Марку, однако, не удается сбить Родиона.
- Это тот, что попал в "окно сатиры"! - сделал он попытку опорочить Марка.
- За правду! - раздались голоса из зала.
- Меня тут обвиняли... будто бы я разогнал кадры, - бубнит председатель. - Мы хотели исправить Марка и Павлюка, но эти люди не признают критики!
Родион вздумал "исправлять" Павлюка! Трактористу Сеню понятны уловки председателя, все его ходы и извороты. Да и кому они не видны?
- Устин Павлюк - старый член партии, организатор и первый председатель колхоза в Буймире! - говорит он.
Чем вздумал удивить Родиона!
- Он перерождается! - кричит Родион. Разве он не знает, что сказать?
- А что касается пастуха Саввы, - продолжает Родион, - так этот человек никак не может избавиться от пережитков прошлого - избил председателя ревизионной комиссии.
Нагорному сегодня хватало впечатлений, он ко всему прислушивался, наблюдал, записывал, но от последней новости несколько стал в тупик.
Пастух Савва сам торопится выложить перед секретарем свою вину. Правда, прежде всего он бросает Родиону:
- Администратор ты голый, вот что я тебе скажу!
И тогда уже рассказывает Нагорному, как это с ним случилось:
- Дьявол знает, как все вышло. Голова моя не боится ни чаду, ни дыму, а тут вдруг ни с того ни с сего разболелась. Лежу я больной, значит. Смотрю, едет на возу Гаврила - чересседельника на коне нет, хомут шею давит, а Гаврила еще и ноги на оглобли положил, совсем задушил коня. Не улежал я, выбежал: "Так-то ты колхозную худобу бережешь? Что это за копыто? А хомут? Думаешь, если есть машины, так можно коня не беречь? Ишь гонишь как бешеный! А будь бы он твой собственный, пожалел бы небось". Не стерпел - ну и дал тумака, не остерегся. Конь как заслышал мой голос, аж заржал...
Надо сказать, собрание очень снисходительно приняло покаянную речь пастуха, его простосердечная исповедь даже кое-кого привела в веселое настроение. Нагорный хоть и должен был признать добрые намерения пастуха, вставшего на защиту колхозного добра, но осудил самовольную расправу. Недостойно пастуха такое поведение.
Верно говорится - беда одна не ходит. Уж и без того довольно напастей свалилось сегодня на Родиона, а тут еще полеводка Варвара Снежко со своей жалобой - не лежит, дескать, у Родиона сердце к народу, вечно насупленный, глаза в землю, не здоровается никогда с человеком.
- Может, прикажешь тебе в спину кланяться, когда ты с цапкой в поле бежишь? - ответил Родион.
Варвара еще пуще расходилась, всякую пристойность забыла, налетела на Родиона:
- За какой-то соломой неделю ходила... Знай смотрит волком: мол, некогда мне сегодня. На следующий день приходишь - опять не вовремя...
Родион на это только руками разводит: только мне, дескать, и дела, что твоя солома. А та ишь какой вывод делает:
- И даст соломы, так уйдешь от него со слезами.
Эти слезливые бабы точно сговорились сегодня, взялись за Родиона.
- Несу из больницы ребенка, метель - дух забивает, встречаю на базаре председателя, сам-то небось в кожухе, в машине сидит ("Ох и въедливая эта Наталка!"). "Чего возле кабины топчешься, полезай в кузов!" - говорит. Снег - свету не видно, ветер сечет, люди обступили меня кругом, чтобы защитить от вьюги...
А того не подумает молодайка, пристало ли председателю на мешках либо на бочке с керосином сидеть.
Мавра убеждает Нагорного, что народ в колхозе трудовой, честный, да вот беда - завелась компанийка. Пьют, гуляют у Селивона. Что ни день воскресенье, что ни неделя - свадьба. Давно пора Селивона с Игнатом вывести на чистую воду. Разве болеют они за развитие хозяйства, за воспитание масс, за колхозный достаток, за государственные интересы? Им бы побольше содрать с колхоза. Разгоняют честные кадры, ставят всюду своих прихвостней, разорить хотят колхоз.
- А что председатель? - спрашивает Нагорный, видимо с большим вниманием отнесшийся к Мавриным словам, чему Родион не очень-то был рад.
Кто не знает эту придиру Мавру? А Нагорный, вместо того чтобы пресечь наветы, развязывает людям языки, поощряет подобные разговоры.
И Мавра, кивая на сидевших рядком пышнотелых кумушек, рассказывает, что Соломия с Татьяной совсем опутали, залили магарычами Родиона. Хозяйством заправляют Селивон с Игнатом, в их руках зерно, мука, мед, масло, сахар, рыба, сало, фрукты, овощи, - все это так и липнет к их рукам, давно уже тюрьма по ним плачет.
Эта сухонькая пожилая женщина вызвала невольную симпатию - честный, правдивый взгляд, звенящий гневом искренний голос. Видно, здорово наболело у нее на душе. Да разве у нее одной?
У кладовщика Игната на такой случай всегда был готов один ответ:
- Нет еще такого кирпича, чтобы для меня тюрьму построить!
Кто не знает, что Селивон навеселе хвастался: нас, мол, суд не возьмет, мы с самим начальником милиции в дружбе.
Неизвестно, к чему бы пришло собрание при попустительстве Нагорного, да Урущак решил успокоить собрание. Сгоряча невесть чего можно наговорить, кучу бед навлечь на голову невинного человека! Взять, к примеру, Родиона: образцово поставил ферму, да и все хозяйство отлично ведет, пашет, сеет, выполняет государственные поставки, хорошо провел кампанию по реализации займа. И за что ругают человека? Да и много еще других полезных качеств нашел Урущак у председателя, которых не разглядели колхозники по той простой причине, что из мелких соображений рады бы даже избавиться от Родиона. Что это за порядок? И где мы председателей наберем?
- Неужто свет клином сошелся? - подает голос Устин Павлюк.
Урущак с таким пылом принялся вразумлять собрание, что его пот прошиб (кто проникнет в ход мыслей секретаря?), а этот Павлюк одной фразой свел на нет все его усилия.
Часто случается, что добрые намерения приводят к обратным результатам. Вместо того чтобы утихомирить страсти, Урущак лишь пуще распалил их, и собрание напустилось на Родиона, разогнавшего умелых работников. Мавра чуть не вопила: когда-то у нас пели да веселились, а теперь знай плачем, боимся - скот погибнет, а то и вовсе ферма сгорит, либо еще какая беда приключится. Она прямо-таки умоляла Нагорного навести в колхозе порядок. Этот председатель доведет колхоз до полного разорения. В Павлюковых руках выросла ферма, а теперь полюбовница председателя Санька распоряжается на ферме, никого не признает, захотела обскакать Марка, пустила скотину - еще роса не сошла - на клевер, чуть не погибла скотина.
- Азот бродит, все равно что дрожжи, бактерия, - поясняет Мусий Завирюха.
Что было делать Урущаку? Отдать Родиона на расправу?
- Если провинился председатель, запишем выговор... - снова обращается Урущак к собранию.
- Не поможет бабке кадило! - кричит пастух.
Вот привязался! Урущак бросает раздраженный взгляд на лохматую бороду. Он хочет помочь людям разобраться:
- Никак невозможно переизбрать сейчас председателя, надо подождать до конца хозяйственного года.
И этим важным соображением то ли убедил наконец, то ли ошеломил людей. Буймирцы еще не сталкивались с таким препятствием.
Для Урущака это был проверенный ход, не раз помогавший ему выходить из самых трудных положений: как только обвиняют кого в непригодности, требуют сместить - пусть, мол, кончится хозяйственный год, а там видно будет!
И, надо сказать, соображение это имеет кое-где распространенное хождение как очень дельное, убедительное и даже незыблемое.
А чтобы усилить произведенное на собрание впечатление, Урущак продолжает:
- Здесь все беды и напасти свалили на председателя - будто бы он потакает пережиткам прошлого, не воспитывает массы, разогнал кадры, доверился мошенникам, едва не погубил ферму, разоряет колхоз. А мы где были? Куда смотрели? Где был райцентр? Это ж клевета на руководство!
Кто осмелится сейчас пускаться в опасные рассуждения? Всем ясно: сваливать вину на председателя - значит возводить поклеп на руководство! Попробуй теперь плохо отозваться о председателе! Это ж прямой намек на районное руководство! У всех звенели в ушах слова Урущака: "А мы где были?" Что скажешь после этого?
- А мы прозевали! - ответил на слова заведующего райзу Нагорный.