- Погодите, тетушка Анжелика, - все тем же насмешливым тоном заметил аббат, - вы скоро пристраститесь к этому винцу.
- Больно оно крепкое, - возразила тетушка Анжелика. Аббат Фортье уже почти завершил ужин.
- Ну-с, - поинтересовался он, - и что за новый скандал взбудоражил народ Израиля?
- Господин аббат, только что с дилижанса сошла дочка Бийо со своим ребенком!
- Вот как? - протянул аббат. - А я-то думал, что она его поместила в приют для подкидышей.
- И правильно сделала бы, поступи она так, - высказала свое мнение тетушка Анжелика. - По крайней мере тогда несчастному малышу не пришлось бы краснеть за свою мать.
- Право же, тетушка Анжелика, - заметил аббат, - вы рассматриваете это заведение с совершенно новой точки зрения. А зачем она приехала сюда?
- Кажется, хочет повидаться с матерью. Она спрашивала у детей, жива ли ее мать.
- А вы знаете, тетушка Анжелика, что мамаша Бийо забыла исповедаться? - с недоброй усмешкой осведомился аббат Фортье.
- О господин аббат, она не виновата! - мгновенно заступилась за нее тетушка Анжелика. - Бедняжка, говорят, уже чуть ли не четыре месяца не в своем уме, но, пока дочь не доставила ей такого огорчения, она была весьма набожна и богобоязненна, а когда приходила в церковь, всегда брала два стула: на один садилась, а на второй клала ноги.
- А ее муженек? - поинтересовался аббат, и глаза его вспыхнули злобой. - Сколько стульев брал гражданин Бийо, покоритель Бастилии?
- Ничего не могу сказать, - простодушно отвечала тетушка Анжелика. - Он ведь никогда не бывал в церкви, но вот что касается мамаши Бийо...
- Ладно, ладно, этот счет мы подведем в день ее похорон, - остановил тетушку Анжелику аббат и, осенив себя крестным знамением, предложил: - Сестры мои, вознесите вместе со мной благодарственную молитву. Обе старые девы поспешно перекрестились и от всей души вознесли вместе с аббатом благодарственную молитву.
А в это время Катрин торопилась домой. Пройдя по переулку, она свернула влево на улицу Лорме, а когда та кончилась, пошла по тропинке через поле к дороге, ведущей в Писл?. И все на этой дороге навевало Катрин горестные воспоминания. Вот у этих мостков Изидор попрощался с нею и она потеряла сознание и лежала без чувств, пока Питу не нашел ее. А ближе к ферме кривая верба, куда Изидор клал свои письма. А вот и то окошко, в которое Изидор лазал к ней и из которого Бийо стрелял в него, но, славу Богу, только слегка задел. А вот начинающаяся от ворот дорога в Бурсонн, по которой Катрин частенько бегала и которую так помнит: по этой дороге приходил к ней Изидор. Сколько раз ночами она сидела, приникнув к окну, не сводя глаз с этой дороги, и ждала с замирающим сердцем, а потом, увидев в темноте своего возлюбленного, приходившего всегда точно в обещанный срок, чувствовала, как сердце у нее отпускает, и раскрывала навстречу Изидору объятия. А теперь он мертв, но зато в ее объятиях его сын. Люди говорят о ее позоре, бесчестье? Да разве может быть такой красивый ребенок позором и бесчестьем для матери? Не испытывая даже тени страха Катрин вошла на ферму. Дворовая собака, услышав шаги, залаяла, но тут же узнала молодую хозяйку, бросилась к ней, но, поскольку цепь была коротка, встала на задние лапы и радостно заскулила. В дверях появился какой-то человек, решивший посмотреть, кого облаяла собака.
- Мадемуазель Катрин! - воскликнул он.
- Папаша Клуи! - откликнулась Катрин.
- Добро пожаловать, дорогая барышня! - приветствовал ее старик. - Вы очень нужны в доме.
- Как матушка? - спросила Катрин.
- Увы, не лучше и не хуже, вернее, скорее хуже, чем лучше. Бедняжка угасает.
- Где она?
- У себя в спальне.
- Одна?
- Нет, что вы! Я не допустил бы этого. Вы уж меня простите, мадемуазель Катрин, но, пока вас никого не было, я тут заделался чуть ли не хозяином: за то время, что вы провели в моей хижине, я почувствовал себя как бы членом вашей семьи. Я так полюбил вас и бедного господина Изидора!
- Вы знаете? - спросила Катрин, вытирая слезы.
- Да. Погиб за королеву, как и господин Жорж. Но зато, мадемуазель Катрин, у вас от него остался этот прелестный сынок. Чего вам еще желать? Вы можете оплакивать отца, но должны улыбаться сыну.
- Спасибо, папаша Клуи, - протянув старику руку, сказала Катрин. - А моя матушка?
- Она, как я вам сказал, у себя в спальне. С нею госпожа Клеман, та самая сиделка, что выхаживала вас.
- А матушка как!.. - нерешительно задала вопрос Катрин. - В сознании?
- Несколько раз казалось, что она приходит в себя, - сообщил папаша Клуи. - Когда произносили ваше имя. Но это средство действовало до позавчера. С позавчерашнего дня она не приходит в сознание, даже когда говорят о вас.
- Идемте же к ней, папаша Клуи, - велела Катрин.
- Входите, барышня, - распахнул старик дверь спальни г-жи Бийо. Катрин обвела взглядом комнату. Ее мать лежала на кровати с занавесками из зеленой саржи; комнату освещала лампа о трех рожках, наподобие тех, какие и сейчас еще можно видеть на фермах; рядом сидела г-жа Клеман. Она расположилась в глубоком кресле, погруженная в ту особую дремоту, которая является неким сомнамбулическим состоянием на границе между сном и бодрствованием. Г-жа Бийо, казалось, ничуть не переменилась, разве что лицо ее стало матово-бледным. Ее можно было принять за спящую.
- Матушка! Матушка! - вскричала Катрин, устремляясь к кровати. Больная приоткрыла глаза и повернула к Катрин голову; в глазах у нее появился проблеск разума, а губы зашевелились, произнося какие-то неразборчивые звуки, которые не могли даже слиться в бессвязные слова; рука приподнялась, пытаясь осязанием дополнить ощущения, что доставляли почти угаснувшие зрение и слух, но попытка эта оказалась непосильной для больной, глаза ее сомкнулись, а рука осталась безжизненно лежать на голове Катрин, стоявшей на коленях у кровати, и матушка Бийо вновь впала в бесчувствие и недвижность, из которой ее на несколько мгновений вырвал гальванический удар, каким для нее оказался голос дочери. Летаргия отца и летаргия матери, подобно двум молниям, вспыхнувшим на противных сторонах горизонта, высветили совершенно противоположные чувства. Бийо-отец вышел из бессознательного состояния, чтобы оттолкнуть Катрин. Бийо-мать вышла из бесчувственности, чтобы притянуть Катрин к себе. На ферме приезд Катрин вызвал некоторое смятение. Ожидали самого Бийо, а не дочку. Катрин рассказала, что произошло с Бийо, что он лежит в Париже и столь же близок к смерти, как и его жена в Писл?. Было очевидным, что оба движутся по одной дороге, правда, в разные стороны: Бийо от смерти к жизни, а его жена от жизни к смерти. Катрин прошла в свою девичью комнатку. Слезы потоком хлынули у нее из глаз при воспоминаниях, которые пробудила в ней эта комната; тут было все - и сладкие детские мечты, и всесожигающая страсть юной девушки. А теперь она вернулась сюда вдовою с разбитым сердцем. Впрочем, Катрин сразу же взяла на себя в этом приходящем в упадок доме всю полноту власти, которую некогда в обход матери передал ей отец. Папаша Клуи, получив благодарность и вознаграждение, отправился к себе в имение, как он называл свою хижину. На следующий день на ферму приехал доктор Рейналь. Он наведывался каждые два дня, но скорее из чувства долга, чем с надеждой, так как прекрасно понимал, что сделать ничего не может и никакими усилиями не спасет жизнь, угасающую, словно лампа, в которой догорают остатки масла. Он очень обрадовался приезду Катрин. С ней он мог затронуть важный вопрос, который не посмел бы обсуждать с Бийо, а именно вопрос о последнем причастии. Бийо, как известно, был ярым вольтерьянцем. Это вовсе не означает, что доктор Рейналь был примерным верующим; напротив, в соответствии с духом времени он был приверженцем науки. И если дух времени пребывал еще в некотором сомнении насчет последнего причастия, наука уже решительно отвергла его. Тем не менее доктор Рейналь в обстоятельствах, подобных тем, в каких он оказался сейчас, почитал своим долгом предупредить родственников. Ежели родственники были набожны, они посылали за священником. Безбожники же объявляли, что, если придет поп, они захлопнут у него перед носом дверь. Катрин была набожна. Она не знала о неприязни между Бийо и аббатом Фортье, вернее, не придавала ей большого значения. Катрин поручила г-же Клеман сходить к аббату и попросить его прийти со святыми дарами к матушке Бийо. Деревушка Писл? была слишком мала, чтобы иметь собственную церковь и священника при ней, и принадлежала к приходу Виллер-Котре. Покойников из Писл? хоронили тоже на кладбище в Виллер-Котре. Примерно через час колокольчик, прозвеневший у дверей фермы, оповестил, что прибыли святые дары. Катрин, стоя на коленях, приняла их. Но едва аббат Фортье вошел в комнату больной и убедился, что та без чувств и не может говорить, как тотчас же объявил, что отпущение грехов он дает только тем, кто способен исповедаться, и, как его ни упрашивали, ушел, унося с собой дароносицу. Аббат Фортье как священник принадлежал к мрачному и жестокому направлению; в Испании он был бы Святым Домиником, а в Мексике - Вальверде. Обращаться больше было не к кому; как мы уже сказали, Писл? принадлежал к приходу аббата Фортье, и ни один окрестный священник не рискнул бы покуситься на его права. Катрин была мягкосердечна и благочестива, но в то же время и разумна; отказ аббата Фортье она восприняла совершенно спокойно, надеясь, что Господь окажется куда снисходительней к бедной умирающей, чем его служитель. Она продолжала исполнять обязанности дочери в отношении матери и материнские обязанности в отношении сына, разрываясь между младенцем, который только что появился на свет, и уставшей от жизни женщиной, готовой покинуть этот мир. Восемь дней и восемь ночей она отлучалась от постели матери только для того, чтобы подойти к колыбели сына. На девятую ночь Катрин, как обычно, бодрствовала у изголовья умирающей, которая, подобно лодке, что постепенно тает, уплывая все дальше и дальше в море, уходила понемногу в вечность, и вдруг дверь в комнату г-жи Бийо распахнулась, и на пороге предстал Анж Питу. Он прибыл из Парижа, выйдя оттуда, по своему обыкновению, ранним утром. Катрин вздрогнула, увидев его. Она испугалась, что отец ее умер. Но хотя у Питу лицо и не было особо радостным, он отнюдь не походил на вестника несчастья. Действительно, Бийо становилось все лучше; дней пять назад доктор уже смог поручиться, что он выживет, а в тот день, когда Питу ушел из Парижа, Бийо должны были перевезти из лазарета Гро-Кайу к Жильберу. Как только жизнь Бийо оказалась вне опасности, Питу объявил, что собирается вернуться в Писл?. Теперь он боялся уже не за Бийо, а за Катрин. Питу предвидел, что станет, когда Бийо сообщат - это от него пока что утаивали, - в каком состоянии находится его жена. Питу был убежден, что, как бы скверно ни чувствовал себя Бийо, он тут же отправится в Виллер-Котре. И что произойдет, когда он обнаружит на ферме Катрин? Доктор Жильбер не стал скрывать от Питу, какова была реакция раненого на появление Катрин у его постели. Было очевидно, что это видение запечатлелось где-то в уголке его мозга, как после пробуждения запечатлевается в мозгу воспоминание о дурном сне. Когда к раненому начало возвращаться сознание, он стал бросать вокруг себя взгляды, выражение которых менялось от беспокойства до злобы. Видимо, он ждал, что вот-вот ему опять явится то же ненавистное видение. Правда, ни одного слова на эту тему он не проронил, ни разу не произнес имени Катрин, но доктор Жильбер был слишком внимательным наблюдателем, чтобы не догадаться, в чем дело. В результате, как только состояние Бийо стало улучшаться, Жильбер отослал Питу на ферму. Питу предстояло удалить оттуда Катрин. Чтобы добиться этого, у Питу было в запасе дня два-три: доктор не хотел рисковать, объявив выздоравливающему раньше этого срока скверную новость, которую привез Анж. Питу поделился с Катрин страхами, какие внушал ему необузданный характер Бийо, однако она объявила, что отец может убить ее у постели умирающей, но она не отойдет от матери, пока не закроет ей глаза. От такой решительности Питу в душе взвыл, но слов, чтобы переубедить Катрин, не сумел найти. Он остался на ферме, готовый в случае необходимости броситься между отцом и дочерью. Прошли еще два дня и две ночи, и все это время ощущение было такое, словно жизнь матушки Бийо истаивает с каждым вздохом. Уже десять дней больная не ела, ее поддерживали, время от времени вливая в рот ложечку сиропа. Казалось невероятным, что телу достаточно такой малости, чтобы жить. Но по правде сказать, это бедное тело уже почти и не жило. На одиннадцатую ночь, когда жизнь больной, казалось, уже совсем угасла, она вдруг словно ожила, руки ее задвигались, губы зашевелились, глаза широко открылись, хотя взгляд оставался недвижным.
- Матушка! Матушка! - вскричала Катрин. Она опрометью бросилась из комнаты, чтобы принести сына. Можно сказать так: Катрин увлекла с собой душу матери; когда она вернулась, неся маленького Изидора, умирающая попыталась повернуться к двери. Глаза ее были все так же широко раскрыты и недвижны. И вот, когда Катрин возвратилась, в глазах матушки Бийо вспыхнул какой-то проблеск, она вскрикнула, руки у нее вытянулись. Катрин, прижимая к груди сына, упала на колени у постели матери. И тут произошел странный феномен: матушка Бийо приподнялась с подушки, медленно простерла руки над головой Катрин и ребенка и с усилием, сравнимым разве что с усилием сына Креза, промолвила:
- Дети мои, благословляю вас! Голос ее прервался, она упала на подушку, руки опустились. Она была мертва. И только глаза у нее оставались открыты, словно несчастная женщина хотела, не успев при жизни, наглядеться на дочь из-за могилы.
Катрин закрыла глаза матери сперва ладонью, а потом и губами. Г-жа Клеман уже давно предвидела это событие и загодя купила две свечи. Заливающаяся слезами Катрин унесла плачущего ребенка и стала, чтобы он успокоился, кормить его грудью, а г-жа Клеман поставила свечи по обеим сторонам изголовья кровати, зажгла их, сложила руки на груди покойницы, вложила в них распятие и поставила на стул чашу со святой водой и веточкой букса, сорванной в Вербное воскресенье. Когда в комнату вернулась Катрин, ей осталось только опуститься у постели матери на колени с молитвенником в руках. Питу же взял на себя подготовку похорон; не смея обратиться прямиком к аббату Фортье, с которым он, как мы помним, оказался в натянутых отношениях, Анж отправился к причетнику и заказал панихиду, потом к носильщикам, чтобы сказать, в котором часу они будут выносить гроб, а затем к могильщику - чтобы тот выкопал могилу. После этого он отправился в Арамон и сообщил своему лейтенанту, младшему лейтенанту и тридцати одному национальному гвардейцу, что похороны г-жи Бийо состоятся завтра в одиннадцать утра. Поскольку мамаша Бийо при жизни не занимала никакой общественной должности и не имела никакого чина ни в национальной гвардии, ни в армии, сообщение Питу, разумеется, ни в коей мере не носило офциального характера; это было приглашение участвовать в похоронах, но отнюдь не приказ. Но все прекрасно знали, что сделал Бийо для революции, вскружившей столько голов и воспламенившей сердца; знали, что сейчас жизнь его находится в опасности, что он лежит раненый и что ранен он был, защищая святое дело; потому приглашение было воспринято как приказ, и все национальные гвардейцы Арамона обещали своему командиру, что завтра ровно в одиннадцать они с оружием будут у дома покойной. Вечером Питу завернул на ферму; у ворот он встретил столяра, который нес на плече гроб. Питу была от природы присуща душевная тонкость, которую так редко можно встретить у крестьян и даже у светских людей; не желая, чтобы Катрин видела это последнее обиталище своей матери и слышала, как его будут заколачивать, он велел столяру с его изделием укрыться в конюшне и вошел в дом. Катрин молилась у постели покойницы, заботами обеих женщин труп был обмыт и облачен в саван. Питу отчитался перед Катрин в том, что сделал за день, и пригласил ее немножко пройтись, подышать свежим воздухом. Однако Катрин хотела исполнить свой долг до конца и отказалась.
- Маленькому Изидору вредно все время находиться в доме, - заметил Питу.
- Тогда возьмите его и погуляйте, господин Питу, - попросила Катрин. Видно, Катрин прониклась к Питу огромным доверием, раз решилась вручить ему сына дольше чем на пять минут. Питу сделал вид, будто послушался ее, вышел, но через несколько минут вернулся.
- Малыш не хочет идти гулять со мной и плачет, - объявил он. И вправду, сквозь открытую дверь до Катрин доносился плач ребенка. Она склонилась над покойницей, черты которой с трудом, но можно было различить под траурным покровом, поцеловала ее в лоб и, раздираемая дочерними и материнскими чувствами, покинула мать, чтобы отправиться к сыну. Маленький Изидор заходился от плача; Катрин взяла его на руки и, сопутствуемая Питу, вышла из дома. Чуть только она удалилась, в дом проскользнул столяр с гробом. Питу хотел увести Катрин с фермы по меньше мере на полчаса. Как бы случайно он повел ее по дороге на Бурсон. С этой дорогой у бедняжки Катрин было связано столько воспоминаний, что она прошла чуть ли не пол-лье, не обронив ни словечка Питу, словно прислушивалась к голосам, звучавшим у нее в душе, и так же безмолвно отвечала им. Когда Питу решил, что гробовщик закончил свои дела, он обратился к спутнице:
- Мадемуазель Катрин, а не пора ли нам вернуться на ферму? Катрин пробудилась от мыслей, как пробуждаются от сна.
- Да, да, - сказала она. - Вы очень добры, дорогой Питу! И она повернула к Писл?. По возвращении г-жа Клеман кивнула Питу, дав понять, что все кончено. Катрин прошла в свою комнату, чтобы уложить маленького Изидора. Исполнив материнский долг, она хотела опять вернуться к ложу покойной матери. Но на пороге она встретила Питу.
- Не стоит туда идти, мадемуазель, - остановил он ее. - Все сделано.
- То есть как .все сделано.?
- Понимаете, пока нас не было... - Питу в нерешительности запнулся. - Пока нас не было, гробовщик...
- А, так вот почему вы настаивали, чтобы я вышла из дому!.. Я поняла, милый Питу. И Питу был вознагражден признательным взглядом Катрин.
- Я помолюсь в последний раз, - сказала она ему, - и приду к вам. Катрин прошла в комнату матери. Питу на цыпочках последовал за нею, но остановился в дверях. Гроб стоял на двух стульях посреди комнаты. Увидев его, Катрин вздрогнула, и слезы вновь заструились по ее щекам. Потом она опустилась перед ним на колени и положила голову на дубовую крышку. На скорбном пути, что ведет умершего от смертного ложа к могиле, его последнему пристанищу, живые, сопровождающие его, ежеминутно сталкиваются с какой-нибудь новой подробностью, каждая из которых, казалось бы, предназначена для того, чтобы исторгнуть из исстрадавшегося сердца все слезы до последней. Молитва была долгой; Катрин не могла оторваться от гроба; она понимала, что после смерти Изидора у нее на свете оставались лишь два друга - мать и Питу. Но мать буквально только что благословила ее, распрощалась с нею и теперь лежит в гробу, а завтра ляжет в могилу. Остался один Питу! Но как расстаться со своим предпоследним другом, когда этот предпоследний друг - мать! Питу видел, что Катрин нужно помочь; он вошел в комнату и, понимая, что слова бессмысленны, попытался оторвать ее от гроба.
- Еще одна молитва, господин Питу! Одна-единст-венная!
- Мадемуазель Катрин, вы заболеете, - сказал Питу.