Девушка брякнула шпорами, отдала честь, повернулась и пошла. Взор старика следил за нею.
- Что это! вы хромаете? отчего?
Девушка опять вытянулась в струнку перед главнокомандующим. Грудь ее подымалась высоко, не по-мужски, и беленький Георгий трепетал на ней. Старик глядел на юного уланика с нежностью и сожалением.
- Вы не ранены?
- Ранен, но легко, ваша светлость: я получил контузию от ядра.
- Контузию от ядра! и вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтоб осмотрел вашу ногу.
Девушка сказала, что контузия очень легкая и что раненая нога почти не болит. "Говоря это, - пишет она в своем дневнике, - я лгала: нога моя болит жестоко и вся багровая".
Несколько дней спустя у нее записано в дневнике: "Лихорадка изнуряет меня. Я дрожу как осиновый лист. Меня посылают двадцать раз на день в разные места. На беду мою, Коновницын вспомнил, что я, быв у него на ординарцах, оказалась отличнейшим изо всех тогда бывших при нем. "А! здравствуйте, старый знакомый!" - сказал он, увидя меня на крыльце дома, занимаемого главнокомандующим, и с того дня не было уже мне покоя: куда только нужно послать скорее, Коновницын кричал: "Уланского ординарца ко мне!" - и бедный уланский ординарец носился, как бледный вампир, от одного полка к другому, а иногда из одного крыла армии к другому".
Это, как выражался Бурцев, "измена" его Алексапш своим товарищам наделала-таки беды: Бурцев запил в мертвую голову, бранил весь свет, лез к каждому с кулаками и вообще буянил так, что не знали даже, что с ним и делать. Иногда видели, как он издали грозил кулаком той избушке, в которой помещался главный штаб, бормоча: "Это они украли у нас Алексашу". А когда, бывало, проспится после нескольких дней безобразия, то непременно раздобудет где-нибудь бутылку сливок и смиренно тащит ее к "подлецу Алексаше".
Через несколько дней Кутузов велел позвать к себе Дурову. Она вошла, звякнула шпорами и вытянулась свечкой. Старик улыбнулся и быстро подошел к ней, так быстро, как только позволяли старые, развинченные ноги.
- Ну что, мой друг (он взял девушку за руку - рука была холодна, как у мертвеца), - покойнее у меня, чем в полку? Отдохнул ли ты? что твоя нога?
Она молчала, чувствуя, как холодная рука ее дрожит в теплой пухлой руке старика. Старик взял обе руки девушки, как бы стараясь отогреть их в своих руках.
- Что же, дружок, отдохнул?
- Нет, ваша светлость: нога болит, каждый день у меня лихорадка... я только по привычке держусь на седле, а сил у меня нет и за пятилетнего ребенка.
- Бедное дитя!
Старик притянул ее к столу и посадил на лавку.
- Бедное дитя! - повторил он, качая головой. - Ты, в самом деле, похудел и ужасно бледен... Это безбожно... Поезжай немедленно домой отдохни там, вылечись и приезжай обратно.
И вдруг, при этих словах, страх напал на сумасбродную девушку... Бросить все, отказаться от того, что она лелеяла в себе с детства, с чем срослась, сроднилась родством страданий...
- Ваша светлость! - В голосе ее дрожали слезы. - Как же я поеду, когда ни один человек теперь не оставляет армии?
- Что ж делать, дружок, - ты болен! Разве лучше будет, когда останешься где-нибудь в лазарете? Поезжай! Теперь мы стоим без дела, может быть, и долго еще будем стоять здесь.
Потом, взяв со стола одну бумагу и ткнув в нее пальцем, он как-то странно засмеялся.
- Да, да, непременно уезжай, дружок!
Он взял со стола сверток и подал его девушке, с любовью следившей за его движениями.
- Вот тебе деньги на дорогу - поезжай скорее... Если что нужно, пиши прямо ко мне - я все сделаю... Мне и государь говорил о тебе... Уезжай же скорей, а то... (старик нагнулся к самому лицу девушки)... Беннигсен донес государю, что мы (он подчеркпул мы) с тобой тут сибаритничаем и что ты моя любовница, переодетая улаником...
Девушка вспыхнула, вскочила; глаза ее чуть не брызнули слезами.
- Да, да, донес государю, только не назвал твоего имени, а наш ангел, государь, прислал этот гнусный донос ко мне...
Девушка не выдержала: из глаз ее брызнули слезы.
- Ну, полно, полно, дружок! - утешал ее главно-комавдующий, и нежно, словно ребенка малого, взял за подбородок и приподнял плачущее лицо. - Не плачь, мой друг!.. И это воин! противник Наполеона! ах!
И старик так сжал и приподнял ее трясущийся подбородок, что девушка невольно, сквозь слезы, улыбнулась.
- Ну так вот на же! Пусть не даром говорят, что ты моя любовница - на же!
И он, не отнимая руки от ее подбородка, поцеловал ее сначала в губы, а потом в лоб.
- Ну, а теперь прощай, дружок!
Девушка бросилась целовать его руки и, заплаканная, ничего не видя, воротилась в штаб, который помещался в одной из соседних крестьянских избушек. На пороге она столкнулась с Бурцевым, у которого из шинельного кармана торчало горлышко бутылки со сливками.
- Вот тебе, Алексаша...
Девушка как-то порывисто обняла его и снова заплакала.
- Прощай, Бурцев, прощай, мой добрый и честный друг! Я еду домой, в отпуск...
Бурцев задрожал и выпустил из рук бутылку, которая стукнулась об порог и разбилась.
Прошло еще несколько дней.
Глухой осенний вечер в далеком прикамском захолустье. Из мрака чуть выглядывает разбросанное по горному берегу Камы жалкое жилье. Хоть бы фонарик на улице! Это - Сарапуль город.
В одном небольшом домике, на берегу Камы, светится огонек. Войдем туда. Огонь только в одной комнате. За столом сидит старик в халате и молча курит длинно-чубучную трубку: тип старого гусара на покое. Тут же, облокотившись обоими локтями на стол, мальчик лет четырнадцати что-то читает вслух: "Злодеи не пощадили храмов божиих..."
- А где-то теперь Надя? - обрывает мальчик чтение. Старик молчит, только трубка энергически засопела.
- Я, папа, пойду на войну - мне перед Надей стыдно, - продолжал мальчик.
На дворе залаяли собаки... "Цыц, Валтерка!" - слышится голос на дворе. "Артем, это ты?" - другой голос, незнакомый. Что-то застучало в сенях. Шаги в зале - это звяканье шпор... "Кто бы это?" Кто-то уже на пороге. Свет от свечей падает на лицо; это Дурова.
- Папа! милый папа!
У старика вываливается трубка из рук. Он вскакивает, бледный, дрожащий, и обхватывает дочь, повисшую у него на шее.
"Папа!.." - "Надя! Надечка!.." - "Папа мой!.." - "Ангел! дочушка!"
Плачут и обнимаются, обнимаются и плачут... Подошел и мальчик: "И меня, Надя!" - Обнимают и целуют и его. - "Ах какой мундир! сабля! малиновые отвороты! шпоры! ах, Надя!"
- Господи! Казанска!.. Барышня наша! - раздается еще голос.
И Артем, и старая Наталья - все ахает да крестится... Мальчик весь красный... ;