Возможно ли, кто-нибудь когда-нибудь правдиво напишет о Ники и Аликс? Истории, выдуманные о них, просто невероятны...
Великая княгиня Ольга Александровна Романова
За отрока — за Голубя — за сына, За царевича младого Алексия Помолись, церковная Россия!
Марина Цветаева
Распутин не терял времени зря, круг его знакомых рос день изо дня в день: люди и судьбы, судьбы и люди. Неповторимый бег времени и жизни. Что приводило людей к Григорию Распутину? Не только болезнь, горе, любовь, восхищение, одиночество, жажда утешения, но и корысть, подлость, неистребимый поиск ответа на извечные вопросы жизни, с которыми идут к старцам, но на которые окончательно ответить не может никто. Десятки, сотни, тысячи посетителей и просителей. Они шли беспрерывной чередой. Люди всех слоев, национальностей, состояний и сословий — от последней нищенки до премьер-министра.
Ранним утром в дверь комнаты, которую снимал Распутин, осторожно постучали. Гостей было двое: высокий и худощавый священник и приземистый, крепкого телосложения, хорошо одетый господин с тросточкой. Первый — Георгий Гапон, тогда еще никому не известный слушатель Петербургской духовной академии. Второй — профессор Петербургского и Московского университетов, доктор экономических наук, писатель и предприниматель, публицист и... искатель приключений Иван Христофорович Озеров.
Целью их раннего визита к Распутину было желание посоветоваться с Григорием Ефимовичем по волнующему «круги общества» (выражение Озерова) вопросу о возможности создания в Петербурге и Москве независимых рабочих обществ, главная задача которых — отвлечение столичных пролетариев от вооруженных и террористических форм противостояния с властью и обращение их к чисто мирным средствам отстаивания своих интересов и прав.
Распутин, выслушав почти получасовой монолог профессора Озерова, выдержал трехминутную паузу.
— Намерение ваше похвально. Кровь человек ческая дорога. Проливать ее грешно, ох грешно. Мы не Каины... Но и глазеть лениво со стороны на убийство братьев наших еще хуже... Творите благое дело, творите... Бог вам в помощь, — Распутин запнулся. — Надеюсь, что заботы ваши найдут отклик в душах братьев наших. Но чую, и врагов у вас будет немало, ох немало... Как бы кровью новой все не закончилось...
Распутин как в воду смотрел: все закончилось кровавым 9 января 1905 года... Гапона Григорий Ефимович больше никогда не встречал, но слышал о его «подвигах», дурной славе и печальном конце священника. А вот Озеров еще неоднократно появлялся в квартире у Распутина. Профессора интересовало мнение Григория Ефимовича по многим насущным проблемам: от оценки того или иного политического деятеля до рекомендации о возможности вложения собственных средств в акции того или иного перспективно развивающегося предприятия. К советам Распутина Озеров прислушивался (и, как правило, не прогадывал), в его переписке с коллегами и друзьями постоянно проскальзывали фразы: «старец сказал, что...», «Распутин считает так...», «отец Григорий не рекомендует...».
В 1909 году Озерова выдвинули — от Петербургской академии наук и российских университетов — в члены Государственного совета. Он дал согласие занять этот ответственный пост лишь после многочасовой беседы с Распутиным.
— Эх, Ваня, — вздыхал Григорий Ефимович, — счастливый ты, братец мой, людям можешь послужить... Так служи! Понял? Уяснил?
...Поздний вечер, в комнате Распутина тишина. Григорий Ефимович сидит за небольшим столом, читая по складам Библию. Неожиданно дверь распахивается, и перед удивленным Распутиным предстает закутанная во всевозможные платки маленькая старушка. В ее руках огромный посох, за плечами потертый сидор.
— Здравствуй, милый, — старушка кланяется и крестится, — здравствуй, касатик. Здравствуй, мой дорогой.
— Здравствуй, мать, — оправившись от неожиданности, произносит Распутин.
Не давая Григорию раскрыть рот, старушка говорит торопливо и без остановки:
— Ой, милый! А я ведь к тебе, к тебе, касатик. Матрена я, Васьковы мы, из Архангельска города, может, слыхал? Горе у меня, касатик, ох, горе... Сыночка-то мово младшого, единственного, кормильца мово дорогого, в участок свели... А за что? Бают, что лошадь у Ивана Кузьмича, соседа нашего, увел. Врут, врут изверги, уж они мужа моего извели, старших сынов на каторге сгноили, тапере-ча за младшенького, Митиньку, взялись, супостаты. Чтоб им ни дна, ни покрышки... Аспиды...
Распутину с трудом удалось вклиниться в поток слов Матрены:
— А от меня-то ты, мать, чего хочешь?
— Как чего, касатик? Помоги! Народ байт, что ты можешь все, все знаешь, все наперед видишь...
Сделай так, чтобы сыночка моего, Митиньку, ос-лободили...
— Да что ты говоришь, матушка, как же я его...
— О, мила-а-ай, — Матрена залилась слезами, — знать, не увижу я своего младшенького, не увижу-у-у...
Дело начинало приобретать неприятный оборот. Григорий Ефимович не знал, как успокоить старушку, а уж тем более не знал, как помочь ее непутевому сыну.
— Ты вот что, мать, — Распутин ласково провел ладонью по голове Матрены, — ты вот что... отправляйся домой. А я, я молиться буду. Не верю я, на тебя глядючи, что сын твой — конокрад, не верю.
Теперь уже нежданной гостье пришлось удивляться: как, одними молитвами?
— Да, да, — словно читая ее мысли, кивал головой Григорий Ефимович, — одной молитвой. А ты, если сможешь, приезжай через месяц. Посмотрим, что получится...
Но Распутину не пришлось ждать целый месяц. Уже буквально дней через пятнадцать, примерно в то же самое время, дверь вновь с треском распахнулась, и Григорий увидел на пороге свою старую знакомую — Матрену. Она была не одна, с ней пришел и долговязый парень, очень похожий лицом на мать: те же льняные волосы, васильковые глаза и нос картошкой. Только молчаливый — не в мать.
— Здравствуй, милый, — уже по голосу чувствовалось, что Матрену прямо-таки распирало от радости, — вот, вместе с сынком пришли, поблагодарить. Знать, сильна твоя молитва, батюшка. Митиньку мово освободили.
— Рад за вас, — Григорий подошел к Матрене и Дмитрию.
— Поклонись, Митинька, поклонись батюшке. Он тебе помог, он мне сказал, что ты не виновен. Он верил в это.
Сын Матрены низко поклонился.
Распутин перекрестил его и мать:
— Все в Его руках...
Что на самом деле произошло, так и осталось тайной...
Благодаря отцу Феофану Григорий Ефимович близко знакомится с графиней Софьей Сергеевной Игнатьевой (урожденной княгиней Мещерской). Графиня проживала на Французской набережной в тиши многочисленных посольских особняков, где Нева «щедро обливала окна прохладной синевой, где из Летнего сада доносило благотворный шум отцветающей зелени...».
Салон графини Игнатьевой, представлявший собой нечто вроде «теневого кабинета министров», частенько посещали великие княгини Милица и Анастасия (Стана) Николаевны и муж последней — великий князь Николай Николаевич<sup>8</sup>, а также видные политические и государственные деятели, журналисты, писатели, служители Мельпомены. Графиня стремилась окружить свой салон ореолом значительности и демократичности, и сюда же приглашались, что называется, «люди из народа» — простые деревенские мужики или священнослужители из Богом забытых уголков России. Их окружали всеобщим вниманием, расспрашивали
о многом, задавали всевозможные вопросы, но никогда не спорили, оставляя свое мнение при себе.
Появление в салоне старца Григория для многих обернулось настоящим потрясением. Графине Распутин предсказал, что она переживет своих детей (погибли в годы гражданской войны), а Анастасии и Милицы — что они умрут в изгнании, причем сначала младшая, а потом старшая, гофмаршалу Александру Танееву — милость императора и продвижение по службе, барону Штольцу — смерть от несчастного случая, княгине Белозерской пожар в усадьбе.
Поразил всех Григорий Ефимович и глубоким познанием Евангелия.
Завсегдатаи салона графини Игнатьевой увидели в нем толкователя, кому Священное писание служит не только для абстрактных молитв, а является книгой из плоти и крови, доступной «нам, грешным, книгой, утешающей в прегрешениях».
Стана и Милица уже после первой встречи со старцем были от него без ума. Больше всего их поразил ответ Григория на вопрос, когда их отец станет королем Черногории. Распутин, задумавшись буквально на несколько мгновений, ответил: «Через пять лет». (Заметим, что дело происходило летом 1905 года, а через пять лет черногорским королем стал Никола I, их родитель.)
Тогда же Распутин познакомился и с фрейлиной ее величества Анной Александровной Вырубовой. При первой встрече с ней Распутин иносказательно заметил, что жизненный путь ее усеян не розами, а «колючим репьём»; «крест» ее очень тяжел, но все трудности лишь на пользу, ибо в испытаниях и при ударах судьбы человек совершенствуется.
Григорий оказался прав во многом: у Вырубовой не сложилась личная жизнь, муж ее оказался негодяем, ее служба и дружба с царем и царицей обернулись для нее трагедией (после революции ее ждало издевательское следствие и тюремное заключение в Петропавловской крепости), из-за несчастного случая она превратилась в инвалида, передвигаясь лишь на костылях. Даже после смерти Вырубовой имя ее использовали аферисты и бумагомаратели всех мастей: от ее имени издавались откровенные фальшивки — дневники, воспоминания, переписка с императором и императрицей.
Благодаря черногорским княгиням, их предприимчивой родне и Вырубовой Григорию Распутину открывалась прямая дорога в Царское Село.
Великая княгиня Ольга Александровна была права. Действительно, о последнем российском императоре написаны сотни (если не тысячи) книг и статей, но все они, к сожалению, представляют императорскую фамилию в двухцветном — чернобелом — ракурсе: жизнеописание Николая II и Александры Федоровны преподносится либо как отрицательное, либо исключительно в радужных красках.
Все гораздо сложнее...
Ранняя смерть Александра III, которому было всего лишь сорок девять лет, не могла не сказаться на душевном состоянии его старшего сына, наследника российского престола. Думается, что у Николая II был своего рода «сыновний комплекс», он искал — бессознательно — некоего сильного, как отца, человека, за спиной которого он мог бы укрыться от житейских бурь, и, как строгого отца, начинал этого человека обманывать и восставать против него, чтобы проявить свое собственное подавленное «я».
...Призрак старика Фрейда «маячил» за спиной Николая Александровича. Аликс Виктория Елена Луиза Беатриса, принцесса Гессен-Дармштадт-ская, крещенная по православному обряду и получившая имя Александры Федоровны, жена Николая II, тоже немало испытала на своей судьбе. Ей было шесть лет, когда внезапно умерла мать, и это наложило глубокий отпечаток на характер Алисы (так звал ее супруг). С детства у нее стали проявляться черты властности, упрямства и набожности. Приезд в Россию к любящему ее Николаю ознаменовался коренной ломкой духовных ориентиров: ей пришлось принять православие. Крещение было условием брака, но при ее глубокой религиозности переход из протестантства в православие был нелегок, ее даже освободили от обязанности трижды отрекаться от старой веры. Что бы ни сыграло решающую роль, она обратилась к новой религии со всем жаром души. Особенно поразила ее древняя обрядовая сторона православия, так контрастирующая с очень простыми внешними формами протестантизма.
«Для императрицы старина была дорога в мистическом отношении, — писал Георгий Шавель-ский, — она уносила ее в даль веков, к тому уставному благочестию, к которому, по природе, тяготела ее душа».
Склонность к мистицизму развивалась у Александры Федоровны все сильнее и сильнее, и спустя некоторое время полностью овладела ею. Особенно сильное впечатление на нее произвела книга XIV века, в которой автор доказывал факт посредничества между Богом и человеком, о «Господних друзьях» («Amies des Diex») — смертных, но наделенных исключительной Божьей милостью. Царица свято верила, что есть люди, которые через неистовую молитву могут приблизиться к Богу.
С другой стороны, она хотела любить русский народ и быть им любимой, но «народ» был понятием отдаленным и неощутимым, реальным было окружавшее ее «общество». Ни протестантское воспитание, ни православное неофитство не способствовали сближению Александры Федоровны с высшим петербургским светом, который со времен Екатерины II имел оттенок некоторого вольтерьянства и не прочь был посмеяться над ханжеством; да и вообще, видимо, «нет ничего такого, над чем бы не посмеялся русский человек».
Сами обстоятельства брака, заключенного через неделю после похорон, способствовали отчуждению молодой императрицы, как бы «прибывшей за гробом». Неудачно сложились и отношения со вдовствующей императрицей — и та и другая претендовали на первенство в царской фамилии, и взаимная неприязнь сохранилась на всю жизнь.
В ноябре 1895 года она должна была родить, ждали наследника, но царица родила девочку, и затем это стало повторяться регулярно каждые два года: Ольга — в 1895 году, Татьяна — в 1897-м, Мария — в 1899-м, Анастасия — в 1901-м. Появились уже стишки о «причитании над молодой царицею, рождающей со стенанием девицу за девицею».
Отчуждению царицы от русской жизни даже- в том ограниченном виде, какой представлял последнюю петербургский свет, способствовали и ее болезни, прежде всего истощавшая ее истерия. Много времени царица проводила, лежа под портретом Марии-Антуанетты в своем бледно-фиолетовом будуаре, среди любимых ею живых цветов. Картина не оставляла Александру Федоровну в покое. Она спрашивала себя, не будут ли ее упрекать так, как несчастную королеву Франции: непоследовательность в поведении, сословная гордость, расположение к врагам. Впрочем, по словам преподобного Серафима Саровского, «буде же Господу
Бргу угодно будет, чтобы человек испытал на себе болезни, то Он же подаст ему и силу терпения». А у царицы был интерес ко всему, что связано с болезнью, и она находила своеобразное удовольствие в уходе за больными, особенно за детьми.
Царь и царица считали, что «сердце царево — в руках Божьих», между самодержцем и Богом существует мистическая связь и Бог дает царю знаки, как он должен поступать и чего ждать. Иногда эти указания поступают прямо в «сердце царево» — «совесть моя меня никогда не обманывала», иногда через «Божьих людей», «простецов», далеких от страстей мира и потому близких к Богу. Александра Федоровна ожидала этих знаков и чудес с верой и страстью, у Николая — при его житейском скептицизме — проскальзывало иногда недоверие если не к самому Богу, то к его многочисленным посланцам. Первыми такими посланцами оказались два француза — «доктор» Филипп и «маг» Папюс (он же доктор Анкосс, он же Энкос Жирар, председатель Верховного совета мартинистов — масонского ордена<sup>9</sup>).
Месье Папюс, протеже Филиппа, мелькнул дважды — в 1900 и 1905 годах — и большого следа в царской семье не оставил. Известно лишь, что Папюс вызвал на спиритическом сеансе дух Александра III, которому Николай II задал несколько вопросов, касавшихся военных действий против Японии и отразившихся впоследствии на решениях верховного командующего и Генерального штаба, а также вопросов внутренней политики. Под влиянием информации, полученной на сеансе, российский император якобы решился подписать указ о созыве Думы и дал «добро» на проведение наступательной операции под Мукденом. (Наступление русских войск, длившееся пять дней, закончилось страшным поражением и громадными потерями.)
Влияние доктора Филиппа было более глубоким. Филипп Ницье-Вашо, как и Распутин, родился в крестьянской семье, но гораздо раньше — в 1849 году. Двадцати трех лет от роду он бросил торговлю в мясной лавке (куда его пристроили родители) и занялся оккультизмом. Постепенно приобрел он известность предсказателя и целителя, и большим его поклонником стал русский военный атташе в Париже граф В. В. Муравьев-Амурский. Через него месье Филипп познакомился с черногорками Анастасией и Милицей, которые ввели его в царскую семью, и начиная с 1902 года он несколько раз нелегально приезжал в Россию.
Тайные поездки были предопределены тем, что влияние иностранцев всегда беспокоило православных иерархов (многим из них кругом виделись заговоры масонов, стремящихся «поглотить» Россию и навязать русскому человеку иную веру). Черногорками была даже устроена встреча между ним и отцом Иоанном Кронштадтским, чтобы показать последнему если не святость, то хотя бы безобидность Филиппа. Чем закончилась встреча, доподлинно неизвестно: отец Иоанн был очень замкнутым человеком.
Вскоре после начала русско-японской войны 1904 — 1905 годов Александра Федоровна записала: «Бог и наш друг помогут нам!» Однако еще до подписания Портсмутского мирного договора между Россией и Японией Филипп Вашо умер (20 июля 1905 года), или, по уверению его поклонников, «поднялся живым на небо, окончив на планете свою миссию».
На столе у императрицы долго хранились «синяя кожаная рамка с несколькими высушенными цветами в ней — подарок «месье Филиппа»; он утверждал, что сам Христос прикасался к ним». Филипп Вашо оставил царице также «икону с колокольчиком, который, — как она писала царю, — предостерегает меня о злых людях и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них».
В одну из последних встреч доктор Филипп предсказал Николаю Александровичу и Александре Федоровне, что скоро они будут иметь «другого друга, который будет говорить с ними о Боге». Несколько позже к императрице был введен архимандрит Феофан, ставший на короткое время ее негласным духовником, но, видимо, не сумевший увлечь ее. В этой атмосфере — при жажде живого чуда, но при условии, что оно должно быть исключительно русским, — возникла мысль о канонизации Серафима Саровского.
Монах Саровской пустыни Серафим (1760 — 1833), в миру Прохор Мошнин, еще при жизни пользовался славой великого подвижника. Кроме того, существовало преданий о пророчестве им судьбы будущих царей: на царствование Александра III, например, приходились сначала беды и «нестроения» (то есть неудачи. — В. Т.), затем война, смута, вторая же его половина обещала быть благополучной.
В 1 902 году, «предвидя беды и великие страдания» (как говорилось в одном из официальных изданий того времени), Николай II предложил обер-прокурору Синода представить ему указ о провозглашении Серафима Саровского святым. Победоносцев доложил, что Святейший Синод провозглашает святым то или иное лицо лишь после долгих предварительных исследований. Царица возразила обер-прокурору в том смысле, что «государь все может». Победоносцев, проглотив обиду, твердо стоял на своем. Как ни неприятно было царской чете, но ей все же пришлось согласиться отложить канонизацию Серафима на год.
17 июля 1903 года Николай II, обе императрицы, члены императорской фамилии, многие государственные и политические деятели и священнослужители прибыли в Саров. На следующий день при скоплении 300 тысяч богомольцев и просто зевак произошло торжественное прославление преподобного Серафима Саровского. Поздней ночью императрица искупалась в пруду, где имел обыкновение — даже зимой — купаться святой Серафим.
После исчезновения доктора Филиппа при дворе стали появляться новые «чудотворцы» и «избавители», о которых говорили, что они способны исполнить заветное желание царицы — родить наследника. Однако, в отличие от французского оккультиста, новые «чудотворцы» были не докторами и «салонными кудесниками», а юродивыми, русскими бесноватыми. Именно на начало XX века приходятся знакомства царя и царицы с «русскими мистиками»: босоножкой Пашей — по выражению вдовствующей императрицы Марии Федоровны, «злой, грязной и сумасшедшей бабой», блаженной Дарьей Осиповой, странником Антонием, босоножкой Васей, косноязычным Митей Козельским, он же Коляба, он же Гугнивый.
Народ этот гораздо все менее приятный в общении, чем «месье Филипп» с его лучистыми и добрыми глазами, изящными манерами и тихим, вкрадчивым голосом. Их можно было часто встретить в любой русской деревне: будь то около Москвы или Петербурга или в самой глубокой провинции. В основном это были слабоумные мужчины, гораздо реже — женщины, чаще всего страдающие эпилепсией. Слабоумие этих сельских идиотов в глазах народа воспринималось Божьим знамением, а эпилепсия придавала им дополнительную «святость».
Сельское население и даже городская интеллигенция издавна верили, что дефективные, глухонемые, эпилептики и идиоты особенно любимы Богом и что в их непонятном мычании, бессмысленных звуках, диких выкриках и судорожной трясучке проявляется дух Божий. Любые внешние проявления у этого типа идиотов считались манифестацией высшей Божьей воли, которой следовало слепо повиноваться, потому что она значила больше, чем «разум гордецов». Эти «нищие духом» считались избранниками, которым приписывалась чудесная сила и воздавались исключительные почести. Перед босыми, ходящими в страшных лохмотьях и грязными юродивыми крестьяне падали на колени, целовали края их рубищ и набожно слушали бессмысленную «речь», видя в ней волю Божью.
Одним из таких юродивых, оставивших заметный след в Царском Селе, был уже упомянутый нами Митя Козельский-Коляба — глуповатый калека из ближайших окрестностей Оптиной пустыни. Он был кривоногим, горбатым, почти немым и вместо рук имел две бесформенные культи. Из-за слабого зрения и слуха его надо было водить за культю. Вместо речи он с трудом выдавливал из себя непонятное мычание. Во время припадка эпилепсии он начинал визжать, а затем переходил на страшный рык и вой. Судорожные движения культей усиливали отталкивающий вид юродивого. Необходимо было иметь очень крепкие нервы, чтобы спокойно стоять рядом с ним во время припадков и пытаться угадать, что обозначают его физические кульбиты и нечленораздельные выкрики.
Вначале крестьяне из родного села давали ему поесть просто из сострадания, не замечая в его зверином рыке и устрашающем облике ничего божественного. И лишь «братья» из Оптиной пустыни открыли его чудесные способности. Хотя они сами не могли сразу объяснить смысл его выкриков и мычания, но увидели в нем юродивого, вдохновенного Богом, пророка.
«Ключ» к объяснению «предсказаний» Мити Колябы был в руках псаломщика церкви села Гоево, умудренного богатым жизненным опытом Елпидифора Кананыкина. Когда он молился перед образом Николая-чудотворца, голос святого объяснил ему таинственный смысл порождаемых Митей звуков и движений и велел увековечить находившийся до сих пор в тайне способ («ключ») объяснения предсказаний. Чудесный голос добавил, что юродивый Митя Коляба сыграет большую роль в истории России.
С этой поры Елпидифор был неразлучным спутником чудесного одержимого Мити Козельского и объяснял его предсказания.
— Молчать, — кричал Елпидифор расшумевшимся не в меру прихожанам. — Ишь как колотит родимого... Знать, пожару быть. А что гореть будет? Ась? Церковь, баит, церковь! Точно!
И верно: через два дня в соседней деревеньке занялась ветхая церквушка, и через пару часов от нее не осталось даже следа...
Вскоре случилось так, что Коляба предсказал одной высокопоставленной даме — княгине Аба-мелик-Лазаревой — рождение долгожданного сына. И действительно, так и произошло. Вести об этом случае дошли до Петербурга, до Царского Села, вызвали там сенсацию, особенно заинтересовались «способностями» Мити в салоне графини Игнатьевой. Несколько членов этого кружка приняли решение доставить «святого» безумца к царскому двору, чтобы он своей чудесной силой помог царице в исполнении ее заветного желания. Князь Оболенский, чьи поместья находились под Козельском, на личном опыте знающий «подвиги» Коля-бы, вызвался привести его вместе с Елпидифором Кананыкиным в Петербург и в Царское Село.
И вот наступил момент, когда Митя Коляба и псаломщик появились в салоне черногорских княгинь, а затем у графини Игнатьевой. Через два дня они были представлены царской чете. При первом визите в Царское Село Митя, напугав царицу бессмысленными движениями культей, дважды промычал что-то нечленораздельное. Первый раз толкователь, почесав в затылке, пояснил: «Детей видеть пожелал», а второй: «Чаю с вареньем запросил».
Посещения императорской резиденции пришлось повторять неоднократно, так как лишь только во время припадка эпилепсии на Митю снисходило откровение и в нем появлялась чудесная сила, а так он был обыкновенным идиотом, вел себя непристойно, и с ним трудно было справиться.
Во время припадков Митя становился ясновидцем, и Елпидифор, находясь рядом с ним, объяснял с помощью своего «ключа» мычание, визг, стенания и рык, а также ужасающие движение его «рук» и ног.
В присутствии царя, царицы и черногорок извивающемуся в судорогах идиоту задавали разные вопросы, на которые он с пеной на губах отвечал все тем же непонятным мычанием или блеянием. Псаломщик объяснял эти предсказания слишком размыто, но на вопрос о рождении наследника престола отвечал уклончиво:
— Еще слишком рано. Роды не могут вновь так скоро случиться. Митя пока еще не может точно сказать, кто родится — мальчик или девочка. Но он постоянно молится об этом и скоро точно сообщит.
Сколько бы ни повторялись эти сцены, никак нельзя было получить от юродивого и его товари-ща-толкователя точных сведений и ответов. Создавалось впечатление, что Митя только в этом случае не оправдывал себя, а единственным результатом этих сеансов было то, что у царицы под влиянием страшных криков и жестов начинались спазмы и ужасные головные боли. Она часто теряла сознание. Приходилось вызывать врачей, чтобы привести Александру Федоровну в чувство. Мите Колябе так и не удалось добиться при дворе большого влияния, как это удавалось без особого труда другим чудотворцам и юродствующим. Вскоре все махнули рукой на юродивого и обратили свой взгляд в другую сторону.
Генерал Александр Орлов нашел в глухой рязанской деревеньке нового человека, творящего чудеса. Это была юродивая Дарья Осипова, страдающая эпилепсией. Во время припадков она якобы предсказывала будущее, и считалось, что даже ее крики имели чудотворную силу и восстанавливали у женщин способность к деторождению.
В своей родной деревне Дарья (она была дворовой девкой) умела отводить и наводить порчу, вызывать роды, лечила безнадежно больных. Селяне почитали ее, но и боялись: уж очень она напоминала своим внешним видом самую страшную колдунью из русской сказки. Во время припадка ее вязали веревками, так как она крушила вокруг себя все подряд. При этом Дарья выкрикивала страшные проклятия и, в отличие от Мити Козельского, который только мычал, осыпала всех хорошо понятной и родной, сочной бранью. Тем не менее народ слушал ее с благоговением. Считалось, что во время неистовства небо посылало ей дар ясновидения. Именно Дарья Осипова претендовала на роль царской юродивой, пытаясь «оттеснить» преподобного Серафима Саровского. Но Николай II был непреклонен.
«Что касается святости и чудес святого Серафима Саровского, — отмечал император в письме к матери три года спустя после прославления преподобного, — то уже в этом я так уверен, что никто никогда не поколеблет мое убеждение. Я имею к этому неоспоримые доказательства».
30 июля 1904 года, ровно через 12 месяцев и двенадцать дней после молитв у гроба святого и купания в пруду, императрица Александра Федоровна благополучно разрешилась от бремени. « Незабвенный, великий день для нас день, в которой так явно посетила нас милость Божия, — записал Николай II в своем дневнике. — В 1 1/4 (часа. —
В. Т.) дня у Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем».
Чудотворцем и ясновидцем с политической окраской был во время деятельности Первой Государственной думы странник Антоний, занявший место Дарьи Осиповой. Поговаривали, что его слово, когда решался вопрос о роспуске Думы, было не последним. После него при дворе появлялись все новые «паломники», у которых спрашивали советов по различным вопросам.
Рождение наследника, казалось, вновь привнесло в царские чертоги мир и благополучие, но родительское счастье было недолгим. Уже 8 сентября 1904 года царь записал с тревогой: «Очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея».
Скоро выяснилось, что у наследника гемофилия, загадочная болезнь несвертывания крови, поражающая мужчин и передаваемая через женщин. Алексей получил пораженные гены от матери, а та через свою мать от бабки — королевы Великобритании Виктории. Малейший ушиб мог вызвать внутреннее кровотечение и кончиться смертью.
Отныне отец и мать суждены были жить в постоянном страхе за жизнь единственного и долгожданного сына, наследника русского престола. Страх за жизнь сына, который мог умереть от своей неизлечимой болезни, стал их навязчивой идеей. Английский гувернер Сидней Гиббс писал в мемуарах, что «гемофилия сделала из мальчика калеку, как и все дети, он хотел побежать, поиграть, а я — запрещаю и хожу за ним, как курица за цыпленком, но я не в силах уследить за ребенком».
При склонности императора и императрицы к мистицизму более всего по душе пришелся бы им кто-то чуждый политической и придворной грязи, но близкий к Богу и народу, кто внушил бы им веру, что их сын не умрет, а самодержавие поколеблено не будет.
1 ноября 1905 года, через две недели после подписания знаменитого манифеста о свободах и через тринадцать с половиной месяцев после первого кровотечения у наследника, Николай II записал в своем дневнике: «Познакомились с человеком Бо-жиим Григорием из Тобольской губернии».
Произошло это знакомство при весьма тягостных для императорской фамилии обстоятельствах: императрица Александра Федоровна третий день подряд не отходила от кровати больного сына. Неделю назад в ту несчастную послеобеденную пору матрос Деревенько принес на своих сильных руках болезненно искривленное, почти неживое тело маленького Алексея. Увидев его, сломленная прежними переживаниями царица упала в обморок.
Как они были осторожны и заботливы, чтобы не допустить нового несчастья! И все-таки это случилось. Малыш играл в парке под неусыпным надзором Деревенько и няньки Вишняковой. Неожиданно Алексей, пытаясь подняться с земли, сделал неосторожное, стремительное движение и упал, побелевший как смерть, на руки подбежавшего к нему Деревенько.
Мальчика уложили на кровать, сняли с него одежду, и тогда все увидели грозную гематому темно-синего цвета, означавшую опасное внутреннее кровоизлияние. Болезненно поджав ножки, ребенок лежал с желтым как воск лицом и резко обозначившимся на нем маленьким носиком.
Светилы российской медицины, срочно вызванные обеспокоенными родителями из Петербурга и Москвы в помощь царскосельским лекарям, обследовали маленького пациента, испробовали все возможные средства, неоднократно совещались и в конце концов вынуждены были признать свое бессилие. Не помогли и микстуры, и травяные настои тибетского врачевателя Бадмаева, которые давала ребенку царица, хотя ранее они приносили результат даже в тех случаях, когда традиционная медицина ничего не смогла сделать. Как будто бы Бог хотел испытать царицу. Тогда царица в горячей молитве стала просить Всевышнего, чтобы он еще раз совершил чудо и спас ее ребенка.
Проходили дни и ночи, а чудо не совершалось. Более того, боли у Алексея усиливались и состояние его здоровья заметно ухудшалось. Наступали моменты, когда он пытался играть с воспитателем и нянькой, но спустя некоторое время вновь возникающие боли настолько были сильны, что наследник постоянно терял сознание.
Еще через несколько дней не было даже этих перерывов, ребенок все время кричал и стонал. Никто из придворных не осмеливался приближаться к комнате больного. Лишь под утро пятого дня болезни обессиленный царевич замолк.
В этот момент страдающая царица почувствовала себя еще хуже, опасаясь, что в любую минуту смерть может забрать у нее ребенка. Несколько раз в день в комнату больного приходил царь, чтобы успокоить и поддержать свою дорогую и страдающую Аликс. Как-то раз ребенок в полусне, почувствовав на лбу холодную руку отца, проснулся, притянул к себе своей исхудавшей ручонкой его голову и вперемешку со стонами пытался что-то прошептать на ухо. Царь со слезами на глазах осторожно освободился от объятий ребенка и выбежал из комнаты. За одну ночь Николай II состарился на пятнадцать лет...
Усталая от ежедневного ухаживания за больным сыном, Александра Федоровна по-прежнему сидела у кровати страдающего Алексея. Теряя надежду, она все-таки не смирялась с судьбой. Правда, она перестала ежечасно молиться, убедив сама себя, что Бог больше ее не слышит. С той поры как Алексей заболел, она почти не покидала комнату больного ребенка, не переодевалась и не сомкнула глаз ни на минуту. Волосы у нее были не причесаны, щеки впали, а землисто-серое печальное лицо напоминало старушечье. Покрасневшие глаза ничего не выражали. Она забыла обо всем, что раньше радовало ее, день слился с ночью, а ночь с днем.
Неожиданно кто-то осторожно постучался в дверь. Когда ответа не последовало, двери открылись и в комнату тихонько вошла Стана — великая княгиня Анастасия Николаевна. Царица не услышала стука. Она стряхнула с себя апатию, когда увидела перед собой разгоряченное лицо великой княгини, ее ближайшей подруги. Стана что-то произнесла, но ее величество не реагировала на слова непрошеной гости. В молчании она некоторое время слушала свою родственницу, потом с плачем бросилась ей на шею, а та начала ее утешать, подбадривать:
— Малыш наверняка выздоровеет. Не надо убиваться, вскоре все изменится к лучшему.
Она заверяла ее, что на днях Алексей выздоровеет и все будет хорошо. Царица добьется любви подданных, а злобные придворные дамы провалятся под землю от стыда за свои подлости. Для всей России наступит такая счастливая пора, которой эта страна никогда не видывала...
Потом, перескакивая с одной темы на другую, она начала шепотом рассказывать о странном мужике из Сибири, о святом паломнике, с которым они с Милицей недавно познакомились. Это необычный человек, более мудрый и наделенный большей Божьей силой, чем господин Филипп и доктор Бадмаев. Она, Стана, не хочет богохульствовать, но считает, что своей святостью этот мужик превышает святость даже отца Иоанна Кронштадтского. Т ак говорят не только она и ее сестра Милица, но и сам отец Иоанн.
Александра Федоровна перекрестилась и попросила Анастасию Николаевну разъяснить, в чем дело.
С вдохновением описала великая княгиня, как во время богослужения в присутствии высшего света Петербурга отец Иоанн (Кронштадтский) воздал почести простому мужику, как впоследствии оказалось — Григорию Ефимовичу Распутину. Это, по словам Станы, случилось так: отец Иоанн заканчивал богослужение, как всегда, он говорил прекрасно и церковь была переполнена. Завершая молебен, священнослужитель призвал: «Подходите верные в послушании к Богу!» Среди толчеи кое-кто из молящихся попытался вне очереди получить причастие и благословение. И вдруг произошло что-то необычное и труднообъяснимое: дамы хотели протиснуться к отцу Иоанну, но в этот момент он с блеском в глазах отошел от алтаря, поднял правую руку вверх и возгласил: «Задержитесь!
Среди нас находится достойнейший, более заслуживающий, чтобы первым принять святое таинство. Вот он». Отец Иоанн указал на обыкновенного мужика, который стоял сзади, в той части церкви, где слушают богослужение нищие, калеки и слепые.
Все удивленно и несколько испуганно посмотрели на человека, указанного Иоанном Кронштадтским. Это действительно был обыкновенный мужик в сильно потертом тулупе, в тяжелых, но хорошо смазанных сапогах, с мощным посохом в руках и сидором за плечами. Паломник, какие в великом множестве проходили через столицу. Несмотря на скромную одежду, дамы обратили внимание (так по крайней мере со всеми подробностями рассказывала Стане графиня Игнатьева), что у мужика были чудесные светло-голубые глаза, такие, каких они не видели ни у одного человека.
Но еще более странным оказалось поведение паломника. Можно было ожидать, что действия отца Иоанна ошеломят его, однако этот странный человек даже не удивился. Спокойным шагом он приблизился к иконостасу, принял святое причастие и даже благословил (удивленная Александра Федоровна произнесла: «Не может быть!») отца Иоанна. Об этой удивительной истории весь Петербург говорил всю последующую неделю.
Но это еще не все (Стана перевела дух). Этот скромный паломник — Григорий Распутин — имел чудесную силу лечить людей, даже безнадежно больных, умел предсказывать будущее и давать настолько праведные советы, что никто не проявлял ни тени сомнения. Стана свято уверовала в это с того момента, когда почтенная и набожная мещанка вдова Башмакова появилась в Петербурге и рассказывала, что до приезда в столицу Григорий Распутин считался в родной стороне святым и чудотворцем, что к нему приходили матери с детьми, неизлечимо больные мужчины и женщины и он всех вылечил. Сама Башмакова все свое имущество предназначила на благотворительные цели в благодарность за то, что Григорий Ефимович вернул ей здоровье.
Кроме того, Стана была просто ошеломлена общим впечатлением, которое произвел на нее Распутин, да и не только она одна, но и ее муж, сестра и деверь. Познакомившись с Григорием Ефимовичем, они близко приняли к сердцу его святость. С этого момента Распутин часто бывал у Станы, Милицы, ее мужа Петра Николаевича. Во время посещения Станы Распутин, узнав от нее о плохом состоянии здоровья бедного цесаревича и об отчаянии Александры Федоровны, сказал: «Ты только скажи царице, чтобы она больше не плакала: я вылечу ее сына! А когда он наденет мундирчик, щечки сразу красными станут!»
Впервые за долгое время, проведенное у постели больного сына, на лице царицы появилась улыбка. Слушая новости от сидящей в ее ногах Анастасии Николаевны, Александра Федоровна возвращалась к жизни. Вначале она слушала невнимательно, подавленная грузом забот и опасений за здоровье своего младшенького. Лишь после получаса несколько сбивчивой речи Станы она начала, пока еще полуосознанно, понимать, о чем идет речь.
Постепенно кровь приливала к бедному, утомленному лицу царицы, в глазах появился блеск, они оживились. Позднее, когда Стана начала подражать смешному выговору Распутина, повторяя его слова, и царица, хотела она этого или нет, улыбнулась. Все, что говорил этот мужик о «выздоровлении» и «красных щечках», было настолько наивным, но и в то же время сердечным, что Александра Федоровна уже сейчас чувствовала к нему огромную — заочную — симпатию. Она хотела как можно скорее познакомиться с этим интересным человеком и решила в тот же день поговорить об этом с супругом — Николаем Александровичем.
Заметив, что царица, забыв о своих заботах, заинтересовалась отцом Григорием, Стана воспламенилась. Ее и так сильное возбуждение во время разговора дошло почти до экстаза. С большим знанием дела, жестикулируя, она описала внешность Григория, особенно его глаза, их чудесный взгляд. Она говорила об огромной силе этого взгляда, под его воздействием забывалось, что перед вами стоит обыкновенный русский мужик. Повторяя слова «нового святого», она рисовала — в воздухе — его фигуру и жесты. Ее темпераментный рассказ и пламенный порыв возбуждали государыню.
В комнате больного наступали сумерки, последние лучи дневного света пробивались сквозь плотно зашторенные окна. Александра Федоровна скорее чувствовала, чем видела, странно жестикулирующую в полумраке подругу. Полусонная, три ночи не спавшая, она вслушивалась в слова Станы, произносимые так, как говорил Распутин, и у нее создавалось впечатление, что в темноте комнаты вырисовывается высокая суровая фигура мужика с длинными волосами и бородой, с взглядом, полным доброты, приветливости и кротости.
— Ты помнишь, дорогая Аликс, — продолжала великая княгиня, — что сказал тебе доктор Филипп перед своим отъездом? Он предсказал, что Бог ниспошлет вам с Ники нового друга, который будет вашей опорой! Верь мне, Аликс! Это он будет другом, о котором говорил Филипп! Он спасет для Ники Россию и вылечит тебе сына! Это Бог направил его вам!
Александра Федоровна, не спавшая несколько дней, как будто бы видела нового «друга», выходившего из угла сумрачной комнаты и подходившего к кровати больного ребенка.
— Он даст здоровье твоему сыну! — повторяла Стана чистым и сильным голосом. — Верь, дорогая Аликс, верь мне и ему...
Было над чем задуматься государыне...
Спустя несколько дней Николай II находился вместе с Александрой Федоровной в своем кабинете. Наступил вечер. Аликс нетерпеливо считала минуты, прислушивалась к каждому шороху, обратив взгляд к дверям, карауля шаги. Неожиданно вскочив, она подбежала к столу мужа, восклицая: «Уже идет!»
Она ошибалась, в коридоре никого не было. Каминные часы пробили девять раз, а страстно ожидаемый гость все еще не пришел. Императрицу охватил страх, смешанный с нетерпением.
И царь нервничал, перебирал деловые записки, письма и доклады, лежащие на своем столе, пытаясь заставить себя прочитать их. В этот вечер работа у него не шла. И хотя Николай Александрович скрывал свое волнение, стараясь не беспокоить любимую Аликс, длительное ожидание подрывало и его терпение и вносило в душу обеспокоенность. Рассказы темпераментной Станы о талантах Григория Ефимовича произвели и на него, как и на царицу, очень глубокое впечатление. Наверняка отец Григорий был обыкновенным мужиком. Но его естественное и простое поведение, открытый взгляд и мудрые высказывания — со слов Станы — привлекали любого. Николай Александрович встал и дотронулся до плеча своей жены.
— Только, пожалуйста, не переживай, дорогая моя, — тихо и нежно произнес он, — не нервничай, нет смысла.
Николай не успел докончить фразу, как неожиданно распахнулась дверь и в кабинет царя вошел Григорий Ефимович (в царские покои его провели верная Стана и отец Феофан), облаченный в длиннополое пальто черного цвета, больше похожее на старомодный кафтан.
К сожалению, не сохранилось описаний Распутина, данных Николаем II. Обратимся к свидетельствам других очевидцев. «Среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными руками, — отмечал в своих воспоминаниях Феликс Юсупов, — на большой его голове, покрытой взъерошенными спутанными волосами, выше лба виднелась небольшая плешь... Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое обычное, мужицкое, с крупными некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом... Он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска...»
«Мое внимание прежде всего обратили его глаза, — вспоминал революционер и исследователь истории раскольничества В. Д. Бонч-Бруевич. — Смотря сосредоточенно и прямо, глаза все время играли каким-то фосфорическим светом. Он все время точно нащупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся неотступно в кого-либо, в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и все почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался... смущался и торопливо старался перевести разговор. Я заметил, что именно это упорное смотрение производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет...» В. Д. Бонч-Бруевич отмечал также манеру Распутина ходить, «немного приседая и сгибаясь, быстро потирая руки».
Портрет Распутина дополняют зарисовки французского посла в России Мориса Полеолога: «Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная густая борода; высокий лоб; широкий выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняно-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных, Взгляд одновременно пронзительный и ласкающии, наивным и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».
Но вернемся назад в пасмурный ноябрьский вечер, в Царское Село, в кабинет российского императора.
Вслед за Распутиным в кабинет императора вошла нянька наследника Елена Вишнякова. Она по-деревенски скрестила руки на животе, ее широко раскрытые глаза и рот выражали огромное удивление (царская семья не посвятила ее в свои планы). Вишнякова была настолько ошеломлена приходом нежданного гостя, что казалось, даже забыла о присутствии царя и царицы.
Григорий Ефимович повернулся к Вишняковой и, видя ее ошеломление, с насмешкой спросил: «Ну что ты, чего ты так вперилась?»
Напуганная нянька только сейчас осознала свое положение и чуть не упала от страха в обморок. Сгорая от стыда, она пыталась сделать реверанс и поспешно искала выход. Но, видя то, что происходит в комнате, она замерла в дверях как вкопанная. Григорий Ефимович с веселой улыбкой подошел к царской чете и каждого отдельно поцеловал.
В комнатах царевича Алексея как раз готовились к очередной бессонной ночи. Неожиданно Григорий Ефимович в присутствии царицы и Вишняковой тихонько вошел туда. Бледненький Алексей лежал в кровати. Его лицо было перекошено от боли, одна ножка подтянута к животу, он тяжело дышал. Вишнякова подошла к нему и тихо провела рукой по голове. Мальчик лежал без движения^ в беспамятстве и только тихо стонал.
Войдя в комнату, Распутин сразу же опустился на колени в углу перед иконой и вполголоса пропел молитву. Закончив, он встал, приблизился к кровати больного, склонился над мальчиком и перекрестил его.
Алеша, неожиданно открыв глаза, устремил взгляд на незнакомого бородатого мужчину, который многозначительно и дружелюбно улыбнулся ему. Вначале мальчик даже испугался, но сразу же почувствовал, что незнакомец не сделает никому ничего плохого, от бородача исходило душевное тепло.
— Только не бойся, Алеша, все будет хорошо! — говорил ему незнакомец своим добрым и в то же время сильным голосом.
Мальчику, у которого был сильный жар, показалось, что к нему обращается какой-то Божий голос.
— Видишь, дорогой Алеша! — продолжал незнакомец, поглаживая мальчика от головы до ног. — У тебя уже нет невыносимой боли! У тебя уже ничего не болит, а завтра ты будешь здоров! Тогда ты увидишь, как мы с тобой будем весело играть!
Несколько осмелевшему мальчику понравилась грубая ласка этих жестких, мозолистых рук. Он улыбнулся.
Незнакомый сильный голос продолжал:
— Когда я был таким же маленьким, как ты, я играл в очень интересные игры. Ты наверняка не знаешь их. Я покажу тебе! Хочешь?
И Григорий Ефимович рассказывал мальчику о шумных играх, в которые он играл в родном селе с другими крестьянскими детьми. Затем он поведал о необъятных, нехоженых просторах Сибири, о безлюдье заснеженных зауральских пространств. Край, покрытый лесами, и люди, живущие в нем, не похожи на тех, которых наследник российского престола видит в Петербурге или Москве. И весь этот край принадлежит отцу и матери Алексея, и когда-то он будет принадлежать ему, но для этого надо подрасти, выздороветь и быть сильным.
Приятный незнакомец сидел на краю кровати и гладил ребенка по рукам.
— Как только Алеша выздоровеет, заберу его с собой в Сибирь и покажу ему все, что сам когда-то видел, — заверил мужик.
А он, Григорий, все уже видел — и людей, и города, которых никто, кроме него, и не знал.
Со все большим вниманием мальчик слушал эти рассказы, его тело распрямилось, в глазах появился блеск. Он забыл о боли, вытянул ногу и уселся повыше на подушки, чтобы лучше видеть темнобородого незнакомца и слышать его неторопливый рассказ.
Молчавшая царица заметила движение ребенка, испугавшись, что Алексей снова может покалечиться, воскликнула:
— Смотри, Алеша, будь осторожен!
Распутин благодарно улыбнулся:
— Вот, Алешенька! Ведь у тебя уже ничего не болит! Скажем маме, чтобы она не беспокоилась. Ничего не случится. Я всегда буду с тобой!
И он продолжал рассказывать о Сибири, а потом перешел на сказки. С огромным вниманием мальчуган слушал сказки о Коньке-горбунке, витязе без ног и витязе без глаз, сестрице Аленушке и братце Иванушке, неверной царевне, которая превратилась в белую утку, об- Иване-царевиче и Елене Прекрасной. Говорил Григорий Ефимович и о жизни цветов в далекой Сибири, рассказывал, что каждый цветок и каждое дерево (особенно старое) в лесу имеют душу и разговаривают между собой. И у зверей есть свой особый язык, и он, будучи ребенком, хорошо понимал разговоры лошадей, которые содержались в конюшне его отца.
Было уже поздно, часы пробили полночь, и, улыбнувшись, Распутин произнес:
— Завтра, Алеша, я тебе еще больше расскажу! А теперь спать, спать и сил набираться!
Царица также заверила сына, что добрый незнакомец обязательно придет завтра вечером. Однако Григорию Ефимовичу еще долго пришлось повторять это мальчику, прежде чем тот успокоился и попрощался с Распутиным, пожелав спокойной ночи родителям.
Когда Распутин покидал кабинет императора, царица, до глубины души взволнованная, с благодарностью поцеловала его руку. Распутин перекрестил ее и сказал:
— Верь только в силу моей молитвы, и твой сын будет жить!
Темнота поглотила незнакомца...
Через несколько дней Распутин снова был в комнате у больного Алексея, а еще через неделю наследник поправился.
Но понравиться императорской чете было еще мало, царский двор жил по поговорке: «Жалует царь, да не жалует псарь». Против Григория ополчились его «коллеги по оккультизму», не желающие терять «хлебное место» при царском дворце. Император не знал о возникшем противоборстве среди юродивых, ясновидцев и чудотворцев: конкуренция в их среде была не менее жестокая, чем в царском приближении. Григорию Ефимовичу необходимо было победить несколько грозных противников. Это были ясновидцы и чудотворцы, пытавшиеся отстоять свои позиции при дворе.
Чудотворцев рангом поменьше — юродивых и бесноватых — появление Распутина ввергло в состояние бешенства. У Мити Колябы начались регулярные припадки. Он мычал, вращал культями и проклинал пришельца на своем языке, понятном только псаломщику Елпидифору. Полусумасшедшая Дарья воспылала к Распутину страстной любовью и постоянно преследовала его крикливыми, навязчивыми и фривольными предложениями, сдабривая их отборной бранью.
Почти одновременно с Григорием Ефимовичем Распутиным в Царском Селе появились два других «блаженных» — босоножка Олег и ясновидящий инок Мардарий. Однако Григорию Ефимовичу удалось без большого труда устранить этих конкурентов. Предсказания двух последних «пророков» не выдерживали никакой критики.
Несколько иначе обстояло дело с известным в те времена бродягой старцем Василием. Он еще раньше сумел завоевать расположение Распутина, получив в его лице покровителя и защитника от преследований со стороны архимандрита Антония Волынского (имевшего большой вес при дворе российского императора).
Распутин отличался от сомнительных личностей, «босоножек», ясновидящих и предсказателей и тому подобных людей своей изумительной силой воли, поразительными предсказаниями и отсутствием даже намека на какой-то внешний эффект. Он не страдал эпилепсией, не бродил босым по снегу, не был ужасающим инвалидом.
Кроме того, он предсказал каждому из своих «коллег» дальнейшую судьбу. Мите Козельскому он напророчествовал страшную смерть «на отдаленном острове»<sup>10</sup>, Дарье — тяжкую болезнь, босоножке Васе — гибель под колесами поезда. При дворе он сразу же зарекомендовал себя как человек, обладающий даром предсказывать события, правда порой облачая свои предсказания в загадочные формы, по примеру древней Пифии. Его рекомендации уже никто и ничто не в силах поколебать.
Григорий Распутин, обращаясь к Александре Федоровне, отмечал, что ей и государю трудно жить, потому что им нельзя никогда узнать правду, так как кругом них все больше льстецы и себялюбцы, которые не могут сказать, что нужно для того, чтобы народу легче стало. Им нужно искать эту правду в самих себе, поддерживая друг друга, а когда и тут они встретят сомнения, то им остается только молиться и просить Бога наставить их и умудрить. Если они поверят этому, то все будет хорошо, так как Бог не может оставить без своей помощи того, кого он поставил на царство, кому вложил в руку власть над народом.
Распутин, этот «сибирский Заратустра», вполне мог показаться им тем человеком, который способен был во времена смуты укрепить дух царя и царицы, поддержать их в упрочении основ русской государственности. И это засвидетельствовал сам Николай II: «Он просто добрый, религиоз
ный, прямодушный русский человек. Когда тревоги или сомнения одолевают меня, я люблю поговорить с ним и неизменно чувствую себя потом спокойно».
Дружба Григория Ефимовича с царем, его супругой и детьми все крепла. В 1906 году персоне Распутина были посвящены три записи в дневнике царя: «18 июля... Вечером были на Сергиевке и видели Григория...
13 октября... в 6 <sup>11</sup>/4 к нам приехал Григорий, он привез икону Святого Симеона Верхотурского1, видел детей и поговорил с нами до 7 1/4...
9 декабря... Обедали Милица и Стана. Весь вечер они рассказывали нам о Григории».
«Он часто бывал в царской семье... — вспоминала много лет спустя Вырубова. — На этих беседах присутствовали великие княжны и наследник... Государь и государыня называли Распутина просто — «Григорий», он называл их «папа» и «мама». При встречах они целовались, но ни Николай Александрович, ни Александра Федоровна никогда не целовали у него руки. Их величества всегда говорили о здоровье наследника и о заботах, которые в ту минуту их беспокоили. Когда после часовой беседы с семьей он уходил, он всегда оставлял их величества веселыми, с радостными упованиями и надеждой в душе».
Александра Федоровна относилась к нему с благоговением: в разговоре с ним она называла его «Георгием», а за глаза — «отцом Георгием», в переписке с Николаем — «Другом». В беседах с Вырубовой она говорила о том, что верит в силу его молитвы.
«По словам царицы, он выучил ее верить и молиться Богу; ставил на поклоны, внушал ей спокойствие и сон», — вспоминал Протопопов.
Царю Распутин давал уверенность, особенно в разгар революции, когда царь и царица были напуганы не только захлестнувшим страну террором, но в большей степени проповедью волынского. архиепископа Антония о «последних временах».
«А я долго их уговаривал плюнуть на все страхи и царствовать, — вспоминал позднее сам Григорий Ефимович. — Все не соглашались. Я на них начал топать ногою и кричать, чтобы они меня послушались. Первая государыня сдалась, а за нею царь...»
Архимандрит Феофан так описывал этот разговор: «Государь, государыня с наследником на
руках, я и он сидели в столовой во дворе. Сидели и беседовали о политическом положении в России. Старец Григорий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет кулаком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогнул, я испугался, государыня встала, наследник заплакал, а старец и спрашивает государя: «Ну, что? Где екнуло, здеся али
туто?» — при этом он сначала указал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце: «Здесь, сердце забилось!» — «То-то же, — продолжал старец, — коли что будешь делать для России, спрашивай не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума!».
Распутин дорожил своими отношениями с царской семьей, гордился ими и долго не был уверен в их прочности.
«Не думай... что с царями легко говорить. Нет, трудно, аж губы кровью запекаются, весь съежишься, когда даешь им какой-либо совет... » — воспроизводил его слова Илиодор, он же вспоминал, как Распутин боялся, что «враги... царицу смутят», или как пошла у него кровь горлом, когда он у Александры Федоровны попросил денег для паломников и долго не получал ответа.
Если вначале он охотно рассказывал многим о своей «дружбе с царями», то с годами стал сдержаннее. «Разговоры о том, что он хвастал своей близостью к Царскому Селу, не верны, — показывал журналист Манасевич-Мануйлов о последнем годе жизни Григория Ефимовича. — Наоборот, он скрывал перед малознакомыми людьми... Он говорил о том, что может сделать что-то, добиться того-то, но старался точки над «i» не ставить».
Ольга Александровна, младшая сестра царя, оставила в своем дневнике запись о том, как в один из осенних вечеров 1907 года Николай II спросил, хочет ли она познакомиться с интересным крестьянином «из Сибири», и, получив утвердительный ответ, ввел ее в детскую. Она увидела Распутина в окружении царских детей, уже в ночных рубашках.
«Кажется, он нравился детям, — записывала она, — они чувствовали себя с ним непринужденно. Вспоминаю маленького Алексея, вообразившего себя кроликом и прыгающего по комнате. А затем, совершенно внезапно, Распутин схватил его за руку и повел в спальню, мы трое последовали за ним. Наступило молчание, словно мы были в церкви. В спальне Алексея не горело ни одной лампы, слабый свет исходил только от лампадки перед чудной иконой. Ребенок, очень спокойно, стоял рядом с гигантом, кивавшим головой. Я поняла, что он молился... Я поняла также, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я не могу описывать это — но я была тогда совершенно уверена в искренности этого человека... »
Хотя на великую княгиню Ольгу Александровну произвели впечатления отношения Распутина с царскими детьми, она подчеркивает свое личное нерасположение к нему: «Я понимала, что оба они — и Ники, и Аликс — надеялись, что мне понравится Распутин. Я была, конечно, под впечатлением от произошедшего в детской. Я приняла во внимание его искренность. Но, к сожалению, я так никогда и не смогла расположиться к нему... из-за его любопытства, безудержного и бестактного. В будуаре Аликс, побеседовав с ней и Ники несколько минут, Распутин ждал, когда подадут чай, и вдруг буквально засыпал меня весьма дерзкими вопросами: счастлива ли я, люблю ли своего мужа? Почему у меня нет детей? У него не было никакого права задавать такие вопросы, поэтому я на них не ответила. Боюсь, что Ники и Аликс чувствовали себя довольно неловко. Помню, какое я чувствовала облегчение, покидая дворец в тот вечер, и, садясь в личный вагон поезда, следовавшего в Санкт-Петербург, сказала себе: «Славу Богу, он не последовал за мной на станцию».
Эти вопросы, может быть, и были неуместны, но заданы они довольно проницательно. Брак великой княгини Ольги Александровны с психически неуравновешенным князем Петром Ольденбургским был устроен за нее властной матерью, когда ей было девятнадцать, а ему тридцать три года. Брак в самом деле оказался несчастливым и был наконец, после долгих проволочек, расторгнут в 1916 году.
В декабре 1905 года, в самый разгар первой русской революции, у Распутина произошла неприятная встреча еще с одним представителем царской фамилии — великим князем Николаем Николаевичем.
— А фамилия-то у тебя поганая, — заметил чуть ли не с порога великий князь. — Впрочем, и с такой жить можно... Живет же генерал от артиллерии Бордель фон Борделиус — куда гаже? Прости, Господи... А камергер Бардаков постеснялся своей фамилии и с высочайшего соизволения, болван, стал Бурдуковым.
Неожиданно Николай Николаевич осекся. Прямо на него, не мигая и завораживая, в упор глядели потемневшие зрачки старца.
— Ну и глаза у тебя! Смотреть страшно...
— А ты не смотри, — дерзко вымолвил Григорий, — есть храбрецы, что со мной в гляделки хотят поиграть, да потом до первых петухов заснуть не могут.
Великий князь не знал, что ответить.
— А я человек махонький, как блоха, — неожиданно переключился на другую тему Григорий, — потому и грехи мои крохотны. А ты вот большой, чудила, и грехов твоих на трех возах не увезешь... Дело ли мужицкие посевы топтать? Бес тебя попутал... точно, он! Ежели бы вы, великие-развеликие, эдак-то не резвились на шее мужика своего, так, может, и революций не стало бы. А теперь хлебай ее, как кисель, полной ложкой!
Эти резкие, хлесткие фразы, столь необычные для великосветской среды, осадили великого князя, остудили его горячую голову.
— А ты фрукт еще тот! — произнес Николай Николаевич, явно пораженный и недовольный разговором с резковатым гостем.
Расстались они врагами, и Николай Николаевич всегда жалел, что не ограничил «влияние этого отвратительного старикашки на Николашу», то есть на Николая II. И Распутин не остался в долгу:
— Он, эта жердь, думает, что он пуп земли... Хе-хе... Придет время, лишится всего — и постов, и власти, и богатств... А кто лишит, я спрашиваю, да сам папа. (Предсказание сбылось. Николай Александрович сместил его с поста верховного главнокомандующего, когда для всех в России стало ясным, что великий князь занимает «не свое место». А русские революции 1917 года лишили его всего остального: богатств, почета.)
Важнее, чем сказки, молитвы и игры, была способность Распутина помогать мальчику при кровотечениях. Доподлинно известно еще о нескольких подобных случаях...
Ранней осенью 1912 года царская семья, как обычно, выехала в окрестности Гродно, в Беловежскую Пущу (местечко Спала), где царь любил охотиться на могучих зубров. В этих безлюдных и тихих местах и произошло новое несчастье. Во время возвращения с прогулки по озеру на лодке цесаревич неожиданно резво спрыгнул на берег, но при этом ударился коленкой о камень, и у него началось внутреннее кровотечение.
После того как Алексей слегка поправился, царица взяла его на прогулку, наследнику неожиданно сделалось дурно, вновь носом пошла кровь, он упал, потеряв сознание. Тряска прогулочной коляски причиняла ему невыносимые боли, и его, почти полуживого, на руках внесли во дворец.
Помимо сильного ушиба ноги врачи обнаружили опухоль в паху и горячку. Алексей непрерывно стонал и не давал себя обследовать. Любое прикосновение к пораженным местам причиняло ему невыносимую боль. Состояние больного постоянно ухудшалось, и врачи готовились к самому плохому. Признаки заражения крови грозили серьезными осложнениями.
К больному ребенку срочно прибыли вызванные из Петербурга лейб-медик Е. С. Боткин и лейб-педиатр А. Н. Раухфус. Через день температура у Алексея подскочила до 39,8°. Доктор Боткин, не спавший уже третью ночь подряд, передал императору записку: «Надежды на выздоровление практически нет».
В эти дни по всей России шли богослужения, во время которых молились за здоровье наследника, а родители Алексея постоянно находились в комнате больного мальчика. Императрица, успокаивая ребенка, заговорила о Григории Ефимовиче. Воспоминания о первых встречах со странником так сильно подействовали на мальчика, что он потребовал, чтобы Распутин пришел к нему. Вечером самочувствие цесаревича еще более ухудшилось. Тогда царица втайне от врачей и придворных попросила свою подругу Анну Вырубову послать в Покровское телеграмму с просьбой о том, чтобы Распутин молился за здоровье больного цесаревича.
Дочь Распутина, Матрена, вспоминала, что отец получил телеграмму в тот же день, в полдень. Он, сидел в кругу семьи за столом. Дочь прочла ему: «Врачи отчаянии. Единственная надежда
Ваши молитвы».
Немедля Григорий Ефимович встал, прошел залу, где висели самые почитаемые иконы, и велел Матрене следовать за ним.
— Голубка моя, надо совершить очень важное таинство. Пусть это удастся... Ничего не бойся и не разрешай никому сюда входить... Если хочешь, то можешь остаться, но молчи и не мешай. Молись молча, про себя...
Бросившись перед иконами на колени, Григорий Ефимович прокричал: «Излечи сына Алексея, если
это в твоей власти, Господи. Отдай ему мои силы, Господи, пусть они помогут ему вылечиться!» В этот момент лицо его начинает светиться, он не чувствует себя, обильный пот заливает лоб, щеки и шею. Он задыхается от неимоверных усилий, его как будто выворачивает изнутри. Секунда, другая, и он падает как подкошенный. Подтянул ногу к животу, другая выпрямлена, совсем как у царевича...
«Как будто он испытал агонию, — вспоминала Матрена. — Я думала, он умирает. Не знаю, сколько прошло времени, когда он открыл глаза и улыбнулся. Я дала ему остывшего чаю, и он выпил с жадностью. Через какое-то время он стал прежним».
Теперь он — Распутин — был уверен в благополучном исходе приступа болезни у царевича Алексея. Мышечные конвульсии, которые Григорий Ефимович испытал во время таинства (по его же объяснению), это были приступы боли у царевича Алексея. Он освободил от них ребенка, взяв на себя его боль по воле Божьей. Так действует шаман, избавляя страдальца от физических и душевных мук. Он меняется местами с больным, забирая на себя физические и душевные страдания, сбрасывая их и после мгновенно «возвращаясь» назад в свою «оболочку».
Распутин, владея этими навыками, сам стал, по сути дела, шаманом (колдуном), провидцем, способным мыслью даже провести суда (он проводил лодки по родной Туре), которым грозила опасность. Это, казалось бы, примитивное колдовство научило его разбираться в возможностях и способностях разума больше, чем нравоучения священников, которые он заставлял себя ранее слушать.
Он знал, как быть везде, как повсюду успеть. Находясь в Покровском, в своем доме, с семьей, он тем не менее был сейчас в далекой Спале, у изголовья маленького больного. Он чувствовал его каждой мышцей, каждым нервом, каждым волоском, всем своим большим и кряжистым телом. Закончив таинство, вмещающее в себя молитву и изгнание дьявола, колдовство и разговор с душами умерших, он отправился вместе с Матреной на почту, послать депешу в Спалу — «матушке».
В ту же ночь из Покровского в Спалу пришел ответ, который полностью успокоил императрицу.
На следующее утро все придворные собрались в салоне, заботливо спрашивая о самочувствии цесаревича. С какой-то особой улыбкой на лице царица отвечала, что, хотя врачи не говорят об улучшении, она спокойна, так как получила телеграмму от Григория Ефимовича. Затем она зачитала текст телеграммы:
«Бог услышал твои молитвы и рыдания. Не грусти. Твой сын будет жить. Болезнь не такая уж страшная. Пусть только врачи не трогают его. Не давай врачам изгаляться.
Григорий».
Воцарилась полная тишина. Обведя всех несколько надменным и самодовольным взглядом, царица поспешно удалилась в комнату больного и показала ему телеграмму от старца. Мальчик страшно обрадовался распутинской депеше и тому, что Григорий Ефимович предрек ему улучшение самочувствия, и сразу же успокоился.
Через несколько часов жар спал и боли исчезли. После очередного обследования врачи сообщили, что опухоль в паху рассосалась и опасность миновала. К своему заключению они присовокупили еще один абзац о том, что в тех случаях, когда медицина бессильна, природа сама себе помогает.
Императрица же считала, что только благодаря молитвам. Распутина ее любимый Алешенька выжил. Впервые за долгое время она спокойно проводила время в обществе супруга и верной Анны Вырубовой. Жизнь в Спале вернулась в привычную колею: императрица занималась детьми и чтением религиозной литературы, а император охотился на зубров.
Прошло несколько лет, и Распутин вновь спас Алексея от очередного несчастья.
Шел 1914 год... Русская армия обливалась кровью в Мазурских болотах и в Галиции, и император почти постоянно находился в ставке — сначала в Барановичах, а позднее — в Могилеве. Однажды он рискнул взять наследника с собой, хотя Распутин был категорически против.
Царский поезд тихо двинулся, отрываясь от перрона, и, набирая скорость, пошел на юго-запад в сторону Могилева. Царевич стоял у окна, прислонившись лицом к стеклу. За окном все было таким интересным, мимо пробегали деревушки, небольшие городки, на некоторых станциях, где поезд делал остановку для дозаправки топливом, их величеств встречали почетные караулы и знатные горожане — с хлебом и солью. Неожиданно из-за тряски у него пошла кровь из носа. Для больных гемофилией малейшее кровотечение опасно. Попытки личного врача остановить кровь ни к чему не привели. Потребовалось перегнать царский поезд обратно в Царское Село, куда наследник был доставлен уже очень ослабленным.
«С огромными предостережениями перенесли его из поезда, — описывала этот случай Анна Вырубова. — Я видела его, когда он лежал в детской: маленькое восковое лицо, в ноздрях окровавленная вата. Врачи возились около него, но кровь не унималась. Один из медиков предлагал использовать последнее средство — это достать какую-то «железу из морских свинок».
Императрица стояла на коленях около кровати, проклиная тот день и час, когда она не прислушалась к советам Друга и разрешила императору взять сына в столь опасное для него путешествие. Через несколько минут, видимо сообразив, что надо все-таки что-то делать, Александра Федоровна сейчас же послала Анну Вырубову к Распутину.
Он вскоре прибыл во дворец, подошел к кровати Алексея, перекрестил больного, помолился перед иконами, что-то прошептал себе под нос, потом, грозно взглянув на вызванных из Петербурга врачей, успокоил всех утверждением, что и на сей раз Бог сохранит жизнь царевичу.
Мальчик, как только увидел приближающегося к кровати Григория Ефимовича, сразу же успокоился. Он стал ровнее дышать, бледность исчезла, и вскоре он заснул крепким сном. А через несколько часов состояние его здоровья значительно улучшилось, жар спал и кровотечение остановилось. Распутин вернулся домой в отличном настроении.
«Я видела этот чудесный результат собственными глазами не один раз, — вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, — я также знала, что это признают его (Алексея. — В. Т.) лечащие врачи. Профессор Федоров, выдающийся специалист, пациентом которого был Алексей, не раз говорил мне это, вместе с тем все врачи крайне не любили Распутина».
Фрейлина Е. Н. Оболенская, удаленная от двора из-за нападок на Григория Распутина, рассказывала, как она «присутствовала однажды при разговоре врачей во время одного из наиболее сильных припадков гемофилии, когда они были бессильны остановить кровотечение. Пришел Распутин, пробыл некоторое время у постели больного, и кровь остановилась».
Вырубова вспоминала, как в начале 1916 года ни лейб-хирург Сергей Петрович Федоров, ни другие известные всей России доктора не могли во время нового приступа остановить кровь — и вновь императрица послала за Распутиным.
«Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил наследника, произнес: «Пока я с тобой, ничего не случится», сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось».
Профессор Федоров писал своему коллеге в Париж: «...Как врач объяснить это не могу, но как свидетель констатирую — кровотечение остановлено!».
Джанумова оставила свидетельство о другом случае, когда при ней Распутину позвонили из Царского Села и сообщили о плохом самочувствии царевича.
— Что? Алеша не спит? Ушко болит? Давайте его к телефону... Ты что, Алешенька, полуночничаешь?
— Болит...
— Болит? Ничего не болит. Иди сейчас ложись... Лег?
— Лег.
— Ушко не болит? Так... Не болит, говорю тебе. Слышишь? Спи, сынок, спи...
Через пятнадцать минут опять позвонили. У Алеши ухо больше не болит. Он спокойно заснул. Григорий Ефимович вернулся к гостям.
В мае 1916 года Григорий Распутин заверил Александру Федоровну, что, когда Алексею исполнится двенадцать лет, его здоровье начнет улучшаться...
И в самом деле, вторая половина 1916 года не была отмечена какими-либо серьезными ухудшениями здоровья наследника, Алексей стал поправляться. Подобный факт отмечали лечащие врачи. Его страшная болезнь все более отступала, и к 1917 году он выглядел лучше. Он ничуть не походил на страдавших от той же ужасной болезни детей сестры императрицы принцессы Ирины, супруги принца Генриха Прусского.
Но последний период жизни Алексея Николаевича, с марта 1917-го по лето 1918 года, оказался одним из самых худших, с повторяющимися приступами гемофилии, вызванными кровотечениями. Дошло до того, что самостоятельно он уже не передвигался, а отец или мать вывозили его на прогулку в инвалидной коляске.
«Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет, — говорил сам наследник, когда Распутина не стало. — А он, бывало, придет, принесет мне яблоко, погладит меня по больному месту, и мне сразу становится легче».
И снова вернемся в 1905 год... По аллеям царскосельского парка шныряли казачьи разъезды, царский дворец томился в тревогах и ожиданиях чего-то ужасного. Обитатели императорских покоев успокаивались лишь с появлением Распутина. Но и он зачастую дополнял беспокойство новыми штрихами.
— Стой! — воскликнул он, едва переступив порог, и вдруг начал удивительно ловко метаться по комнатам среди мебели.
Царская чета онемела, наблюдая за ним. Григорий Ефимович приблизился к императору и императрице и произнес на одном дыхании:
— А ну, мама, покажь, где сынок твой играет.
Его провели в «игральную» комнату Алексея — большой и светлый зал, в котором размещался огромный арсенал всевозможных игрушек, а под потолком висела массивная хрустальная люстра.
Распутин лишь мельком взглянул на комнату:
— Скажи своим, чтобы Алешеньку в эту комнату не пущали. Как бы греха какого не вышло. А ты, папа, мне верь. Я так вижу.
Зал тут же опечатали. Через несколько дней дворец потряс страшный грохот — с потолка «игральной» комнаты сорвалась люстра. При ударе об пол ее разнесло вдребезги...
Об этом случае ходили противоречивые слухи, одни говаривали, что это покушение, которое готовили против наследника престола эсеры. Другие утверждали, что падение люстры — это результат
деформаций строений в Царском Селе. Народная
молва способна была порождать самые невероятные версии, но факт оставался фаю ом: Распутин
спас Алексея от неминуемой гибели.
Нет никаких прямых свидетельств, что Распутин преувеличивал свой дар, скорее наоборот. Например, он саморучно (как правило, под его диктовку писала старшая дочь, рано обучившаяся грамоте) писал царице на ее запрос о помощи:
«Милая дорогая мама! Тилиграму получил. Не грусти, молись, молись Богу не по грехам, а по молитвам. Веруй — и наследник будет здоров. А я молюсь неустанно, но что могу? И никто как Бог, человеку не дано. Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь... А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть... Поэтому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты его не видишь. И комната, в которой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими окружен, — все это заслоняет от тебя Бога, потому что ты и живешь не по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы хотя увидеть Бога...».
Его проповеди Александра Федоровна старалась заучить наизусть. Этого же требовала и от детей.
Анастасия Николаевна (1868 — 1935) — княгиня, жена великого князя Николая Николаевича, дочь черногорского короля Николы I.Милица Николаевна (1866 — 1951) — великая княгиня, жена великого князя Петра Николаевича, дочь черногорского короля Николы I.
Известен также и как автор книги «Практическая магия», изданной в Петербурге в 1913 году и имевшей огромный успех.
После Октябрьской революции Митя Козельский был сослан на Соловки и там расстрелян. Судьба его спутника Елпи-дифора Кананыкина неизвестна.
К иконе была приложена записка:«Царь батюшка!Прибыв в град сей из Сибири, желал бы поднести Тебе икону Святого Праведника Симеона Верхотурского Чудотворца, столь почитаемого у нас с верою, что Святой Угодник будет хранить Тебя во все дни живота Твоего и споспешествует Тебя в служении Твоем на пользу и радость Твоих верноподданных сынов».