- Я нашла их в моем сердце, государь, в моей природе. Я родилась на походе. Я имела несчастье родиться вопреки надеждам моей матушки и потеряла ее любовь. Гусарское седле было моей колыбелью, эскадронный фланговый моей няней и воспитателем, эскадронная конюшня - моею первою школою. Оружие заменяло мне детские игрушки. С детства матушка моя внушала мне, что женщина - жалкое, презренное существо, на котором тяготеет проклятие Божие...
- Напрасно она так говорила. Это - хула на Духа Святого... Как же вы привели в исполнение ваше намерение?
- Когда мне исполнилось шестнадцать лет, государь, я тайно ушла от родителей и пристала к казачьему полку, следовавшему на Дон.
- Когда это было?
- Ровно год, государь.
- В каких делах вы участвовали?
- При Гутштадте и под Фридландом, государь.
- И вас не испугало то, что вы там видели?
- Нет, государь.
- Да, верю... Все ваши начальники отозвались с великими похвалами о вашей храбрости, называя ее беспримерною... Мне очень приятно этому верить, и я желаю сообразно этому наградить вас и возвратить с честью в дом отцовский, дав...
Государь был прерван - слово не досказалось.
Вскрикнув от ужаса, точеная голова упала к ногам императора.
- Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там, умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось нн одной пули для меня в эту кампанию. Не отнимайте у меня жизни, государь! Я добровольно хотела ею пожертвовать для вас...
Точеная голова билась о сапоги императора, руки ее обнимали его колена... Голос дрогнул, когда император, поднимая ее, сказал:
- Чего ж вы хотите?
- Быть воином, носить мундир, оружие... Это единственная награда, которую вы можете дать мне, государь. Другой нет для меня. Я родилась в лагере. Трубный звук был колыбельного песнью для меня. Со дня рождения люблю я военное звание. С десяти лет обдумывала средства вступить в него, в шестнадцать достигла цели своей, одна, без всякой помощи. На славном посте своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие, а теперь ваше величество хотите отослать меня домой. Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало бы мне найти славную смерть в рядах воинов ваших.
Государь был, видимо, растроган. В его глазах затеплилась доброта и жалость. Об задумался.
- А закон? - сказал он как бы про себя.
- Закон - ваше слово, государь.
- Но женщина по закону не может быть воином.
- Я останусь мужчиной, ваше величество.
- Хорошо. Ваша тайна и должна оставаться тайной.
- Клянусь, государь, - эта тайна умрет в груди моей.
Но перед нею разом встало калмыковатое, дорогое ей лицо... Сердце бросило кровь к щекам - они запылали...
- Если вы полагаете, - сказал государь, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее и будете называться по моему имени - Александровым... Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною этой чести отличноетшо вашего поведения и поступков. Не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем.
Новый Александров упал на колени, чтобы благодарить.
- Встаньте. Я определяю вас в мариупольский гусарский полк офицером.
"А где он стоит - мариупольский полк - далеко от атаманского казачьего? - промелькнуло в голове нового Александрова: - Бедненький Греков - он и теперь на гауптвахте... думает обо мне..."
- Мне сказывали, что вы спасли офицера. Неужели вы отбили его у неприятеля? Расскажите мне об этом, - говорит государь. - Где это было?
- При Гутштадте, ваше величество.
- В самом бою?
- В бою, государь.
- Как же это было?
- Во время одной из атак я увидела, что несколько человек неприятельских драгун, окружив русского офицера, выбили его выстрелами из седла. Раненый офицер упал, и драгуны хотели рубить его лежащего... Тогда я быстро понеслась к ним, держа пику наперевес. Надобно думать, ваше величество, что моя сумасбродная смелость озадачила их и испугала нечаянностью, потому что они в то же мгновение оставили офицера и рассыпались врозь. Я подняла раненого, посадила на свою лошадь и отправила в обоз, а сама оставалась в битве пешею. Офицер, которому я подала помощь, был Панин.
- Это известная фамилия, - заметил государь, - и неустрашимость ваша в этом одном случае сделала вам более чести, нежели в продолжение всей кампании, потому что имела основанием лучшую из добродетелей - сострадание. Хотя поступок ваш служит сам себе наградою, однако ж справедливость требует, чтоб вы получили и ту, которая вам следует по статуту: за спасение жизни офицера дается георгиевский крест.
Государь обернулся к столу. Взглянула на стол и девушка: там, на бумаге, она увидела беленький крестик на полосатой, черно-желтой ленточке.
- Вот ваш кавалерский знак - вы заслужили его.
И государь, взяв крестик, собственноручно стал вдевать его в петлицу героя. Петлица приходилась как раз на самом возвышении груди героя. Грудь эта поднималась от волнения - крестик не попадал в петлицу. Герой, новый кавалер, пунцовел как маков цвет.
Наконец крестик вдет, болтается, бьется вместе с грудью. Не успел государь отнять руку от груди нового кавалера, как в кабинет без доклада неожиданно появилось новое лицо - словно из земли выросло. Лицо это было не из привлекательных - длинное, сухое, жесткое, словно деревянное и с маленькими, мутными, словно оловянными глазами под высоко-вскинутыми круглыми бровями. Фигура - несколько сутуловатая, словно бы у вновь пришедшего субъекта так был устроен хребет, что не позволял ему глядеть на небо, а дозволял только подглядывать, подслушивать, копаться и разнюхивать.
- А! это ты, граф, - сказал государь, взглянув на вошедшего, рекомендую тебе нового офицера и георгиевского кавалера. Это - Александров.
На последнем слове государь сделал особенное ударение. Вошедший пытливо и недружелюбно оглядел с ног - и непременно с ног до головы, а не наоборот - представленного ему молодого человека.
- Если б я встретил его не в кабинете вашего величества, я бы посадил его на гауптвахту, - быстро, несколько гнусливо сказал пришедший.
Девушка растерялась - она догадалась, кто был пришедший. А государь с удивлением спросил:
- За что же?
- За то, ваше величество, что он осмелился явиться не в форме.
- Но, ваше сиятельство, у меня отобрали саблю, - смело отвечала девушка.
- Это не резон.
- Но, граф, ты слишком строг... тебе не все известно, - заметил государь.
- Государь! что касается службы и особы вашего величества - мне все должно быть известно, - отвечал упрямец.