- Нет, ваше величество, это проба, как любая другая. Когда король испробует все, возможно, он кончит тем, чем надо было начинать.
- Вы знаете госпожу де Сталь? - поинтересовалась королева.
- Да, ваше величество, я имел честь познакомиться с ней. Выйдя из Бастилии, я представился ей и как раз от господина Неккера узнал, что был арестован по приказанию королевы. Королева покраснела, это было заметно, но тут же с улыбкой сказала:
- Мы уговорились больше не возвращаться к этой ошибке.
- Я не возвращаюсь к ней, просто отвечаю на вопрос, который ваше величество соблаговолили мне задать.
- И что вы думаете о господине Неккере?
- Честный немец, составленный из разнородных элементов, который от нелепого возвысился до высокопарного.
- Но разве вы не принадлежите к тем, кто толкал короля вновь назначить его министром?
- Справедливо это или нет, но господин Неккер был самым популярным человеком в королевстве, и я сказал королю: "Государь, обопритесь на его популярность."
- Ну, а госпожа де Сталь?
- Насколько я понимаю, ваше величество делает мне честь поинтересоваться, что я думаю о госпоже де Сталь?
- Да.
- Ну, если говорить о внешности, у нее большой нос, грубые черты, она чрезмерно крупна... Королева улыбнулась; как и всякой женщине, ей было даже приятно слышать, как о другой женщине, о которой идет столько разговоров, говорят, что она не слишком красива.
- Цвет лица у нее умеренно привлекательный, жесты скорее энергичны, чем грациозны, голос груб, иногда даже случается усомниться, женский ли это голос. Но при всем том ей года двадцать четыре-двадцать пять, у нее шея богини, великолепные черные волосы, превосходные зубы, глаза полны огня. О, ее взгляд - это целый мир!
- Ну, а душевные качества? Талант? Достоинства? - поторопилась задать вопрос королева.
- Она добра и великодушна. Любой человек, враждебно настроенный к ней, поговорив с ней четверть часа, перестанет быть ее врагом.
- Я говорю о ее гении, сударь. Политика делается не только сердцем.
- Сердце, сударыня, не лишне нигде, даже в политике. Что же касается слова .гений., которое употребили ваше величество, будем осторожнее с ним. У госпожи де Сталь большой, огромный талант, но он не поднимается до гениальности. Некая тяжеловесность, но не сила, неповоротливость, но не мощь притягивает ее к земле, когда она хочет воспарить над нею. От своего учителя Жана Жака она отличается так же, как железо от стали.
- Сударь, вы судите о ее таланте писателя. Скажите же мне об этой женщине как о политике.
- На мой взгляд, государыня, - отвечал Жильбер, - тут госпоже де Сталь придают куда больше значения, чем она того заслуживает. После эмиграции Мунье и Лалли ее салон стал трибуной полуаристократической английской партии, сторонников двух палат. Поскольку она сама буржуазна, и даже очень буржуазна, у нее слабость к знати. Она восхищается англичанами, потому что считает английский народ в высшей степени аристократическим. Она не знает истории Англии, не знает механизма управления этой страной и принимает за дворянство времен крестовых походов вчерашних дворян, непрерывно выходящих из низов. Другие народы преобразуют иногда древности в новое, англичане же неизменно новое превращают в древнее.
- И вы полагаете, что, исходя их этих чувств, госпожа де Сталь и предложила нам господина де Нарбонна?
- В данном случае, государыня, сошлись две любви: любовь к аристократии и любовь к аристократу.
- Вы полагаете, госпожа де Сталь любит господина де Нарбонна за его аристократизм?
- Ну уж, надеюсь, не за его достоинства!
- Но ведь трудно найти человека менее аристократического, чем господин де Нарбонн: неизвестно даже, кто его отец.
- Но это лишь потому, что никто не смеет смотреть на солнце.
- Господин Жильбер, я - женщина и поэтому обожаю сплетни. Что говорят о господине де Нарбонне?
- Что он развратен, храбр, остроумен.
- Я имею в виду его происхождение.
- Говорят, что, когда иезуитская партия добивалась изгнания Вольтера, Машо, д'Аржансона - короче, тех, кого именовали философами, ей пришлось вступить в борьбу с госпожой де Помпадур, а поскольку традиции регентства были еще живы, все знали, на что способна отцовская любовь, удвоенная любовью иного рода, и иезуиты выбрали- а иезуитам везло в подобных делах, - так вот, они выбрали одну из дочерей короля и добились от нее, чтобы она пошла на кровосмесительный подвиг. Вот откуда появился этот очаровательный кавалер, происхождение которого, как выразились ваше величество, неизвестно, но не потому что оно теряется во мраке, а потому что оно залито ослепительным светом.
- Значит, вы не считаете, как якобинцы, и в частности господин Робеспьер, что господин де Нарбонн подсунут нам посольством Швеции?
- Считаю, государыня, но только он вышел из будуара жены, а не из кабинета мужа. Предположить, что господин де Сталь имеет к этому какое-то отношение, все равно что предположить, будто он муж своей жены. Господи, государыня, это отнюдь не измена послу, а слабость любовников. Только любовь, великая, извечная волшебница, могла заставить женщину вложить в руки этого легкомысленного распутника исполинский меч революции.
- Вы имеете в виду тот, который господин Инар целовал в Якобинском клубе?
- К сожалению, государыня, я говорю о мече, что занесен над вашей головой.
- Так, по-вашему, господин Жильбер, мы совершили ошибку, согласившись назначить господина де Нарбонна военным министром?
- Лучше бы, государыня, вы назначили сразу того, кто его сменит.
- Кого же?
- Дюмурье.
- Дюмурье? Офицера, выслужившегося из солдат?
- Государыня, это определение недостойное и притом несправедливое по отношению к этому человеку.
- Но разве господин Дюмурье не был простым солдатом?
- Господин Дюмурье, государыня, не принадлежит к придворной знати, для которой путь к чинам устлан розами. Господин Дюмурье, провинциальный дворянин, не мог ни получить, ни купить полк и потому вступил в военную службу простым гусаром. В двадцать лет он рубился сразу с шестью вражескими кавалеристами, но он не отступил, и, несмотря на то, что доказал и храбрость, и ум, его держали в малых чинах.
- Да, свой ум он проявил, будучи шпионом Людовика Пятнадцатого.
- Но почему вы называете шпионством то, что применительно к другим именуете дипломатией? Да, я знаю, что втайне от министров он вел переписку с королем. Но кто из придворных не поступал точно так же?
- Но, сударь, - возразила королева, выдав свое глубокое проникновение в интересующие ее политические проблемы вплоть до мельчайших подробностей, - вы рекомендуете нам человека в высшей степени безнравственного! У него нет ни принципов, ни чувства чести! Господин де Шуазель рассказывал мне, что Дюмурье представил ему касательно Корсики два совершенно противоположных проекта. По одному корсиканцев следовало покорить, по другому - дать им свободу.
- Все верно, государыня, но господин де Шуазель запамятовал сказать вам, что Дюмурье оказывал предпочтение первому проекту и он отважно сражался, дабы осуществить его.
- Но назначение господина Дюмурье военным министром равнозначно объявлению войны Европе.
- Ах, государыня, - вздохнул Жильбер, - эта война уже объявлена во всех сердцах. Вы знаете, сколько граждан записалось добровольцами в этом департаменте? Шестьсот тысяч! В департаменте Юра женщины заявили, что все мужчины могут отправиться на войну и что порядок в их крае будут поддерживать они, если им дадут пики.
- Вы только что произнесли слово, заставившее меня содрогнуться, - заметила королева.