- Вы произнесли .пики." Ох эти пики восемьдесят девятого года! Поверите ли, сударь, мне до сих пор видятся головы двух наших гвардейцев, насаженные на них.
- И тем не менее, государыня, именно женщина, мать предложила сделать подписку для изготовления пик.
- И разумеется, тоже женщина и тоже мать заставила ваших якобинцев принять красный, цвета крови, колпак?
- Тут, ваше величество, вы опять ошибаетесь, - ответил Жильбер. - Было решено закрепить равенство в виде некоего символа. Невозможно декретом заставить всех французов носить одинаковую одежду, и поэтому для простоты приняли колпак бедных крестьян. Красный же цвет выбрали вовсе не потому, что это мрачный цвет крови, просто он веселый, яркий цвет, и он нравится толпе.
- Знаете, доктор, - сказала королева, - вы такой ярый сторонник всех этих нововведений, что я надеюсь как-нибудь увидеть, как вы в красном колпаке на голове щупаете пульс королю, держа в руке пику. И после этой полушутки, полуукоризны королева, видя, что ей никак не переубедить Жильбера, удалилась. Елизавета собралась последовать за ней, но Жильбер почти умоляющим тоном задержал ее.
- Ваше высочество, вы ведь любите брата?
- Не только люблю, но и преклоняюсь перед ним, - ответила сестра короля.
- И вы согласитесь передать ему добрый совет, совет друга?
- Говорите, и если совет вправду хорош...
- На мой взгляд, он превосходен.
- Тогда я слушаю вас.
- Совет таков: когда фейанское министерство падет, а этого ждать недолго, назначить весь состав кабинета из людей, носящих красные колпаки, которые так пугают королеву. После этого Жильбер отвесил Елизавете глубокий поклон и удалился.
Мы привели этот разговор королевы и доктора Жильбера, чтобы прервать несколько монотонное течение исторического повествования и не так сухо, как в хронологической таблице, представить последовательность событий и положение партий. Министерство Нарбонна продержалось три месяца. Рухнуло оно после речи Верньо. Мирабо когда-то начал речь: "Я вижу отсюда окно..." - а Верньо при известии, что российская императрица ведет мирные переговоры с Турцией, а Австрия и Пруссия заключили седьмого февраля в Берлине наступательно-оборонительный союз, поднялся на трибуну и воскликнул:
- И я тоже могу сказать, что с этой трибуны вижу дворец, где замышляется контрреволюция, где подготавливаются ухищрения, цель которых выдать нас Австрии. Настал день, когда мы способны положить предел подобной дерзости и поразить заговорщиков. В давние времена из этого дворца именем деспотизма нередко исходили страх и ужас. Так пусть же сегодня страх и ужас войдут именем закона! И энергичным жестом блистательный оратор словно бы послал впереди себя двух фурий с всклокоченными волосами - Страх и Ужас. Они действительно вступили в Тюильри, и Нарбонн, вознесенный порывом любви, рухнул от порыва бури. Его падение произошло в начале марта. И вот три месяца спустя после свидания королевы с доктором Жильбером к Людовику XVI был допущен мужчина невысокого роста, подвижный, живой, нервический, с покрытым бивачным загаром одухотворенным лицом, на котором сверкали полные огня глаза; ему было пятьдесят шесть лет, хотя выглядел он лет на десять моложе. Одет он был в мундир бригадного генерала. В салоне, куда его ввели, он оставался в одиночестве не долее минуты; дверь отворилась, и вошел король. Они встретились наедине впервые. Король бросил на визитера хмурый, тяжелый взгляд, не лишенный, впрочем, интереса; визитер впился в короля испытующим взором, полным недоверчивости и огня. Никто не остался в салоне, чтобы доложить о незнакомце, и это свидетельствовало, что о нем было доложено заранее.
- Вы - господин Дюмурье? - осведомился король. Дюмурье поклонился.
- Как давно вы в Париже?
- С начала февраля, государь.
- Это господин де Нарбонн вызвал вас?
- Да, чтобы объявить мне, что я переведен в Эльзасскую армию под командование маршала Люкнера, где я назначен командиром дивизии, стоящей в Безансоне.
- И вы, однако, не выехали туда?
- Да, государь, но я счел своим долгом заметить господину де Нарбонну, что надвигается война, - Людовик XVI вздрогнул, и это было заметно, - и она грозит быть всеобщей, - продолжал Дюмурье, как бы не заметив испуга короля. - Я убежден, что было бы нелишне заняться Югом, где на нас могут внезапно напасть, и, соответственно, мне представляется, что необходимо срочно составить план обороны Юга и направить туда командующего во главе армии.
- Ну да, и вы передали свой план господину де Нарбонну, предварительно сообщив его господину Жансонне и многим другим членам Жиронды.
- Господин Жансонне - мой друг, государь, и полагаю, друг вашего величества, точно так же, как я.
- Получается, - улыбнулся король, - я имею дело с жирондистом?
- Государь, вы имеете дело с патриотом, верноподданным короля. Людовик XVI прикусил толстую нижнюю губу.
- И для того, чтобы успешней служить королю и отечеству, вы отказались от поста исполняющего обязанности министра иностранных дел?
- Государь, я с самого начала отвечал, что посту министра или исполняющего обязанности министра я предпочел бы командование, которое мне было обещано. Я - солдат, а не дипломат.
- Меня, сударь, напротив, заверяли, что вы и то, и другое, - заметил король.
- Мне явно польстили, государь.
- И на этом заверении я основывался.
- А я, государь, несмотря на свое огромное сожаление, продолжал отказываться.
- Почему же вы отказывались?
- Потому, государь, что положение крайне серьезное. Только что по этой причине пал господин де Нарбонн и скомпрометирован господин де Лессар. Поэтому всякий человек, который считает, что он чего-то стоит, имеет право либо не занимать поста, либо требовать, чтобы его назначили на пост, соответствующий его достоинствам. Итак, государь, либо я чего-то стою, либо нет. Если я ничего не стою, оставьте меня в безвестности. Кто знает, для какой судьбы вы извлечете меня из нее. Но если я чего-то стою, не делайте меня министром на один день, не ставьте калифом на час, но дайте мне опору, чтобы в свой черед и вы могли опереться на меня. Наши дела - прошу прощения, государь, я уже считаю дела вашего величества своими, - наши дела за границей в столь скверном состоянии, что иностранные дворы не могут вести переговоры с исполняющим обязанности министра. Если бы я принял пост временно исполняющего, уж простите мне мою солдатскую откровенность, - на свете не было человека менее откровенного, чем Дюмурье, но порой он старался выглядеть таковым, - то совершил бы оплошность, которая возмутила бы Собрание и из-за которой я утратил бы популярность. Более того, назначение временно исполняющего министра иностранных дел подорвало бы позиции короля, который выглядел бы так, словно он желает вернуть старое министерство и ждет только повода для этого.
- А вы, сударь, полагаете, что это было бы невозможно, даже если бы таково было мое намерение?
- Я полагаю, государь, что вашему величеству пора раз и навсегда порвать с прошлым.
- И сделаться якобинцем, не так ли? Ведь именно это вы говорили Лапорту?
- Ей-Богу, государь, если бы ваше величество поступили так, то поставили бы в тупик все партии, и быть может, якобинцев более, чем любую другую.
- А почему вы не посоветуете мне взять и надеть красный колпак?
- Ах, государь, если бы это могло что-то изменить... - вздохнул Дюмурье. Король с некоторым подозрением взглянул на человека, давшего подобный ответ.
- Итак, сударь, вы хотите быть министром, а не временно исполняющим обязанности?
- Государь, я ничего не хочу. Я готов исполнять приказы короля, но предпочел бы, чтобы король приказал мне отправляться на границу, а не оставаться в Париже.
- А если я вам прикажу, напротив, остаться в Париже и принять портфель министра иностранных дел, что вы на это скажете? Дюмурье улыбнулся.
- Скажу, государь, что ваше величество поддались предубеждениям против меня, которые внушили вашему величеству.
- Да, господин Дюмурье, поддался. Вы - мой министр.
- Государь, я всецело готов служить вам, но...
- Условия?
- Объяснения, государь.
- Слушаю вас.