— О чём — вместе взятом, фру?
— Если вы не рассердитесь на меня, то я скажу, пожалуй. Об её отношениях. Вы поняли меня?
Хольм сделал руками отстраняющий жест:
— У меня нет буржуазных предрассудков, если вы целитесь в этом направлении.
— Я не целюсь ни в каком направлении, — отвечает фру. — Мне вы не нужны. Но ваш случай является для меня загадкой. Каким образом вообще началась вся эта ваша история с ней?
— Судьба! — сказал Хольм.
— А разве она не слишком... я хочу сказать...
— Нет, — отвечал Хольм, — мы одних лет.
— Сколько же ей лет, по её словам?
— Семьдесят. Но помимо моложавости у неё есть нечто, выгодно отличающее её от женщин, которым ужасно хочется быть возможно моложе.
— Благодарю вас!
— Это — её полнейшая естественность и человечность, как внутренняя, так и внешняя, свежесть, чувственность, нежность, которых она не скрывает. Я не видал ничего подобного. Вы её знаете?
— Чуть-чуть.
— Я-то её знаю, — сказал Хольм. — Нос немножко с горбинкой, глаза зеленоватые и становятся маленькими и влажными, когда она смеётся, большой, но тонко очерченный рот, чудесный, губы коричневые и полные...
— Я же говорю вам, что почти не знаю её.
— Высокая грудь, полные губы...
— Ещё раз...
— Жадный рот, волосы, — совершенно не к чему столько волос одному человеку, — но рот...
— Так, так! Знаете, что я вам скажу, — говорит вдруг фру деланно оживлённым тоном. — Карел из Рутена здорово выучился играть на вашей гитаре.
Хольм даже привскочил:
— Неужели? Карел из Рутена? Ну да, весь дом у них музыкален. Вы предложили мне стакан портвейна, фру?
— Простите меня, но только в шутку. На самом деле у нас нет средств иметь портвейн. А вы поверили?
— Пожалуй, что нет. Простите. Это хорошо, что я оставил у него свою гитару. У Карела, я хочу сказать. Как же вы узнали, что он выучился играть?
— Мы с мужем ходили в Рутен.
— Без меня! — сказал Хольм.
— Да, но без всякого дурного умысла. У моего мужа было там дело. Он помог Карелу получить какие-то деньги из общественной помощи, чтобы осушить на них пруд.
— Ваш муж это сделал?
— Да. И Карел был так этим доволен, что бросил работу и сыграл нам на гитаре.
— Чёрт знает что за молодчина этот ваш муж, раз ему так легко дают деньги!
— Да, и ему пришлось идти не дальше, как в земельное управление, в самой деревне. Конечно, муж мой умный и дельный человек. А вы в этом сомневались?
Хольм улыбнулся.
— Если б между нами было всё как прежде, я сказал бы что я тоже умный и дельный человек.
Фру тоже улыбнулась.
— А я, если б между нами было всё как прежде, из страха потерять вас согласилась бы с вами.
— А теперь?
— Ну, а теперь я могу только сказать, что вы человек, способный лишь к замысловатой болтовне.
— Чёрт знает что! — сказал Хольм. — К замысловатой болтовне?
— Да, с такой жалкой соучастницей, как я, например. Мы оба до того пусты! До самого дна.
Хольм: — После этого мне не остаётся ничего другого, как...
Фру оборвала его:
— Боже мой, избавьте меня от дальнейшего! Я не хочу больше слушать эту болтовню.
— Может, вы хотите, чтобы я молчал? Прикажите.
— Вы могли бы наклонить голову и сказать, что теперь вы понимаете, почему и вам предпочитаю своего мужа.
Хольм внимательно поглядел на неё.
— А в этом нет немного ревности?
— Не знаю, — отвечала фру.
Хольм встал, чтобы идти.
— Будем немного более снисходительны к самим себе, фру. Никто не может быть иным, чем он есть. Аптекарь Хольм ничто, но он таков, он — на иной манер, чем почтмейстер Гаген. И он прощает себе это. Мы говорили о вас и о другой даме, — болтали, если хотите. Вы и она непохожи друг на друга, но обе вы кое-что.
Фру вскочила.