Приводим некоторые из бесхитростных человеческих документов, подобранных в те дни в траншеях и на полях боев красными разведчиками (полностью сохранены орфография и пунктуация оригиналов).
"Добрый день товарищи красноармейцы.
Приветствуем вас за ваши блестящие успехи. И шлем все насильно мобилизованные фронтовики Тобольской губернии вам горячий привет с пожеланием всех благ в мире.
Мы чувствуем что близок час расправы над колчаковчиной вам нужна нанести на них сейчас последние могучие удары и армия Колчака рухнет. Просим вас товарищи красноармейцы воодушевлять малодушных, поднять воинственный дух в Красной армие... Ну досвиданье товарищи надо удерать. Да здравствует Красная армия. Да здравствует Всероссийская Советская Федеративная Социалистическая Россия. Солдаты сибиряки".
"Товарищи.
Напирайте попуще, и тем более сторайтесь обходом захватить всех нас в плен сейчас солдаты все растроены и все готовы покинуть Колчака и прочих преспешников царского режима. Но только одно не может подняться дух всердцах нашей темноты. Под страхом кракодилов и посредству ихних царских плетий и растрелов нам приходитца пока остатца в рядах белой банды. Но это будет не долго скоро настанет расправа над буржуазеей. Мы все знаем что мы идем под палкой насильно мобилизованные чехами и золотопогонщиками, нас много побили в Тюмени в восстании против царских погонов. Отпечатайте наше не складное писание в прокламацее чтобы знали все товарищи как мы воюем. Да здравствует Совет. Мир хижинам. Война дворцам. Солдаты тоболяки" (10).
Такими письмами, как пунктиром, отмечен был путь бегства колчаковского воинства из Екатеринбурга, Алапаевска и Омска, из других уральских и сибирских городов и селений, где на костях народных справляли монархисты поминки по императору.
В обозе белого воинства тащился следователь Соколов, увозя с собой на восток коробки и пакеты с "вещественными доказательствами".
Эту коллекцию он надеялся представить Колчаку, но им не довелось свидеться больше. Нет верховного правителя, но есть подписанный им мандат. Соколов и в пути, пробираясь из Омска через Читу на Харбин, продолжает требовать у попутчиков, удирающих вместе с ним из России, новых показаний. От него отмахиваются: угомонитесь, не до вас, унести бы ноги. Нет, не отстает.
Он увозил с собой пуды бумаг. Многое пришлось бросить в дороге, на сибирских просторах. Но кое-что попало кружным путем в Европу...
19 марта 1920 года на Харбинском вокзале появились трое господ. Каждый нес по небольшому ящику. Вскоре показался и четвертый. Встретившись, они направились к составу, стоявшему в тупике. Это был поезд генерала Жаннена. Пришедшие вызвали дежурного офицера и попросили его передать генералу, что "в соответствии с ранее достигнутой договоренностью" доставлены и должны быть приняты для отправки из Маньчжурии "екатеринбургские священные реликвии". Офицер ушел и, вернувшись, сказал, что генерал разрешает. Трое были: Дитерихс, Соколов и Жильяр; четвертый - Вильтон.
ящики с реликвиями вскоре оказались в Пекине, на попечении французского посла Воррэ; тот, в свою очередь, переадресовал их в Тяньцзинь, на французский военный транспорт, который и доставил их в Марсель. Затем "реликвии" переданы были великому князю Николаю Николаевичу. Одновременно Жаннен, прибывший к этому времени с Дальнего Востока, подает докладную записку Жоржу Клемансо, в которой излагает екатеринбургское дело, а заодно историю Соколовского багажа. Таким образом, Клемансо был первым из западных лидеров, получившим весной 1920 год да подробную информацию об уральских событиях лета 1918 года.
Что же касается Соколовских сундуков, то след их быстро затерялся. Николай Николаевич передал реликвии на хранение бывшему русскому послу в Риме М. А. Гирсу - дуайену (старшине) уже не существовавшего тогда русского дипломатического корпуса в Западной Европе. Куда девал их Гирс - неизвестно. На протяжении полувека следы коптяковских "реликвий" то всплывают, то снова пропадают. Согласно некоторым американским источникам, Гирс вместе с князем Н.А. Орловым расторговали "священные реликвии" еще в двадцатые годы. Соколов жаловался, что даже ему самому недоступны его трофеи.
Впрочем, Гирс и Орлов незадолго до начала второй мировой войны сдали кое-что из содержимого сундучков на хранение в сейф парижского страхового общества. Гестапо в 1943 году взломало сейф, рассчитывая, по-видимому, обнаружить в нем царские драгоценности. Драгоценностей не оказалось, а документами 1918 года, "утратившими актуальность", гитлеровцы не интересовались. После войны представители парижской эмигрантской общины, во главе с великим князем Андреем Владимировичем и В. А. Маклаковым, организовала специальный Комитет по спасению императорских реликвий, который обшарил чуть ли не весь Париж, но сундучки так и не нашлись. В эмигрантской среде ходили слухи, что означенные реликвии, пройдя по рукам спекулянтов, попали за океан и осели в сейфах Манхэттэн-банка, где в настоящее время и находятся.
Между тем, Александров, приводя эту версию в своей книге, вместе с тем утверждает, что один из трех ящиков находится... в его руках! Александров будто бы перекупил его у спекулянта в Париже и, вскрыв, обнаружил в куче битого стекла много уцелевших фотонегативов. Снимки сделаны будто бы Николаем II в Тобольске и Екатеринбурге. В подтверждение автор публикует в книге серию снимков...
Колчаковский следователь Соколов, очутившись за рубежом, не сидел сложа руки. Он заявил, что на основании полученных в Омске в феврале 1919 года полномочий "возобновляется следствие по делу об убийстве царя". Он намерен подвергнуть серии опросов своих коллег по эмиграции, прежде всего ее лидеров. Бывшие сенаторы, министры и главнокомандующие, бывшие златоусты Таврического дворца, эсеровские и кадетские, проходят чередой перед колчаковским следователем.
Соколову дали показания: Г. Е. Львов, А. Ф. Керенский, В. А. Маклаков, генерал В. И. Гурко, А. В. Кривошеин и Д. Б. Нейгардт, А. Ф. Трепов, бывший начальник глазного управления почт и телеграфов Б.В.Похвиснев, Н. Е. Марков 2-й, бывший заместитель Керенского по министерству юстиции П. Н. Переверзев, кадетский лидер П. Н. Милюков, фрейлина А. А. Вырубова, графиня Н. С. Брасова (Шереметьевская), министр двора В. Б. Фредерике, дворцовый комендант В. Н. Воейков, генерал П. П. Скоропадский, бывший военный министр В. А. Сухомлинов, бывший председатель Государственной думы М.А.Родзянко, бывший военный и морской министр во Временном правительстве первого состава А. И. Гучков, В. В. Шульгин, иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов), поручик Б. Н. Соловьев, великий князь Д.П.Романов, князь Ф. Ф. Юсупов, балерина М. Ф. Кшесинская.
Свое следствие Соколов продолжал на протяжении нескольких лет, пока не обнаружил, что его обокрали. Бывший начальник Соколова Дитерихс, располагая в копиях основными материалами следствия 1918-1919 года, издал (конечно, под одним своим именем) в 1922 году объемистое двухтомное сочинение "Убийство царской семьи и членов дома Романовых".
Соколов прекратил допросы и, в свою очередь, сел писать книгу. Закончить труд, однако, не успел, помер где-то под Руаном. Книгу дописали и на нескольких языках выпустили в свет сподвижники покойного.
В каких отношениях с правдой состояли Соколов и его коллеги? Приблизительно в таких же, в каких состоял близкий друг колчаковского следователя Роберт Вильтон. Вот одна из его фальсификаций. Снимок красного уголка какого-то советского предприятия Вильтон снабдил подписью: "Красная инквизиция на Урале. Комната пыток". На снимке можно разглядеть "орудия пыток": трибуну, колокольчик, графин с водой и стакан. Снимок Вильтон тиснул в своей книге (Вильтон (Уилтон) Роберт. Последние дни Романовых. Перевод с английского князя А. М. Волконского. Изд-во "Град Китеж", Берлин, 1923).
Еще один поборник той же соколовской правды, белоэмигрантский писатель Брешко-Брешковский в одном из своих романов, изданных в веймарской Германии, поведал, как Ермаков и Юровский в июле восемнадцатого года представили президиуму ВЦИК головы казненной царской четы. Оказывается, следовательским методом Соколова была "раскрыта", а художественным талантом Брешко-Брешковского донесена до широкой публики та тайна, что у большевиков в первые годы революции практиковалась такая форма отчетности о проделанной работе: представление начальству отрубленных голов... (11)
Писатель Борис Зайцев, пребывавший с 1922 года в эмиграции и не питавший никаких симпатий к советской власти, и тот в сердцах воскликнул:
- Эва, как паскудно разбрехался Брешка!
(1) Алексей Будберг. Дневник белогвардейца (Колчаковская эпопея). Прибой, Л., 1929 , стр. 17-18
(2) Illustrated news, 21.IV.1919
(3) Вильтон, стр. 11
(4) Соколов, стр. 25.
(5) Вильтон, стр.11
(6) там же
(7) Двуглавый орел, Берлин, 1922, N 9
(8) Там же.
(9) Welt am Sonntag, 16.IV.1968
(10) Рабочая революция на Урале. Эпизоды и факты. Екатеринбург. 1921, стр.181-182
(11) И. Василевский (Не-Буква). Что они пишут. Пг., 1923, стр. 29
ПЕРЕД ЛИЦОМ ИСТОРИИ
Из рассказа подпрапорщика П. М. Матвеева мы уже знаем, что Николай был очень подавлен, когда убедился, что из Тобольска его с семьей везут не на юг, не в Москву, а в Екатеринбург.
- Но разве вам не все равно, куда ехать, - сказал подпрапорщик, столкнувшись с бывшим царем в коридоре вагона, - раз везде в России советская власть.
- Я готов ехать куда угодно, только не на Урал. - И добавил: - Я знаю, что уральские рабочие настроены резко против меня.
Николаю было хорошо известно, как относится к царизму вообще, к его особе в частности, рабочий Урал.
Хотя к началу двадцатого века этот край, с петровской эпохи прославленный рудными богатствами и своими мастерами, оттеснен был южной металлургией на второй план, все же он оставался крупнейшим промышленным районом России. Уральский пролетариат был многочисленным и сплоченным. Общее число рабочих на Урале составляло в 1917 году 357 тысяч человек. Урал с давних пор служил оплотом русского революционного движения, цитаделью партии большевиков. Здесь действовала одна из самых боевых большевистских организаций, по численности уступавшая только петроградской и московской.
Естественно, что вслед за Петроградом и Москвой одной из первых в стране подняла знамя борьбы за советскую власть Уральская область.
Во многих уральских Советах большевики завоевали большинство уже осенью 1917 года, до II Всероссийского съезда Советов. Как только пришла весть о победе социалистической революции в Петрограде, Екатеринбургский городской Совет, где преобладали большевики, на своем заседании от 26 октября принял решение о взятии власти. На следующий день Уральский областной комитет партии обратился по телеграфу ко всем Советам на Урале с призывом взять власть в свои руки, усилить Красную гвардию, подавлять всякие контрреволюционные выступления, немедленно ввести контроль над производством, организовать охрану предприятий. Народная власть утвердилась не сразу. Еще предстояла в Екатеринбурге сложная борьба против меньшевистско-эсеровских прихвостней буржуазии, против нытиков и маловеров, в частности против тех из них, кто засел в созданном 31 октября так называемом "Объединенном революционном комитете народной власти". Но победил в этой борьбе и остался органом революционной власти Уральский Совет. Источником его силы, влияния и авторитета была неразрывная связь с массой трудящегося населения, с крупнейшими рабочими коллективами, пославшими в состав депутатов Совета самых достойных своих людей. В их числе - депутаты таких заводов, как Чусовской, Лысьвенский, Верх-Исетский, Верхне-Туринский, Надеждинский, Мотовилихинский, Невьянский и другие. Из среды этих депутатов и вышел летом 1918 года уральский трибунал, решивший участь последних Романовых.
Западные буржуазные пропагандисты, как только речь заводят о казни Романовых, прежде всего подчеркивают:
- Это сделали большевики.
Подразумевается:
- Это могли сделать только большевики.
Да, приговор Романовым вынес Уральский Совет, возглавляемый большевиками. Но в его составе были не только большевики. За ним стояла огромная масса трудового населения Урала и России. И вынесенный 12 июля 1918 года приговор был отражением воли этих народных масс.
Поставив в Уральском Совете вопрос о Романовых, большевики выполнили настойчивые требования народа, в особенности рабочих, требования, которые громко зазвучали по всей стране сразу после свержения царского самодержавия.
А. Ф. Керенский подтверждает, что требования о казни царя он слышал повсюду. По его словам, когда он через 5 дней после отречения Николая поднялся на трибуну Московского Совета, со всех сторон послышались голоса казнить бывшего царя. "Я сам 7 (20) марта в заседании Московского Совета, отвечая на яростные крики: "Смерть царю, казните царя", - сказал: "Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу в Англию. Я сам довезу его до Мурманска"" (1). И далее: "Смертная казнь Николая Второго и отправка его семьи из Александровского дворца в Петропавловскую крепость или в Кронштадт - вот яростные, иногда исступленные требования сотен всяческих делегаций, депутаций и резолюций, являвшихся и предъявлявшихся Временному правительству и, в частности, мне, как ведавшему и отвечавшему за охрану и безопасность царской семьи" (2). То же показал Керенский в эмиграции Соколову: "Возбужденное настроение солдатских масс и рабочих Петроградского и Московского районов было крайне враждебно Николаю. Раздавались требования казни его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени Временного правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роль Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд. Самая сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что дело здесь гораздо больше не в самой личности Николая Второго, а в идее царизма, пробуждавшей злобу и чувство мести" (3).