняли раненого, но, несмотря на все предосторожности, тот застонал.
- Ни один возглас радости не доставлял мне такого удовольствия, как этот стон, - заметил Жильбер. - Он жив, а это главное. Бийо перенесли в бельевую и положили на кровать одного из госпитальных служителей. Жильбер тотчас же взялся за перевязку. Височная артерия была перерублена, и это привело к огромной потере крови, но от потери крови Бийо лишился сознания, вследствие чего частота сокращений сердца уменьшилась и кровотечение остановилось. Природа немедленно воспользовалась этим, образовался кровяной сгусток и закупорил артерию. Первым делом Жильбер с поразительным искусством зашил шелковой ниткой артерию, затем обмыл рану и наложил кожу на череп. То ли вода оказалась слишком холодной, то ли перевязка причинила Бийо сильную боль, но он вдруг открыл глаза и произнес несколько бессвязных слов.
- У него сотрясение мозга, - пробормотал Жильбер.
- Но раз он остался жив, вы ведь его спасете, господин Жильбер, да? - спросил Питу. Жильбер грустно улыбнулся.
- Попытаюсь, - ответил он. - Но ты же сам только что мог еще раз убедиться, дорогой Питу, что природа куда более искусный хирург, чем любой из нас. Тем временем Жильбер закончил перевязку. Он, насколько это было возможно, остриг волосы, соединил края раны, закрепил их полосками пластыря и распорядился, чтобы раненому не давали ложиться: он должен находиться в полусидячем положении, опираясь на подушки спиной, но ни в коем случае не головой. И только покончив с этим, он спросил у Питу, каким образом тот оказался в Париже, да еще так удачно, чтобы оказать помощь Бийо. А все было очень просто: после исчезновения Катрин и отъезда мужа матушка Бийо, которую мы никогда не изображали читателям как особо крепкую разумом, впала в некое подобие слабоумия, которое к тому же все усиливалось. Она жила, но уже как бы совершенно автоматически, и каждый день ослабевала либо лопалась очередная пружина жалкого человеческого механизма; с каждым днем она все реже и реже произносила осмысленные слова, а потом и вовсе перестала говорить; она даже в постель больше не ложилась; доктор Рейналь объявил, что лишь одно средство в мире может излечить матушку Бийо от этого губительного отупления - она должна увидеть свою дочь. Питу тотчас же предложил отправиться в Париж, вернее, отправился туда без всяких предложений. Ноги у капитана национальной гвардии Арамона были, как известно, длинные, так что прошагать восемнадцать лье, отделяющих родину Демутье от столицы, для него было все равно что совершить небольшую прогулку. Вышел Питу в четыре утра, а между половиной восьмого и восемью вечера уже был в Париже. Похоже, Питу было суждено приходить в Париж, когда там происходили великие события. В первый раз придя туда, он участвовал во взятии Бастилии; во второй раз присутствовал на празднике Федерации 1790 г.; в третий раз он пришел в тот день, когда произошло побоище на Марсовом поле. Париж находился в крайнем возбуждении; впрочем, Питу было привычно видеть город именно в таком состоянии. От первых встреченных групп парижан он узнал, что произошло на Марсовом поле. Байи и Лафайет приказали стрелять в народ, и народ во все горло проклинал их. В прошлый раз, когда Питу был в Париже, Байи и Лафайета боготворили и обожали. А теперь он видел, что их низвергли с алтарей и клянут. Питу ничего не мог понять. Он лишь понял, что на Марсовом поле произошло сражение, побоище, резня из-за какой-то патриотической петиции и что Бийо и Жильбер, вероятно, были там. И хотя после пройденных восемнадцати лье ноги у Питу, что называется, гудели, он ускорил шаг и вскоре был на улице Сент-Оноре у доктора Жильбера. Слуга сообщил, что доктор заходил недавно домой, а вот Бийо он не видел. И еще слуга сказал Питу, что, по слухам, Марсово поле усеяно трупами и ранеными и что Бийо, вполне возможно, или убит, или ранен. Известие о том, что Марсово поле покрыто убитыми и ранеными, удивило Питу, как не удивило оно Байи и Лафайета, этих народных любимцев, приказавших стрелять в народ. Марсово поле покрыто убитыми и ранеными! Питу просто не мог представить такого. Марсово поле, которое он помогал разравнивать и запомнил освещенным иллюминацией и заполненным весело поющими и танцующими фарандолу людьми, покрыто телами убитых и раненых! И произошло это только потому, что они хотели, как в прошлом году, отпраздновать годовщину взятия Бастилии и федерации! Нет, этого не может быть! Каким же образом всего за год то, что было причиной радости и торжества, стало поводом к восстанию и резне? Что за безумие охватило за этот год парижан? Как мы уже говорили, двор за этот год благодаря влиянию Мирабо, созданию Клуба фейанов, поддержке Байи и Лафайета и, наконец, благодаря реакции, воспрявшей после возвращения короля из Варенна, обрел утраченную власть, и власть эта проявила себя резней и всеобщей скорбью. Семнадцатое июля было местью за пятое и шестое октября. Как сказал Жильбер, королевская власть и народ были квиты, оставалось только узнать, кто же победит. Мы уже видели, как занятый этими мыслями, которые, впрочем, не могли заставить его замедлить шаг, наш друг Анж Питу в своем мундире капитана национальной гвардии вышел через мост Людовика XV и улицу Гренель на Марсово поле, и как раз вовремя, чтобы не дать бросить Бийо в реку. С другой стороны, мы помним, как Жильбер получил во дворце записку без подписи и узнал почерк Калиостро. В записке был такой абзац:
Оставь этих двух обреченных, которых пока еще в насмешку именуют королем и королевой, и, не теряя ни секунды, поспеши в лазарет Гро-Кайу: там ты найдешь умирающего, у которого, быть может, надежд больше, чем у них; этого умирающего ты, возможно, сумеешь спасти, а их не только не спасешь, но они в своем падении увлекут тебя за собой.
Узнав от г-жи Кампан, что королева, недавно оставившая его и попросившая подождать, когда она вернется, занята другими делами и позволяет ему удалиться, Жильбер немедля вышел из Тюильри и, следуя почти той же дорогой, что Питу, пересек Марсово поле, явился в лазарет Гро-Кайу и в сопровождении двух санитаров, которые светили ему, стал осматривать койку за койкой, матрац за матрацем, палаты, коридоры, вестибюль и даже двор, где кто-то позвал его к ложу раненого. Позвал же его, как мы знаем, Питу, а раненым был Бийо. Мы уже описали состояние, в каком Жильбер нашел почтенного фермера, и шансы за и против того, что он выживет, причем шансы .против. определенно превысили бы шансы .за., если бы лечением раненого занялся врач менее опытный, чем доктор Жильбер.
Из двух человек, которых доктор Реналь считал обязанным предупредить о безнадежном состоянии г-жи Бийо, один, то есть муж, сам боролся со смертью и лишь вторая, то есть дочь, могла приехать и принять последний вздох умирающей. Надо было дать знать Катрин, в каком положении находится ее мать, а также отец. Но где искать Катрин? Существовала единственная возможность получить о ней сведения - обратиться к графу де Шарни. Питу помнил, как ласково и благожелательно приняла его графиня, когда по поручению Жильбера он привез к ней его сына, и потому, ни минуты не сомневаясь, вызвался поехать в дом на улице Кок-Эрон и спросить адрес Катрин, хотя время было куда как позднее. Часы Военной школы пробили половину двенадцатого, когда перевязка была закончена и Жильбер с Питу смогли оставить Бийо. Жильбер поручил раненого заботам санитаров; теперь оставалось только надеяться, что природа сделает свое. Впрочем, завтра днем Жильбер собирался навестить Бийо. Питу и Жильбер сели в карету доктора, ожидавшую у лазаретных ворот, и Жильбер велел кучеру ехать на улицу Кок-Эрон. На улице все было закрыто и нигде не видно ни единого проблеска света. Прозвонив с четверть часа, Питу, перешедший уже от звонка к молотку, услышал наконец ответ, но доносился он не от ворот, а из привратницкой: некто хриплым со сна, раздраженным голосом с явным недовольством осведомился:
- Кто там?
- Я, - сообщил Питу.
- Какой еще .я.?
- Ах, да... Анж Питу, капитан национальной гвардии.
- Анж Питу? Не знаю такого.
- Капитан национальной гвардии!
- Капитан... - повторил привратник. - Капитан...
- Да, капитан! - подтвердил Питу, делая ударение на своем чине, поскольку знал, какое это производит впечатление. Действительно, сейчас, когда национальная гвардия обретала чуть ли не то значение, какое прежде имела армия, привратник вполне мог подумать, что имеет дело с кем-нибудь из адъютантов командующего. Уже куда более благожелательным тоном, правда не открыв ворота, он осведомился:
- Так чем я могу быть вам полезен, господин капитан?
- Я хотел бы поговорить с графом де Шарни.
- Его нет.
- Тогда с графиней.
- Ее тоже нет.
- Где они?
- Уехали сегодня утром.
- Куда?
- В свое поместье Бурсон.
- А, черт! - выругался Питу. - Это же их я встретил в Даммартене, они ехали в той почтовой карете... Эх, знать бы! Но Питу не знал и разминулся с графом и графиней.
- Друг мой, - крайне обходительным тоном вступил в разговор Жильбер, - а не могли бы вы, раз уж ваши хозяева отсутствуют, дать нам кое-какие сведения?
- Прошу прощения, сударь, - тотчас откликнулся привратник, по привычке почуявший важную персону в человеке, говорящем с такой мягкостью и обходительностью. Он открыл ворота и прямо в подштанниках, держа в руке бумазейный ночной колпак, поспешил к дверце кареты доктора, дабы, как выражаются слуги, получить приказания.
- Что вы желаете, знать, сударь? - осведомился он.
- Друг мой, не знакома ли вам молодая девушка, в которой граф и графиня принимают участие?
- Мадемуазель Катрин? - уточнил привратник.