Павлюк беседовал с бригадиром. Дорош не хочет косить люцерну на траву, боится, чтобы не списали трудодни.
- А если семян не будет? - сказал Павлюк. - Не видно, что ли, погорел цвет. А перестоит люцерна - пропадет, значит, корм для скота? Такая сытная трава!
- Тогда не спишут - стихия! Не моя вина! - отвечает Дорош.
- Но ведь у Текли стихия не загубила люцерны?
По мнению Дороша, покуда севооборот не закреплен, могут быть всякие случайности.
- Родион тоже не хочет брать на себя ответственности, косить люцерну в бригаде Дороша, - говорит Мусий Завирюха.
- Кому ж тогда брать, как не мне? - с горечью откликается Павлюк.
- Но это значит идти против Урущака?
- Против своей совести идти тяжелее.
С тревогой в сердце возвращались друзья в село.
Цветет сирень, кругом все насыщено ее ароматом. Ярко пламенеет закатное солнце - к ветру.
- Не будь ветра - роса держалась бы на траве, - задумчиво продолжает Мусий Завирюха, поглядывая на небо; оно опять не предвещает ничего хорошего. - Пахмурь на вечерней зорьке - к ветру.
По дороге проносится ураган, гонит пыль.
- Завтра начнем косить люцерну, - спокойно, решительным тоном произносит Павлюк.
Уже завечерело, когда девчата возвращались с поля - пололи свеклу. Дорога дальняя, ехать не на чем - давайте затянем песню! Чистое поле приволье для песни. Песня стелется по всей низине, разливается до самого лесу и тает где-то далеко-далеко, на краю света.
Когда подошли ближе к селу, с реки потянуло свежим ветерком. Поблекли краски. Свернулись, заснули цветы. Какой теплый свет вокруг. Одуряюще пахли конопляники, приторный дух разливали папоротники. С огородов резко бил в ноздри запах укропа. Вернулось стадо с поля, из дворов долетало мычание, ленивый дымок вился из труб. Угасал день. Понизу звон стоит, все жужжит, стрекочет, гудит натужно, будто волной на тебя накатывается. Девичья песня плывет над полями, клонит траву, переливается по хлебам.
- Затягивает небо - быть дождю, - сказал пастух, осматриваясь вокруг своими зоркими глазами.
Люди, как ни приглядывались, никаких признаков дождя не заметили - не каждому небо раскрывает свои тайны. Завирюха, который больше насчет почвы соображает, несерьезно отнесся к словам пастуха - вздор!..
Савву это рассердило: в поле рос, с зорями да с ветрами знался, с каждым деревом сроднился, знает, чем дышит каждая былинка, и вдруг вздор!
- Рыба пустила росу, взял в хату, с нее вода пошла. И табак привял к дождю! - упорно твердит Савва.
И люди прислушиваются. Поучительные речи; ей-ей, каждое живое существо, каждая былинка вещает пастуху. В потускневших глазах собравшихся мелькают проблески надежды - не так-то легко нашего пастуха сбить с толку.
Завирюха по зерну знаток, никто не спорит, но что касается погоды пастух ему сто очков вперед даст.
Зато Завирюха кое-чем другим привлек внимание - объемистым снопом. Теснятся брыли, жмутся в круг, разглядывают перевязанные, каждый отдельно, колосистые пучки - на разной стадии развития и спелости. Для хаты-лаборатории набрал Завирюха. Оглядев на всех участках корни и колос, он сейчас раскрывает перед людьми тайны произрастания - пытливой мыслью проникает за грани неведомого, - а людям не терпится все выведать, узнать. Вот пучок яровой пшеницы: один стебель налился молочком, другой - зеленый, а третий и вовсе еще не выкинул колоса. Скудная, неудобренная земля, делает вывод Завирюха. И остальные на том сошлись, а что можно поделать? А вот озимая пшеница. Один стебель сильный, потому зерно легло глубоко, во влажный грунт, и тут же рядом квелый стебель, тонкий и колос чахлый, недружные всходы.
Завирюха еще не успел договорить, как пастух высказывает мысль, будто в бригаде Дороша земля толком не обработана; разве не видно, как он сеял, не помогло и краденое сено. Остер на язык стал пастух, всегда по правде по совести рассуждает; будто соли сыпанул на рану, припомнил, что Дорош целую зиму обкрадывал Теклину бригаду. На грустные мысли наводит людей пастух: в бригаде Дороша неурожай, всем убыток.
Кладовщик Игнат не помнит, чтобы яровая пшеница когда выдержала такое сухолетье. Было время, на десятый год родила, - не поймешь, в защиту ли кума или просто так сказал кладовщик.
- А почему в девичьей бригаде сильные хлеба? - спросил пастух, и Игнату волей-неволей приходится отвечать.
По прежним-то временам он, может, и не обратил бы внимания на пастуха, да и сам Савва не посмел бы рта раскрыть, а теперь и пастух имеет голос; насторожились люди, вот и изволь Игнат изворачиваться. Недоброжелатели всячески стараются унизить кладовщика в глазах колхозников, а тут на беду в голове туман, и Игнат бормочет что-то насчет везенья, насчет природы. Спохватился, да уже поздно: слово не воробей, вылетит - не поймаешь! Савва, думается, только того и ждал, ему лишь бы к чему придраться. Что же, в Теклиной бригаде природа, что ли, другая, климат не тот? Почему у них люцерна удалась на славу и семян обилье будет, а у Дороша сгорела б вся, если бы вовремя не скосили на траву - сберегли питательный корм. А передержи мы - не было бы ни семян, ни травы.
Мусий Завирюха усмехнулся в прокуренную бороду, не мог скрыть своего удовлетворения, по душе, видно, пришлись пастуховы слова.
Спасибо, Селивон пришел кладовщику на помощь, на смех поднял Мусия Завирюху. Иль забыл, как сам в старину после покрова рожь сеял? Да еще наволоком, а не по паханому. Скосил гречку, раскидал зерно, покорябал бороной - роди, боже! А после казанской, в самый листопад, скажешь, не сеял? Всему селу на потеху. То плуга, то коня нет, ждет, покуда все управятся. А теперь - грамотей, хатой-лабораторией заправляет, видите ли, знаток грунтов, людей просвещает: где-то в Харькове, мол, живет профессор, до сотни элементов нашел в навозе!
Но на Селивона уже никто не обращает внимания, слушают Завирюху, вспоминают, как сами возили навоз в экономию, а собственные полоски родили сорняки. Ума, бывало, не приложат, как дальше жить.
Потемнел лицом пастух, мучают его беспокойные мысли: люцерну-то спасли, скосили на траву, да, по всему видно, не миновать Павлюку беды. То и дело мотается в райцентр.
Люди перебирают толстые, хорошо выколосившиеся стебли, радуются, любуются: ну и хлеба в девичьей бригаде, экая гущина - мышь не пробежит!
- Много азоту, - поясняет Мусий Завирюха.
Он не то, что этот неуч Селивон, не петляет наугад, не путает вокруг да около, узнал цену слова, раскрылись ему недра. Завирюха теперь как по книге читает, что делается под землей. Пусть себе, кому охота, дерет бороду к небу. Почему в Куликах не взошла свекла? Переложили калийной соли. Завирюха давно знает, что животворные силы не на небе, хорошо подкормленные хлеба растут хорошо. Бригадир Дорош из мелкого самолюбия не признает ничьих указаний и советов, чуть побрызгал для отвода глаз, лишь бы агроном не допекал, - понадеялся на дождь. Теперь кается - не удались хлеба. Завирюху не проведешь - недоложил фосфора и калия... А кто послушал агронома?.. Собственно, теперь и сам-то агроном, как приезжает в Буймир, с кем прежде всего советуется? Один Родион Ржа не прознает, не терпит Завирюхи, вечно идет наперекор, давно бы со свету сжил, да кишка тонка. Устин Павлюк не дает его в обиду. Да и станет ли Завирюха обращать внимание на ненавистников? Кто подкормил хлеба по указаниям Завирюхи, тот не раскаивается, у того крупное зерно.
- Озимую пшеницу сеяли мы только в экономии, - с горечью вспоминает пастух.
Завирюха как-то набрался храбрости, соблазнился, посеял. Вышел летом в поле, схватился за голову: пшеница-то в рожь переродилась! Сеял пшеницу, а собрал суржик! Глушило бурьяном крестьянскую долю, забивала рожь пшеницу, вздохнуть не давали сорняки. Так и переливалось их цветистой красой старое поле: пырей, васильки, донник, молочай, чаполь, сурепка, вьюнок, овсюг, щетинник, лебеда, ширец, осот, репейник... Э, да всего не перечесть, забивал хлеба разный сорняк.
А вот теперь молоденькая бригадирша пшеницу посеяла - и удалась. Может, кое-кому и неловко стало. Всякий помнит - разве мало они намучились, пока выбрали Теклю в бригадиры? Все сердце изболелось, все колебались: можно ли доверить девушке сортовую пшеницу - судьбу колхозную? Кустистая пшеница всех склонила на сторону бригадира: росла пшеница, росло и уважение к Текле.
Завирюха потерял покой, летняя пора баламутила душу, целыми днями мотался по полям, пил росистый аромат хлебов, не раз рассвет встречал среди зеленого раздолья. Волнуются густые поля, остистая пшеница "феругинеум-1239" колышется на солнце, обильно цветет крепкая, в узлах, чистая, словно перебранная, белоколосая "эротриспермум-0917", густые, бархатно-голубые волны веселят глаз, поблескивает на солнце цвета червонного золота зернистая "украинка". Гордость рождалась в душе: дочка сеяла!
Это только неопытному глазу кажется, что зеленые нивы погружены в сон, лишь изредка кое-где зыблются ленивой волной. Мало кто знает, в какой смертельной борьбе за существование растут хлеба на этом с виду сонном поле, - какая пшеница победит: не даст сжечь себя суховею, не осыплется зерно, не положат бури, обильнее всего уродит. А тем временем советские ученые выращивают новые сорта, и неизвестно, какой сорт пшеницы превзойдет все другие через десять лет. Мусий Завирюха разговаривал с академиком. Впрочем, он ничего не сказал больше о столь знаменательном событии - к чему, в самом деле! - оно и без того всем известно.
Питкутскую рожь в прежнее время только помещик сеял. На смежных мужицких полосках сортовое зерно "скрещивалось". Вырастали тощие, помесные колосочки. Теперь привезет Завирюха муку с мельницы - аж хата светится! Мука, как крахмал, скрипит, а духовита!.. И яровая "саратовка" не поддается, видно, суховею, скоро поспеет. Завирюхе и посеять-то сортовую пшеницу прежде было не под силу. Вечно рябило глаза от мужицкой полоски: гиревая пшеница осыпается, усатка еще восковая, а красноостая не дозрела. Замусорены были земли. "Зайчики" бегали по пашне - плуги с одним колесиком, - плавали сохи. Сакковским плугом один Деришкур пахал Селивонов отец. Два быка либо четверка коней требовалась.
Сколько дум, сколько размышлений навевают тучные поля! Иным, возможно, кажется, что человек без толку слоняется по полю, меряет его вдоль да поперек, так себе, галок считает. Светлое времечко пришло, жаль день мал, коротка сердцу отрада.
Разложили на траве связанные пучочками стебли, расселись в душном сосняке, легонько терли в пальцах бархатистые листочки, - не колоски, а осуществленные мечты вставали перед глазами.
Горит овес в бригаде Дороша, народ горюет, свернулся лист пожелтели, высохли кончики, - подернулся ржавчиной; будь бы дождь - ожил. А Игнат того мнения, что и дождь не поможет - от самого основания стебель вянет. И вика мучается, не хочет цвести.
- А почему у Текли зацвела? Не одна разве земля? - некстати ввернул Савва, надоедливый мужик, вечно встрянет.
И кладовщик вынужден смолчать - не сваливать же снова все на природу, чтобы осмеяли.
А что должен делать бригадир? Как держать себя при подобных разговорах и обстоятельствах? Дороша сушит досада, не мил стал белый свет, очумел от злости, не глядел бы на людей, словечко молвить неохота. Не подступиться к бригадиру. Что он испытал - не приведи бог никому. Теклиной бригаде повезло - буйные озимые волнами так и ходят. На все лады превозносят Теклю, а Дорош одну брань слышит. Куда ни сунься - косые взгляды да попреки: зачахли озимые в бригаде Дороша, захирели яровые. Куда укрыться от недружелюбных, косых взглядов - драпануть на курорт, что ли, либо еще куда? Ворчит народ. Это сколько же трудодней спишут? И пастух Савва туда же, выговаривал на собрании: "Сам не сумел хлеба вырастить, так теперь на нашу бригаду надеешься? Поедаете наши трудодни? Стыд и позор..." Мусий Завирюха - тот вечно старается унизить бригадира, намекает, что Дорош никудышный хозяин, всякие небылицы измышляет: Дорош-де ведет хозяйство к упадку! А Завирюха уж не собирается ли записываться в спасители? Ну, свалились на бригадира беды да невзгоды, так враги уже готовы возвести на него всякую напраслину, сеют опасные мысли о его якобы непригодности к этому делу. Спасибо, Родион Ржа, заместитель председателя, не дает воли языкам, решительно пресекает недостойные разговоры, а то бы совсем со свету сжили. И уже сулят Текле поездку в Москву, на выставку, сулят всякие почести, награду, славу.
Не рановато ли недруги справляют победу? Не видать выставки Текле. Есть кому позаботиться об этом. Иначе на свете невозможно жить. Никому пока не известная, неприметная - и то покоя нет от нее! А уж если на выставке будет отмечена!.. Берите тогда, хлопцы, вилы в руки! Девка будет верховодить! Порядок наводить! Помыкать тобой, Игнат, тобой, Селивон, Дорош! Да и Родиону, как пить дать, не сладко придется!
Люди сидели прямо на траве, невеселые мысли теснились, набегали одна за другой. Солнце так и жарит, на баштане все пожухло, капуста горит, ржаной стебель, что соломина, желтеет, а корень - чахлый, коротенький, силенки нет набрать соков. Лениво переговаривались:
- Жидковаты хлеба в бригаде Дороша.