Русский человек неугомонен, он так часто охвачен влечением странствий, что это, похоже, у него в крови.
Иногда он внезапно поднимается и, как бы в ответ на мистический импульс, уходит странствовать на многие дни, или месяцы, или годы.
Е. Дж. Диллон
Григорий Ефимович Новых (настоящая фамилия Распутина) родился 10 января 1869 года<sup>1</sup> в селе Покровском Тюменского уезда Тобольской губернии. Село Покровское привольно раскинулось на левом берегу таежной реки Туры, притока красавца Тобола. Пейзажи Западной Сибири «ровны, бескрайни и унылы, реки вяло текут между плоских берегов в сторону севера, бесконечно тянется болотистая тайга. Несмотря на болота, климат — жаркий летом и холодный зимой — очень здоров».
Фамилия «Распутин» встречается в Западной Сибири довольно часто и обыкновенно имеет происхождение от слова «распутье», что, по сути, означает «разъездная дорога, развилина, развилы пути, место, где сходятся или расходятся дороги, перекресток». Люди, жившие в подобных местностях, нередко получали прозвище Распутьины, впоследствии трансформировавшееся в фамилию Распутины.
Отец Григория — Ефим Яковлевич (по другим данным — Андреевич), «работящий и юркий старикашка», дожил до конца 1915 года: по рассказам односельчан, «пил сильно водку», «но ее же и мо-наси приемлют», был, однако, мужик умный и справный: имел восьмикомнатную избу, двенадцать коров, восемь лошадей и занимался ямщичеством. В общем, не бедствовал.
Да и само село Покровское считалось в уезде и по губернии — относительно соседских деревень — богатым селом, так как сибиряки не знали скученности и бедности Европейской России, не знали крепостного права и помещика и отличались чувством собственного достоинства и независимостью.
За несколько часов до смерти, чувствуя, что час его близок, Ефим попросил кликнуть сына. Григорий, благо находился в Покровском, прибыл незамедлительно. Бережно поглаживая холодевшую отцовскую руку и со страданием наблюдая за муками умирающего, он, страшно волнуясь, произнес: «Ничего, отец, ничего... Скоро, отец, и я там буду... Встретимся вскоре...» (Григорий умрет через год.)
О матери Распутина сведений сохранилось мало, она умерла, когда Григорию не исполнилось и восемнадцати лет. Мать Григорий очень любил. После ее смерти Распутин рассказывал, что она часто является ему во сне и зовет к себе, предвещая, что умрет он, не дожив до ее возраста (умерла она, едва перевалив пятидесятилетний рубеж).
Как человек достаточно суеверный, Григорий пытался скрыть свой истинный возраст, а отсюда произошла и путаница с годом рождения. И все же умер Распутин сорока семи лет от роду.
Единственный помощник отца (братья — старший и младший — умерли в детстве при весьма загадочных обстоятельствах), Григорий рано стал работать, сначала помогал пасти скот, ездил с соседскими мальчишками в ночное, а с отцом — в извоз<sup>2</sup>, затем участвовал в земледельческих работах: пахал, сеял, бороновал, помогал убирать урожай, косил, ну и конечно, ловил рыбу в Туре и окрестных озерах. В Покровском школы не было, и Гриша вплоть до начала странничества, как и многие его односельчане, был неграмотен.
Иногда бесконечными зимними вечерами отец при свете лучины читал вслух Евангелие, и величайшая драма многовековой человеческой истории разворачивалась перед крестьянским мальчиком: вера, любовь, измена, лицемерие, несправедливость, властолюбие и бремя власти, страдание, жестокость, грех и искупление, поэзия и правда — кто сам слышал или читал Евангелие в детстве, может представить его силу для души, склонной к принятию и порождению чуда.
Детство Григория, как может показаться на первый взгляд, едва ли отличалось от жизни обычного деревенского мальчишки. Но по рассказам Распутина своим дочерям, он уже в детстве обладал ясновидением: всегда знал, если кто-то из его товарищей что-то украл и куда спрятал, когда в деревне пропала лошадь, он указал на укравшего мужика. Об этом случае осталось много свидетельств, что позволяет восстановить картину до мельчайших подробностей.
Темной и ненастной сентябрьской ночью было совершено преступление, которое взбудоражило всех жителей Покровского. У одного из селян — Ивана Федорова — украли лошадь. Для несчастного это стало настоящей трагедией, так как лошадь была чуть ли не единственной ценностью многодетной семьи (две другие лошади, а также корова пали еще летом от неизвестной крестьянам болезни).
Крестьяне Покровского, молодежь и старики, с самого утра искали вора и украденную лошадь, но безрезультатно. Усталые, промокшие под дождем до нитки и недовольные, они, собравшись у Ефима Распутина, мужика умного и неторопливого, рассказывали теперь о своих бесплодных поисках. Все были чрезвычайно возмущены этим преступлением. В глазах сибирских ямщиков похищение лошади выглядело самым подлым злодейством, намного худшим, чем даже убийство. Эти люди нередко жили в деревнях, расположенных недалеко от мест, где находились в ссылке преступники, и даже в последнем злодее они видели «бедного и слабого брата», но для конокрада у них не было ни понимания, ни сострадания, ни прощения. Поэтому крестьяне, собравшиеся на «темной стороне» кухни Ефима Распутина, негодовали еще и потому, что бедному ямщику необходимо было расплатиться еще со старыми долгами, и последняя его лошадь была единственной надеждой что-либо заработать. (О несчастьях незадачливого Федорова в Покровском знали все.)
Жена Ефима, поглядывая на гостей, просила их успокоиться, особенно тогда, когда казалось, что страсти перельются через край: болел сын Гриша. На дворе уже было совсем темно, и только смолистая лучина отбрасывала слабый свет на сидящих у стола покровских крестьян.
Неожиданно больной ребенок поднялся с постели и подошел к ним. Он был одет в длинную белую рубашку до пола, лицо его казалось неестественно бледным, широко открытые голубые глаза странно блестели. Пока гости приходили в себя от удивления, Гриша уже стоял между ними, обводя их странным, пугающим взглядом. Неожиданно он подскочил к здоровенному мужику, обхватил его за ноги и, вскарабкавшись ему на плечи, уселся на крепкой шее, а затем пронзительно крикнул: «Ха, ха! Петр Александрович, а ведь это ты украл лошадь! Ты... Ты вор!».
Выпалив это, мальчуган залился чистым детским смехом, сотрясаясь от возбуждения, ударяя своими маленькими ножками мужика в грудь и постоянно выкрикивая, что это именно он, Петр Александрович, обокрал соседа. Ребенок так пищал, а глазки так блестели, что присутствующим стало как-то не по себе. Они не знали, что и подумать, ведь Петр Александрович пользовался среди своих земляков большим уважением и был богат. Именно он особенно возмущался, когда стало известно о краже, и настойчиво требовал изловить злодея.
Казалось, Григорию никто не поверил. Да и сами хозяева пытались успокоить селян: что с больного ребенка возьмешь, жар еще не спал, вот и бредит.
Но когда поздним вечером мужики расходились по домам, между ними вновь пробежала искра сомнений: гости Ефима никак не могли забыть слова больного мальчугана. Некоторые из них ночью украдкой проникли во двор Петра Александровича. В потемках они встретили здесь других мужиков, которым также не спалось в эту ночь после услышанного в доме Ефима Распутина. И те и другие никак не могли забыть подозрения, высказанные мальчишкой в горячке, и потому явились тайком, на животе проползая под изгородью.
Вдруг они увидели Петра Александровича, когда тот осторожно, стараясь держаться поближе к стене, чтобы его никто не заметил, выходил из своей избы, поглядывая вокруг. Убедившись, что рядом никого нет, он направился к загородке, находившейся в самом конце двора. Через несколько мгновений удивленные мужики увидели, как он вывел оттуда украденную лошадь и исчез с ней в кромешной темноте.
Рано утром мужики один за другим стучали в дверь Ефима Распутина и, едва переступив порог, наперебой рассказывали, что маленький Гриша в горячке сказал правду и что Петр Александрович действительно украл лошадь. Перебивая друг друга, они поведали слегка опешившим хозяевам о ночной вылазке, о том, как следили за злодеем, как схватили его и избили до потери сознания. А теперь они свято верят, что сам Бог говорил устами больного мальчика.
Не понимая, как могло произойти такое «чудо», мужики как-то странно смотрели на ребенка.
Стоит добавить, что сам Григорий Распутин очень любил лошадей, говорил, что знает их язык, и они охотно ему подчинялись!
С этого времени и пошло: Григорий мог указать, где лежит давно утерянная вещь (особенно преуспел он в поисках конской упряжи), предсказать рождение мальчика или девочки, определить, когда пойдет дождь, будет ли урожай, стоит ли продавать на рынке хлеб или придержать его до лучших времен.
Девятнадцати лет от роду Григорий Распутин женился на Прасковье Федоровне Дубровиной, светловолосой и черноглазой девушке из соседнего села, которую он встретил на празднике в соседнем с Покровским селении, и ввел ее в дом своего отца. Она была старше мужа на четыре года, но брак их, несмотря на полную приключений жизнь Григория, оказался счастливым — во всей многочисленной антираспутинской литературе нет ни одной жалобы жены на мужа, напротив, она всегда защищала его, он же постоянно заботился о ней и о детях — двух дочерях и сыне<sup>3</sup>.
Как до женитьбы, так и после Григорий занимался обычной крестьянской работой в хозяйстве отца. «Много в обозах ходил, много ямщичил и рыбу ловил и пашню пахал, действительно это все хорошо для крестьянина», — писал он в своем «Житии опытного странника»1 много лет спустя.
Добавим: лечил односельчан заговорами, «изгонял беса», предсказывал проливные дожди, таежные пожары, неурожаи и болезни, смерти и рождения. Односельчане порой обращались к нему с самыми неожиданными просьбами:
— Скажи, Гриша, отдавать мне Марфу, дочку мою, замуж за Петра Степановича или за Кузьму Ивановича?
— А сам за кого хочешь?
— Дак не знаю... И тот и другой — хозяева справные... Вот ты подскажи, прогадаю или нет...
Григорий рубил с ходу:
— За Кузьму.
— Вот и я думаю, что за Кузьму. — Мужик поблагодарил и ушел к себе.
А Григорий, забывший о разговоре буквально через полчаса, был — через несколько месяцев — неприятно удивлен: Петра Степановича преследовали неудачи (то стог сгорит, то волки телка загрызут), а Кузьма Иванович и его молодая жена не знали горя: и урожай на славу, и конягу новую прикупили, и мальчика голосистого на свет произвели.
Нечего и говорить, что Григорий всегда был желанным гостем на крестьянских свадьбах. На одну из них он принес плетеный стул, купленный им накануне в Тюмени (возил туда на продажу свежую рыбу).
— Вот, — слегка приподняв стул, обратился к молодоженам Григорий, — вам мой подарок.
— Благодарствуем.
— Но подарок непростой. Ты, Иван, должон на ём кажный день часов по пять сидеть. И народятся у вас пять сынов и пять девок.
Гости и муж с женой громко рассмеялись, приняв слова Распутина за шутку. Напрасно! Именно пять сыновей и пять дочерей родилось в этой крестьянской семье.
История, правда, умалчивает одно: сколько
часов в день восседал на распутинском подарке Иван — пять или более... <sup>4</sup>
Однако, видимо, мирские страсти, пороки и забавы не обошли стороной и Григория. По словам односельчан (к которым, правда, надо относиться очень осторожно, так как все они появились на свет уже после смерти Распутина и в условиях раздувания в обществе антираспутинских настроений), натура у Григория была буйно-разгульная, наряду с богоугодными делами он гонял лошадей в пьяном виде, любил подраться, сквернословил — женитьба его не остепенила.
«Вытул», а то и «Гришка-вор» звали его за глаза. «Сено украсть, чужие дрова увезти было его дело. Шибко дебоширил и кутил... Сколько раз бивали его: выталкивали в шею, как надоедливого пьянчугу, ругавшегося отборными словами. Поедет, бывало, Григорий за хлебом либо за сеном в Тюмень, воротится домой — ни денег, ни товару: все прокутил».
Думается, что свидетельства о кражах его и буйствах хотя и очень преувеличены, но все же верны. Русская деревня не отличалась почтением к тому, что «плохо лежит», и жила, как правило, по пословице: «не за то отец бил, что украл, а за то, что попался».
Но внутренние, скрытые силы все же перевесили греховность. Переходя от крестьянского труда к крестьянскому разгулу, прожил Григорий в родном Покровском до двадцати восьми лет, пока «внутренний голос» не призвал его к другой жизни: «... в сердце помышлял, как бы чего найти, как люди спасаются».
И нашел — в странничестве, разнося свои пророчества «в ширь и глубь земли».
Скорее всего, странничество для Распутина — не самоцель и тем более не средство ухода от жизни, а внесение в нее духовного начала, придание ей высшего смысла через подвижническое служение. Григорий осуждал странников, для которых богомолье стало своего рода профессией, которые избегали физического и умственного труда. Он этого категорически не принимал.
«Странничество, — писал он в конце жизни, — нужно только по времени — месяцами... Я много обошел странноприимен — тут я нашел странников, которые не только годы, а целые века все ходят, ходят, и до того они, бедняжки, доходили, что враг в них посеял ересь — самое главное — осуждение, и такие стали ленивые, нерадивые, из них мало я находил, только из сотни одного, но по стопам самого Христа. Мы — странники, все плохо можем бороться с врагом. От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно странничать годами, а если странничать, то нужно иметь крепость и силу на волю и быть глухим, а иногда и немым, то есть смиренным наипаче простачком. Если это все сохранить, то неисчерпаемый тебе колодезь — источник живой воды. А в настоящее время сохранить этот источник трудненько. Нужда все-таки. Бог не старее и не моложе, только время другое. Страннику нужно причащаться, тем более во всяком монастыре, потому что у него больше скорби, всякие нужды. Святые тайны обрадуют странника, как май месяц свою землю».
По-видимому, первым монастырем, куда совершил свое богомолье Григорий Распутин, был Аба-лакский мужской монастырь, находившийся в красивейшем месте на берегу Иртыша, в двадцати пяти верстах от губернского центра Тобольска. В древности здесь стояла крепость татарского хана Кучума, разбитого отрядом лихого гуляки Ермака Тимофеевича. Еще при строительстве монастыря находили здесь наконечники стрел, кривые сабли и тяжелые свинцовые пули.
Историю этого монастыря Григорий Ефимович впоследствии часто рассказывал и в Петербурге и в Москве. А история коротка: в селении Абалак жила благочестивая старица Мария, которой явилась в видении Богоматерь. По этому случаю в 1637 году протодиакон тобольского Софийского собора написал икону, признанную чудотворной и чтимую окрестными жителями. К этой иконе совершались массовые паломничества, для богомольцев была устроена бесплатная гостиница.
«Окружающая монастырь природа, вызывает чувство восторга и восхищения. Когда стоишь возле высоких стен монастыря и смотришь в сторону Иртыша, видишь неоглядные просторы, беспечную гладь реки, заливные луга и далекие леса с церковью на горизонте. Наверное, подобное чувство испытывал и Григорий Распутин, когда был здесь» — так описывал эти места уже наш современник.
Уже во время первого посещения Абалакского мужского монастыря Распутин, обращаясь к одному из монахов, изрек: «Быть здесь русскому императору в дни его горя и печали».
В 1917 году здесь побывала на последнем своем богомолье семья российского императора Николая Александровича. Когда их привезли на пароходе в Тобольск, оказалось, что помещение для их заточения еще не готово. Тогда местные власти (и сопровождающий царскую семью Василий Панкратов<sup>5</sup>) разрешили им совершить паломничество в Абалак. Для царской семьи это было настоящим счастьем, так как они знали о монастыре по рассказам Распутина, который бывал здесь многократно и откуда он начал свой страннический путь...
В 1892 году Григорий отправился в уездный городок Верхотурье (Пермская губерния), в Николаевский мужской монастырь, основанный еще в конце XVI века, где хранились мощи святого Симеона Верхотурского, поклониться которым приезжали богомольцы со всей России.
В 1913 году в Верхотурье был освящен новый огромный храм (Крестовоздвиженский собор), возведенный в русско-византийском духе и вмещавший в себя до 14 тысяч молящихся. В 1914 году ожидался приезд царской семьи, причем наследник должен был остаться здесь на некоторое время, чтобы поправить подорванное гемофилией здоровье. Для этого Распутин на свои средства и на средства, пожертвованные ему на эти цели, возводит красивый дом, напоминающий древнерусские терема.
Но началась первая мировая война, все дела были отложены на неопределенный срок, а затем
революционная смута, залившая кровавыми потоками всю страну. Настоятель монастыря Ксенофонт и братья были расстреляны по стандартному обвинению: «за контрреволюционную деятель
ность». В самом начале двадцатых годов большевики надругались над мощами святого Симеона Верхотурского. Тогда же в монастыре была создана воспитательная колония для несовершеннолетних — маленький остров бескрайнего архипелага ГУЛАГ...
А маленький «теремок» дожил и до наших дней, он как будто до сих пор ждет именитых гостей...
По дороге в Верхотурье Распутин встретил студента духовной академии монаха-послушника Ма-люту Соборовского. Между духовным лицом и молодым крестьянином начался разговор о вере и церкви, в ходе которого Малюта с удивлением понял, что этот простой мужик отлично разбирается в сложнейших религиозных вопросах. Соборов-скому же Григорий посоветовал остаться в Верхотурье, ибо только в монастыре он спасет свою жизнь.
А молодой теолог постарался убедить крестьянина, что большой грех тратить на разгульную жизнь такие способности и наклонности. Слова монаха глубоко запали в душу Распутина. Подсознательные чувства и мысли о Боге, вере, которые когда-то горячо волновали маленького Гришу, вновь вспыхнули в нем.
Малюта Соборовский, пропустив мимо ушей слова Григория, через пару лет «сорвался»: ушел из монастыря, предался «блуду мирскому» и, по косвенным данным, погиб от удара ножа где-то на Сухаревке, в самом страшном московском районе.
Домой Распутин вернулся месяца через три совсем другим человеком: бросил пить, курить, есть мясо, дебоширить, стал сторониться людей, много молиться, учился читать по-церковнославянски. Его часто видели склонившимся над Евангелием, черный и потертый на краях том которого он пристраивал на подоконнике и внимательно изучал — страницу за страницей, абзац за абзацем, строку за строкой, или молчаливо расхаживающим по окрестным полям и о чем-то размышляющим.
По воспоминаниям Матрены Распутиной, старшей дочери Григория, — воспоминаниям более поэтичным и основанным на его собственном рассказе — ему было в поле видение Казанской Божьей Матери.
Распутин рассказывал, как однажды он пахал недалеко от дома и, заканчивая борозду, хотел повернуть лошадь, но вдруг неожиданно услышал за спиной мелодичное и все нарастающее пение. Обернувшись, он от удивления выпустил из рук плуг, потому что перед собой увидел «прекраснейшую невесту — Богоматерь, покачивающуюся на золотистых солнечных лучах. В воздухе гремело торжественное пение тысячи ангельских голосов, к которому присоединилась Святая Дева».
Это видение длилось всего несколько мгновений и потом неожиданно пропало. Потрясенный до глубины души, взволнованный, неподвижно стоял Григорий на пустынном поле, у него тряслись руки, и он больше не мог работать.
Находясь под впечатлением увиденного, Григорий прямо на недопаханном поле поставил деревянный крест. О видении он рассказал только своему наставнику и ближайшему другу — старцу Макарию, решив сохранить все в тайне от своих односельчан. Лишь в конце жизни Распутин поведал о чуде своей дочери.
«Место это счастливо, — любил повторять Григорий, — всяк, кто сюда ни приедет, возрадуется. Желание его исполнится».
Одно время — уже после смерти Распутина — его земельный надел превратился в место паломничества: к кресту приходили помолиться женщины, готовящиеся стать матерями, девушки, ждущие своих «принцев», старики, болеющие душой за своих детей и внуков. Желания и просьбы, обращенные к Богу, у многих из них исполнялись.
После первых паломничеств и видения в душе Григория, как он сам отмечал, «лопнула струна». Перелом в Распутине был несомненен. Встретивший его дорогой из Верхотурья односельчанин Подшивалов вспоминал, что «возвращался он тогда домой без шапки, с распущенными волосами и дорогой все время что-то пел и размахивал руками».
Другой односельчанин, Распопов, вторил: «На меня в то время Распутин произвел впечатление человека ненормального: стоя в церкви, он дико осматривался по сторонам, очень часто начинал петь неистовым голосом».
Такое же впечатление Распутин произвел несколько позже и на других его современников: «он (Распутин. — В. Т.) раньше священнослужителя является в храм Божий, встает на клирос и молится. Быстро-быстро и истово крестится и резко взмахивает головой, бьет лбом в землю, лицо его и руки при этом искривляются, зубы оскаливаются, как будто он дразнит кого-то невидимого и хочет укусить, жестикулирует руками и вертит головой во все стороны, оглядываясь при поклонах на молящихся, и вращает глазами».
Со времени первых странствий по Тобольской и Пермской губерниям у Григория Распутина навсегда остался какой-то внутренний надрыв, движения стали порывистыми, нервное возбуждение чередовалось с глубокой депрессией, речи были отрывисты и бессвязны, порой с заиканием.
Он «с трудом подыскивает слова, лицо его при этом передергивается, глаза блуждают и как» бы стараются уловить в воздухе ту фразу, которая выразила бы его мысль, — писал очевидец. — Ни одной фразы он никогда не произносил ясной и понятной. Всегда отсутствовали либо подлежащее, либо сказуемое, либо и то и другое. Поэтому точно передать его речь абсолютно невозможно, а записанная дословно она не может быть понята».
Что бы то ни было последней причиной (или причинами) для Григория начать новую жизнь, почва для этого готовилась постепенно: с юности задумывался он над вопросами «вечными», над вопросом смысла жизни, не умея достаточно точно сформулировать и понять, что мучает его. «Пахал усердно, — писал он пятнадцать лет спустя, — но мало спал, а все ж таки в сердце помышлял, как бы чего найти, как люди спасаются».
Распутин относил себя к разряду тех людей, которых в России издавна называли «старцами», «странниками». Это чисто российское явление, и источник его — в трагической истории русского народа.
Голод, холод, мор, жестокость чиновника царского — извечные спутники русского мужика. Откуда, от кого ждать утешения? Только от тех, на кого даже всесильная власть, не признавая собственных законов, не решалась поднять руку — от людей «не от мира сего», от странников, юродивых и ясновидящих. В народном сознании — это Божьи люди.
В страданиях, в тяжких муках выходившая из средневековья страна, не ведавшая, что ждет ее впереди, суеверно смотрела на этих удивительных людей — странников, «калик перехожих», не страшившихся ничего и никого, осмелившихся громко говорить правду. Частенько странников называли старцами, хотя по тем понятиям и тридцатилетний человек казался уже глубоким стариком.
Русская глубинная жизнь с течением времени менялась в лучшую сторону, но эти странники, старцы дошли, добрели по глухим и пыльным российским дорогам до начала XX века. К этому времени за ними уже тянулась осмысленная историческая традиция, над ними уже витал нимб древней святости. Пожалуй, больше нигде, кроме как в России, старина так прочно не противостояла новизне. И это было не только в народных «низах», но и в какой-то мере в «верхах» общества тоже.
К концу XIX — началу XX века тяга к старине в некоторых придворных кругах даже, пожалуй, усилилась. Причин этому было немало... В аристократических сферах росла тревога перед неизвестным будущим, порождавшая тоску по уходившей в небытие «русской самобытности», тягу к историческим «отцовским» и «дедовским» истокам, традициям дедов и прадедов. Казалось, там — соки, питавшие и еще способные питать державную мощь России.
В этом явлении несомненно было что-то духовно-надрывное, что-то патологическое, но и что-то совестливое, задушевное...
«Для смиренной души русского простолюдина, — писал Ф. М. Достоевский, — измученной трудом и горем, а главное — всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню, или святого, пасть перед ним и помолиться ему: если у нас грех, неправда и искушение, то все равно, есть на земле там-то, где-то, святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдут и воцариться по всей земле, как обещано...»
«Посетив впервые Николаевский мужской монастырь и вернувшись в село, Распутин пробыл там недолго, через месяц отправился в новое странствие. И путь его снова лежал в сторону Верхотурья. В 12 верстах от уездного центра, в так называемых Пермских лесах, жил схимник, отец Макарий, у которого Григорий провел большую часть своего нового — более чем трехмесячного — паломничества и которого всю жизнь почитал своим единственным наставником.
Скит Макария находился в самой глубине леса, и путь к нему был не близок. В убогой избе могли поместиться всего несколько человек. Там провел старец почти всю свою сознательную жизнь, отрекшись от всего земного. Тяжелые вериги опутывали его немощное, высохшее тело. Но слабосильного старца эти цепи не тяготили. В его глазах светилась радость, на бледных впалых щеках играла улыбка, и в голосе, хотя он уже был слаб и тих, как легкое дуновение ветерка, чувствовалось много теплоты и внутренней силы.
Войдя в келью старца первый раз, Григорий пал на землю, целуя иссохшие руки святого Макария, закованные в железо. Потом он начал рассказывать ему о том, что его сюда привело, стараясь ничего не приукрашивать и не замалчивать. Он исповедовался во всей своей грешной жизни, в злых мыслях, низменных страстях, которые преследовали его постоянно даже во время покаяний в монастыре, говорил о своих слабостях и сомнениях, которые точили его душу, о внутреннем голосе, наказывающем посвятить себя служению Господу, и о том, что он тоскует по своей семье, по рано умершей матери и старику отцу. Подняв глаза, он увидел на лице Макария кроткую улыбку, полную понимания, и одновременно руки старца опустились на его голову.
— Возрадуйся, сын мой, — произнес тихим голосом Макарий, — ведь среди многих тысяч Господь выбрал тебя! Ты совершишь великие дела. Оставь жену свою и детей, дом свой и отца, оставь коней своих и иди в свет, странствуй! Ты услышишь голос земли и поймешь ее слова и только потом вернешься к людям и будешь нести им слова нашей святой земли и православной веры!
Затворившись по совету старца в лесной избушке, молодой послушник изнурял свое тело постом и долгими молитвами, рассчитывая таким образом закалить неокрепший дух. Макарий обучал Распутина грамоте, помогая понять Священное писание, и уводил в другой, духовный мир, так как был убежден, что Григорий полностью доверяет своему наставнику. В душевном порыве Распутин рассказал Макарию и о своем видении Богородицы.
— Бог избрал тебя для великих дел, — повторил свои слова Макарий и, осенив Григория крестным знамением, отправил его с паломничеством в Святую землю.
Перед расставанием молодой странник поведал, что виделась ему судьба схимника: что жить Макарию до глубокой старости, что чтить его будут лишь при жизни, а после смерти никто не бросит и горсти земли на его бренные останки.
Макарий лишь смиренно улыбнулся: на все воля Божья. Но Распутин оказался прав: когда старец умер, имя его было забыто.
Побывав еще у двух северных схимников — Ильи Валаамского и Андриана Кыртымского, — Распутин со своим земляком и другом Михаилом Печеркиным отправился в Афон, а оттуда в Иерусалим.
Перед дорогой Григорий обмолвился:
— Тебе, Михаил, не видать больше родной земли.
— Почему? — Удивленный Печеркин поднял брови.
Распутин не нашел что ответить.
Большую часть пути они прошли пешком, немало претерпев тягот. Но страдания, духовные и телесные, окупились сторицей, когда они своими глазами увидели и Гефсиманский сад, и Масличную гору (Елеон), и Гроб Господень, и Вифлеем.
Печеркин остался (!) в Иерусалиме, а Распутин вернулся в Россию и всю ее исходил за десятилетие. Был в Киеве, Троице-Сергиеве, на Соловках, в Валааме, Сарове, Почаеве, в Оптиной пустыни, в Нилове, Святых Горах, то есть во всех местах, сколько-нибудь знаменитых своей святостью. «Много путешествовал и вешал (иными словами, взвешивал, сравнивал. — В. Т.), то есть проверял все жизни, — писал Распутин, — паломничеством мне пришлось переносить нередко всякие беды и напасти, так приходилось, что убийства предпринимались против меня... и не один раз нападали волки, они разбегались, и не один раз нападали хищники, хотели похитить и обобрать, я им сказал, что не мое, а все Божие, вы возьмите у меня — я вам помощник, с радостию отдаю. Им что-то особенно скажет в сердцах ихних, они подумают и скажут: откуда ты и что такое с тобой? Я сей человек, посланный брат вам и преданный Богу. Теперь это сладко описать, а на деле-то пришлось пережить».
Одновременно развивались его мистические дарования. Странствуя по городам и весям, он произносил евангельские проповеди, рассказывал притчи. Мало-помалу он вновь вернулся к пророчествам, к заклинанию бесов, к колдовству; пронеслись слухи, что он «совершал чудеса». Он то излечивал больного, то указывал на вора, то предсказывал пожар или потоп. Престиж его святости возрастал с каждым днем. На улицах, когда он проходил, падали на колени, целовали ему руки, прикасались к краю его тулупа. Ему говорили:
— Христос наш, Спаситель наш, молись за нас, грешных. Бог услышит тебя.
Он отвечал:
— Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого благословляю вас, дети мои. Верьте, скоро вернется Христос. Терпите, памятуя о его мучениях. Из любви к нему умерщвляйте плоть вашу.
Важной частью своих духовных взглядов в тот период Григорий Распутин определял стремление жить по совести, как велят Священное писание и жития святых.
«Нужно себя везде и всюду проверять и исследовать; каждый свой поступок соразмерять с совестью; как ни мудри, а совесть не перемудришь». «Совесть с молоточком: и постукивает и подслушивает» — эти мысли Григория Ефимовича записала (несколько позже) его дочь Матрена, подытожив цитирование еще одним высказыванием отца: «Совесть — волна, но какие бы ни были на море волны, они утихнут, а совесть только от доброго дела погаснет».
Проповеди его, конечно же подверженные определенной литературной обработке, поражают стройностью и глубиной изложения: «Чтобы достигнуть спасения, нужно только унижение и любовь — в том и радость заключается. Всегда нужно себя в одежде унижать и считать себя низким, но не на словах, а духом действительно. Бриллиант — тоже Божие создание и золото — украшение Царицы Небесной — бисер чтимый, но только нужно суметь его сохранить. Мы одеваемся в жемчуг — делаемся выше городов, подымаем дух, и рождается порок гордости и непокорности ко всему... Не нужно добиваться почета и учения, а следить и искать Господа, и все ученые послушают глагол твоих или изречения твоего».
Ему завидовали... Распутин рассказывал, как много ему приходилось бывать у архиереев, которые хотели его испытать в вере и посрамить простого малограмотного крестьянина: «Придешь с сокрушенной душой и смиренным сердцем — их учение остается ничтожным, и слушают простые слова твои, потому что ты придешь не с простым духом, а от милости Божией. Ты одно изречешь слово, а они нарисуют тебе целую картину. Они хотя и хотят испытать и ищут что-нибудь, но ты как не с простыми словами, то есть в страхе, — вот тут-то у них замирают уста и они противоречить не могут».
Однако из своих странствий Григорий Распутин вынес отрицательное впечатление о некоторых сторонах служения Богу, например о монастырской жизни, найдя в ней много лицемерия, смутило его, в частности, сожительство монахов с женщинами.
Вернувшись в затерявшуюся в Пермских лесах избушку, он поделился своими мыслями и сомнениями со старцем Макарием, и тот якобы сказал: «Не удалось спасти душу в монастыре — спасай в миру!»
Но границы сельского мира были уже тесны для Григория. Начинается его вхождение в иные круги и путь к всероссийской известности. Бог явно отличал его своей благодатью.
Знойным летом Григорий пошел из Покровского в Киев, чьи старые монастыри и знаменитые пещеры хранят мощи святых, почитаемых столетиями. От затерянного в сибирских лесах родного села до древнерусской столицы свыше 3 тысяч верст. Основной путь Григорий шел пешком. Вставая рано на рассвете, выходил натощак. Шел от села к селу, от монастыря к монастырю, питался тем, что подавали крестьяне (за предсказанный дождь или за пророческие слова о рождении долгожданного сына) или что в пути зарабатывал поденной работой. Ночевал, где придется, куда положат: в избе и в сарае, а бывало и в чистом поле на кочке: «Березонька под боком и зорьку не проспишь».
Киев встретил Распутина не очень приветливо: шел мелкий дождь, все вокруг казалось серым, тусклым и тоскливым. Но стоило Григорию переступить порог Печерского монастыря, как в стороне остались и тяготы, и душевное беспокойство, все «пало ниц» пред неземной красотой и нерушимой вечностью.
На обратном пути Распутин остановился в Казани. Остановка была случайной, но именно она явилась еще одной переломной вехой в жизни Григория. Здесь он не только проявил свой пророческий дар, но и смог исцелить больных, от лечения которых отказывались дипломированные врачи.
Сохранились воспоминания нескольких свидетелей об излечении Распутиным казанской дворянки Ольги Лахтиной, сорокапятилетней знатной дамы. В течение пяти лет она была прикована к постели вследствие тяжелого приступа неврастении — расстройства нервов, приведшего к нервному истощению. Доктора ничем не могли ей помочь, хотя она дважды ездила за границу — в Германию и Швейцарию — «на воды». Несколько сеансов врачевания и чтения молитв, данных Григорием Распутиным, поставили больную на ноги. Лахтина отмечала, что ее привлекали в Распутине его благочестие и «строго православное толкование Евангелия». «Жить будешь, — сказал на прощание Григорий, — будешь. Но душа твоя слаба, бес тебя замучает».
Лахтина доживет до глубокой старости, станет одной из самых фанатичных поклонниц Распутина и окончит дни свои в психиатрической больнице.
И еще одно казанское свидетельство: группа студентов Казанской духовной академии посетила в Седмиозерском ските старца Гавриила (Зырянова), который, по обычаю, приглашал чайку попить в четыре часа утра. Там же присутствовали и молодой тогда владыко Тихон и Григорий Распутин.
«В то время он считался «all right»<sup>6</sup> и был в почете, посещал старца и, очевидно, был на большом счету у него, — вспоминал один из участников утренних бдений. — Старец Гавриил позже рассказывал владыке Тихону, что когда Распутин говорил ему, что он собирается в Санкт-Петербург, то старец про себя подумал: «...пропадешь ты в Петербурге, испортишься ты в Петербурге», на что Распутин, словно прочитав его мысли, вслух сказал: «А Бог? А Бог?»
Уберег ли его Бог — это вопрос... Но старцу Гавриилу Григорий Ефимович советовал остерегаться приглашать в гости одного молодого монаха — отца Филиппа. Как оказалось впоследствии, молодой человек страдал манией преследования и в один прекрасный день бросился на гостей старца с ножом...
Лето в петербургских пригородах в том 1904 году выдалось, как никогда, жаркое, на крестьянских огородах и делянках мещан-дачников начисто выгорели огурцы и появились неведомые дотоле, черные, со сморщенными телами, покрытыми редкими волосами, тарантулы.
Несмотря на жару, огородную сушь, воздух оставался сырым и тяжело давил на людей, вызывая кашель. На юге, где-нибудь в Крыму, жара переносилась достаточно легко. В Петербурге — совсем по-другому. Казалось, воздух кипел, бурлил, ошпаривал кожу, как крутой кипяток, перетягивая чем-то тугим горло, не давая свободно дышать.
В один из таких жарких дней в петербургских пригородах появился незнакомец. Он был одет в старые, кое-где уже подранные и неумело заштопанные штаны, в выгоревшую ситцевую рубаху с косым воротником, через плечо у него была перекинута жидкая котомка, в противовес сидору, больно бившему путника по костлявой спине (в сидоре таился его «верный пес» — потертый «кирпич» Евангелия), спереди пристроились связанные за ушки поношенные, со стоптанными каблуками и многочисленными заплатами на союзках сапоги.
Шел этот незнакомец босиком. Чтобы не сбивать ноги, он старался ступать только по раскаленным на солнце шпалам.
Путник зорко оглядывал обочины, поворачивал голову назад, опасаясь, что его может настигнуть поезд, часто останавливался, чтобы отдохнуть и послушать пение птиц, иногда ставил босую ногу на рельсы, замирал на несколько мгновений — слушал дорогу, пытаясь понять, идет по ней скорый или нет. Если чувствовал, что поезд близок, сходил на обочину, на глинистую, пахнущую мазутом тропку, пропускал шумящий состав и вновь забирался на железнодорожный путь.
Вдруг, как из-под земли, на пути странника вырос железнодорожный обходчик — здоровенный ражий детина, в скрипучих сапогах, за голенищами которых были заткнуты два сигнальных флажка — желтый и красный, с серебряной боцманской дудкой за поясом, с противной ухмылкой на пухлых и лоснящихся, будто он вдоволь поел сала, губах.
— Ты знаешь, что по железнодорожным путям ходить запрещено, а? — строго спросил обходчик у босоногого путника.
— Нет, — без особой робости ответил тот, пожав плечами.
— Напрасно, напрасно... Чтоб впредь знал это, возьму-ка я да и отправлю тебя лет этак на десять на Сахалин, тележку с рудой катать, уголек рубить да песни каторжные горланить местным бабам на радость...
— За что? — Удивлению незнакомца не было предела.
— Было бы за что, вообще пристрелил бы, прямо тут же на рельсах, а так — Сахалин — и вся недолга!
— За что? снова повторил свой вопрос босоногий путник.
Но обходчик его не слышал, а упрямо гнул свое:
— Десять лет отбарабанишь — по путям ходить больше не будешь. Понял? Так-то! А ты вообще кто такой?
— Божий человек.
— Это я вижу — Божий... Дурак, значит, раз сам за себя не отвечаешь. Блаженный... Не хочешь отвечать или не можешь? Что, язык проглотил? Чего молчишь? Отвечать, когда спрашиваю!
Путник молчал. Не драться же ему с ражим обходчиком. Во-первых, тот гораздо здоровее, а во-вторых — железнодорожник при исполнении. Раз при исполнении — значит, власть. А против власти идти — это все равно что плевать против ветра, сам себе навредишь.
Путник приподнял одно плечо, сморщил свое темное, до костей продубленное солнцем лицо.
— Все понятно, — заключил обходчик, —дурак, он и есть дурак. Что с него взять...
Не обременяя себя дальнейшим разговором с путником, он, с интересом поглядывая на незнакомца, неожиданно с размаху — обидно и больно — припечатал его сзади своим мощным сапогом.
Путник охнул, присел и загромыхал под откос, поднимая пыль всей своей костлявой фигурой, теряя заношенные сапоги вместе с тощим сидором.
— И моли Бога, что я тебя на Сахалин не отправил! — повел волосатым пальцем железнодорожный страж.
Путник поднялся, стер с разбитой о камни скулы кровь, сплюнул себе под босые ноги и произнес без особой обиды в голосе:
— Эх ты... Не знаешь еще, что жить тебе осталось десять дней.
— Пошел вон! — еще раз громыхнул басом обходчик. — Тоже мне: пророк нашелся.
...Ровно через десять дней обходчика, неосторожно сунувшегося в утреннем тумане на железнодорожные пути, чтобы понять, идет поезд или нет, сшиб и проволок почти три версты по полотну курьерский состав, идущий из Москвы. Изуродовал он обходчика до неузнаваемости — у того оказались отрезанными обе руки и нога, тело превращено в месиво, череп раскроен до мозга, лица не стало — оно было стесано до костей.
А путник — Григорий Распутин — двинулся дальше. Путь его лежал в столицу.
Вышагивая по почерневшим от времени шпалам, Распутин вспоминал о своих новых знакомых, оказавших ему радушный прием.
Казанские церковные власти, включая отца Антония (Гурийского), ректора духовной академии в Казани, и игумена Хрисанфа (Щетковского), отнеслись к Григорию как к благочестивому и одаренному мирянину. По их рекомендации Григорий, прибывший в Санкт-Петербург в конце 1903 года, был тепло принят епископом Сергием (Страгород-ским), ректором Санкт-Петербургской духовной академии, много позднее (в 1942 году) ставшим Патриархом Московским и Всея Руси.
Но слухи о Распутине предшествовали его появлению в Петербурге. «Есть еще Божьи люди на свете, — говорил архимандрит Феофан (Быстров), инспектор (а затем — ректор) столичной духовной академии в частной беседе со своим студентом Сергеем Труфановым (в будущем — отец Илиодор). — Такого мужа великого Бог воздвигает для России из далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых «брата»: Илья, Николай и Григорий. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько печалились о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на землю... Григорий встал... помолился и твердо произнес: «Три месяца, до самого Покрова, не будет дождя!» Так и случилось. Дождя не было, и люди плакали от неурожая... Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо на три года».
Отцу Феофану в кругах духовенства и светских салонах верили. Сам человек глубоко религиозного настроения, широко известный своей аскетической жизнью и строгостью к себе и окружающим его людям, архимандрит Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого складывается обширный круг людей, искавших в духовных беседах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни.
О чем беседовал Григорий Распутин с отцом Сергием и отцом Феофаном при первой встрече — доподлинно неизвестно. Сохранились свидетельства о том, «как старец сидел между пятью епископами, все образованные и культурные люди. Они задавали ему вопросы по Библии и хотели знать его интерпретацию глубоких мистических тем. Слова этого совершенно неграмотного человека интересовали их...». А затем «старец» Григорий поведал своим собеседникам, что один из них страдает от грыжи, у второго в скором времени умрет мать, причем по его же, сыновней, оплошности, у третьего родится сын — естественно, внебрачный.
В первый приезд Григорий пробыл в Санкт-Петербурге только пять месяцев, затем вернулся домой, в родное Покровское — скучал очень по жене и детям. Почти через год последовала новая встреча со столицей: новые люди, новые знакомства, новые проповеди и пророчества... Не старцы и странники искали себе «паству». Пожалуй, было наоборот: ищущие тянулись к ним и находили их...
Князь Н. Д. Живанов, товарищ обер-прокурора Священного Синода, оставил воспоминания об одной духовной проповеди, свидетелем которой он сам был. Распутин говорил, что в начале своих духовных поисков он обратился за наставлениями к житиям святых, но повествование не часто начиналось с момента, когда эти мужи и жены уже достигли святости.
Переведя дыхание, говорящий продолжал: «Я себе подумал — здесь, верно, поры, когда уже они поделались святыми... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а просто, глянь, опередили собою и праведников... Как же они определили, как действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разрушения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... »
Эти откровения повторялись повсюду и трактовались с суеверным ужасом. А о пророчествах и удивительных явлениях, связанных с его именем, ходили слухи. «Расскажу случай с одной моей знакомой, — вспоминала одна из последовательниц Распутина, — который объяснит, как он смотрел на жизнь, а также его некоторую прозорливость или чуткость — пусть каждый назовет как хочет. Одна молоденькая дама однажды при мне заехала к Григорию Ефимовичу на свидание со своим другом. Григорий Ефимович, посмотрев на нее пристально, стал рассказывать, как на одной станции монах угощал его чаем, спрятав бутылку вина под столом, и, называя его «святым», задавал вопросы.
«Я «святой», — закричал Григорий Ефимович, хлопнув кулаком по столу, — и ты просишь меня тебе помочь, а зачем же ты прячешь бутылку вина под столом?»
Дама побледнела и растерянно стала прощаться. Помню, как-то в церкви подошел к нему поч-
товый чиновник и попросил помолиться о больном. «Ты меня не проси, — ответил Григорий, — а молись святой Ксении». Чиновник в испуге и удивлении вскрикнул: «Как вы могли знать, что жену мою зовут Ксенией?»
Подобных случаев я могла бы рассказать сотни, но их, пожалуй, так или иначе можно объяснить, но гораздо удивительнее то, что все, что он говорил о будущем, сбывалось...»
В своем дневнике одна из поклонниц Распутина — Елена Францевна Джанумова — записала другой удивительный случай. Она пригласила к себе Распутина и своих старых друзей. Среди последних находился человек, который когда-то был ее женихом. « Об этом никто не знал... Он был давно женат и счастлив. Я тоже была замужем. После обеда Распутин вдруг сказал мне: «А ведь вы друг друга когда-то очень любили, но ничего не вышло из вашей любви. Оно и лучше, вы не подходящие, а эта жена ему больше пара». Я была поражена его изумительной проницательностью. Не было никаких признаков, по которым он мог узнать о том, что так давно было, и о чем мы сами совсем забыли».
Буквально полгода спустя после посещения Санкт-Петербурга за Григорием Ефимовичем прочно закрепились определения «Божьего человека» и «старца», «отца» и «святого странника». Одно то, что в характеристиках Распутина соединились эти «эпитеты», говорило о многом.
Божий человек... Наряду с так называемыми официальными старцами, несущими возложенное на них послушание в монастырях, в России встречается еще один тип «святых» людей, неизвестный Западной Европе. Это так называемые Божьи люди...
В противоположность старцам, Божьи люди редко остаются в монастырях, а преимущественно странствуют, переходя с места на место, вещая волю Божью окружающим их людям и призывая к покаянию. Старцы всегда монахи, тогда как между Божьими людьми встречаются и миряне; но как те, так и другие ведут строгую аскетическую жизнь и пользуются равным нравственным авторитетом.
Старец — это берущий вашу душу, ваше страдание в свою душу и в свое страдание. Избрав старца, «вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ему в полное послушание, с полным самоотречением...». А Божий человек сократит свой путь к Господу, облегчит общение с ним...
Напомним, что в характеристике Распутина соединились оба эти эпитета.
Почти сразу после приезда в столицу Распутин познакомился с известным всему Петербургу прорицателем и проповедником, личностью сильной и неординарной — отцом Иоанном Кронштадтским. По одной версии, отец Иоанн заметил Распутина в толпе в соборе, призвал к себе, благословил и сам попросил благословения, так сказать, определил себе преемника. По другой — а с Григорием Распутины м мы всегда имеем две версии — отец Иоанн, спросив его фамилию, изрек:
— Смотри, по фамилии твоей и будет тебе.
Распутин всю жизнь почитал отца Иоанна, и потому версия с благословением кажется более вероятной.
Удивительная история: один «святой» перстом своим указал на другого, своего духовного преемника.
К этой истории мы еще вернемся.
Если число и месяц рождения Григория Распутина не вызывает никаких споров (10 января Русская православная церковь празднует день памяти преподобных Григория Паламы и Григория Нисского, а по сложившейся веками традиции крестьянских детей, как правило, называли именами святых, чья память приходилась на день рождения младенца), то год рождения и до сих пор остается предметом дискуссий. Называются и 1862, и 1864, и даже 1872 год. И в этих противоречиях весь Григорий Распутин. Он сознательно утаивал год своего рождения, будучи подверженным страху перед одним мистическим предсказанием.О последнем речь пойдет ниже.
И з в о з — важный Источник заработка — перевозки людей и грузов по сибирскому тракту, которым многие Покровские крестьяне занимались сызмальства.
Матрена (родилась в 1897 году), Варвара (родилась в 1900 году) и Дмитрий (родился в 1894 году). Судьба их сложилась непросто. Матрене удалось после революции бежать на Запад, где она, дожив до преклонных лет, написала достаточно объективные и очень информационные воспоминания об отце. Варвара пропала без вести в 1917 году, а Дмитрий погиб в заключении в 1930 году. И дети Распутина — особенно Матрена и Дмитрий — обладали прорицательским даром. Сын его, например, предсказал летом 1914 года «тягость, грозившую России».Работа до сих пор не опубликована.
А плетеный стул «дожил» до наших дней. И сейчас он занимает центральное место в экспозиции мемориального музея Григория Ефимовича Распутина в его родном селе Покровском. И каждый второй посетитель стремится хотя бы секунду посидеть на этом чудотворном стуле.
Панкратов Василий Семенович (1864 — 1925) — участник революционного движения, пятнадцать лет провел в заключении (в Шлиссельбургской крепости). 21 августа 1917 года был назначен Временным правительством комиссаром по охране бывшего императора Николая II и его семейства. В январе 1918 года сложил свои полномочия.
В порядке (англ.).