- Да, мы с мамой и с Соней читали, - отвечала девочка.
- О! она у меня большой начетчик, - ласково заметил Сперанский.
- А Саша Пушкин больше меня знает, - перебила девочка.
- Ну, Саша Пушкин и сам старше тебя.
- А через два года я буду старше его, - поторопилась девочка, да тотчас же спохватилась.
- Вот тебе раз! - засмеялся отец.
Девочка поняла, что попала впросак, и ей стало стыдно гостя, но гость постарался поправить ее ошибку...
- Да, через два года вы будете старше его умом и знаниями, - сказал он.
- Нет... У Саши Пушкина память лучше моей и Со-ниной, лучше даже, чем у Вили Кюхельбекера и у Саши Грибоедова.
- Это все ее приятели, - подсказал отец.
- А Саша Грибоедов уж большой - ему четырнадцатый год, - продолжала девочка, снова входя в свою роль. - Саша Пушкин знает наизусть всего Державина, почти всего Хераскова и Тредиаковского - ах, как од его смешно знает!
Стрекочущу куэнецу, В зленем блате сушу...
- Ах, какой он смешной, как передразнивает его! Она снова остановилась. В кабинет входили новые гости. Один - мужчина лет за сорок, видимо, засидевшийся, заработавшийся, с бледным, уже изрезанным едва заметным резцами времени лицом и усталыми глазами. Тут же вошел и его спутник, с молодым, веселым лицом и светскими манерами.
- А! Николай Михайлович, Александр Иванович... очень рад вас видеть, - сказал хозяин, вставая и подавая гостям руки.
Встал и гусарик, с которого Лиза не спускала глаз и, видимо, желая подружиться, уже терлась около него, потрагивая за саблю".
- Позвольте познакомить вас, господа-, - продолжал хозяин: - господин Александров, юный герой, которому вчера государь лично и собственноручно возложил на грудь георгиевский крест за необыкновенную храбрость и за чудесное спасение от смерти молодого Панина.
Юный герой поклонился, бряцнув шпорами и другими своими металлическими частями.
- Николай Михайлович Карамзин - историограф, - продолжал хозяин в сторону рекомендуемого.
Юный герой, быстро, ярко как-то взглянув в лицо Карамзина, сделал второй, самый глубокий, какой только можно было сделать, поклон... Щеки его покрылись румянцем радости и стыдливости...
- Я вами воспитан... я читал... я глубоко... - бормотал он бессвязно.
Карамзин протянул ему руку... "Мне приятно..."
- Александр Иванович Тургенев, - продолжал хозяин в сторону другого рекомендуемого.
- Повеса, - подсказал с улыбкой рекомендуемый: - историограф и... повеса...
- Но повеса умный, просвещенный, благородный, - добавил хозяин.
- Вездесущий, вседовольный, всеблаженный, - добавлял рекомендуемый.
Они обменялись поклонами и рукопожатиями.
- Опять насилу вытащил из архива, - сказал Тургенев, указывая на Карамзина.
- И хорошо сделали, - отвечал Сперанский.
- Но можете представить, чем я его выманил оттуда?
- Опять "слепым Якуном"?
- Нет, сказал, что адмирал Мордвинов где-то нашел и подарил вам знаменитые сапоги Редеди, чуб Святослава и зубочистку Феодосия Печерского.
И Сперанский, и Карамзин засмеялись. Улыбнулся и гусарик, переглянувшись с Лизой, которая им, кажется, окончательно завладела.
- А можете вообразить, что этот повеса наделал? - сказал Карамзин, указывая на Тургенева.
- Какой-нибудь манускрипт испортил? - улыбнулся Сперанский.
- Нет, нервы расстроил у моего архивного кота.
- Это у академика Василия Васильевича Миофаго-ва, - пояснил Тургенев.
И Лиза, и ее новый друг охотно, как видно, слушали этот серьезный разговор ученых мужей.
- Чем же это? - спросил Сперанский.
- Я ему за ученые заслуги повесил мышь на шею. И Лиза, и ее друг засмеялись. Ученый разговор становился очень занимательным.
- В самом деле, - сказал Карамзин, - повесил ему мышонка на шею; мышонок из папье-маше, искусно сделанный - настоящая мышь, и мой Васька совсем потерял спокойствие: живых мышей не ловит, а все возится с своим орденом, хочет поймать его и не может.
- Однако, как двигается ваша история? - серьезно спросил Сперанский.
- Медленно... так много архивной работы, так много не разобранных, не очищенных критикой материалов, что голова идет кругом, - отвечал задумчиво Карамзин. - Кажется, я так и положу свою усталую голову над этой историей, а все-таки не кончу ее.
- Зачем же? Вы еще молоды.
- Да, но силы падают... По возвращении государя я читал его величеству одну главу из нового тома... Государь остался очень доволен, милостиво благодарил; но одно чтение так утомило меня, что я чуть было не лишился чувств.
- Да, государь говорил мне об этом, выражал сожаление...
- А прежде со мной ничего подобного не было, - продолжал Карамзин задумчиво, - я чувствую, что история будет мне гробом...
- И монументом бессмертия, - горячо добавил Сперанский.
- И бессмертия Василия Миофагова... На монументе надо будет изобразить и Ваську, оберегающего летописи, - с своей стороны, прибавил неугомонный Тургенев.
А Лиза уже совсем завладела своим новым другом и, сидя чуть ли не на коленях у него, таинственно шептала: