— Я в такой крайности. И это для вас сущий пустяк...
— Ступай к своему зятю, Беньямину, раз уж он такой молодец! — оборвал Август всю болтовню.
И он поступил тут, как настоящий мужчина и капитан...
Как раз теперь, когда он сделался богатым и важным и мог показаться во всем своём блеске, Корнелия оказалась потерянной для него. Потерянной? Совсем потерянной? Это ещё не известно. Они не видали ещё всего блеска. С каким удовольствием он покажет им своё овцеводство! У него было их теперь двадцать семь штук. Иёрн Матильдесен завтра же придёт за ними и отведёт их в горы. Август слыхал предание о том, как некто по имени Кольдевин, и позднее другой, по имени Виллац Хольмсен, пасли стада овец в горах. Это не было мечтой и чудачеством, над которым будут смеяться, наоборот, он основывает огромное дело; для начала он купит тысячу голов, может быть, ему придётся снять контору в городе...
На крутом повороте дороги перед ним очутилась вдруг Осе. Но Август прежде и Август теперь был уже не тот человек; он прошёл мимо, не поклонившись.
— Вот как! — сказала она. — Ты важничаешь.
Август шёл дальше.
— Ты опять был у неё, как я вижу.
Август обернулся:
— А тебе какое дело?
— Никакого. Но я предупредила тебя.
— Ты предупреждаешь? Неужели ты думаешь, что я обращу на это внимание?
— А вот увидишь! — закричала Осе. — Ты дрянь, ты родился в пятницу, и ты никуда не годишься.
— Ишь ты, леший! Как смеешь ты кричать людям в лицо такие вещи? — воскликнул Август и сделал по направлению к ней несколько шагов. — Я такой человек, что захочу — и тебя арестуют в любой день.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Осе.
Но это не был смех: она не смеялась, а только сказала: «Ха-ха-ха».
Август сказал под конец:
— Разное я слышал о тебе, чудовище ты этакое. Ты ходишь и расплёвываешь несчастье перед дверьми у людей, ты так напугала человека и лошадь, что они упали в водопад, ты вырвала доктору глаз. Но я не боюсь тебя, и наступит время, когда власти закуют тебя в кандалы. Попомни моё слово!
И с ней также покончено.
Он выпрямился там, где стоял у дороги, и почувствовал себя большим человеком. Чудно, что Беньямин со своими семью овцами одержал победу над ним, бессмысленно, совершенно бессмысленно. Они его не знают, они думают, что он скупает овчину, а он купит десять тысяч овец...
Август шёл и напевал что-то себе под нос, а внутри у него звучала гордая музыка. Пусть уж они простят ему это, пусть как-нибудь привыкнут к нему, козявки.
Вид маленьких домиков возле моря пронзил его сердце. Он был так богат и могуществен: он мог оставить после себя в доме Тобиаса девятьсот крон и пятьдесят крон у вдовы Солмунда, кто из них мог поступить так же? Вот тут ещё со времён старого Сегельфосса стоят эти крошечные человеческие жилища, и внутри их, уж конечно, нужда. И до того убого и пугливо это племя, что каждый раз, когда он проходит по этой части города, он видит, как здешние дикари шныряют в дыры дверей и не выходят, прежде чем он не пройдёт мимо.
Перед домом играют дети, они не замечают, что Август приближается. Человек с непокрытой головой разбивает на дрова ящик, он увидал его слишком поздно, чтобы скрыться. Август протянул старшей девочке бумажку в десять крон и сказал, чтоб она разделила деньги между всеми. Девочка так и осталась стоять с бумажкой в руке.
— Бог в помощь! — поздоровался Август.
Человек поднял руку к волосам, как бы для того, чтобы снять шляпу, хотя и был простоволос.
— Спасибо, — сказал он.
— Это твоя девочка?
— Нет.
У человека были светлые, голубоватые, как разбавленное водой молоко, глаза, и сам он казался увядшим, но одет он был неплохо.
— Ты рыбак? — спросил Август.
— Нет.
— Кто же ты тогда?
— Могильщик.
— Так, могильщик. Да, мы все умрём, и всем нам понадобится могила! — «Чертовски неразговорчивое существо, интересно, как это он устроен?» — подумал, вероятно, Август. Он спросил: — Это твоя изба?
— Да, — отвечал человек. — Теперь она моя.
— Ты один в ней живёшь?
— Нет.
Боже, что за наказание, какой крест выдавливать слова из этого урода! Август послал девочку разменять деньги и ждал, пока она вернётся. Четверо других детей стояли и глядели на него.
— Среди этих малышей нет твоих ребят? — спросил он.
— Нет. У меня нет детей.
— Они умерли?
— Вроде того, уехали.
— Так, значит, они уехали. Ты, вероятно, остался только с женой?
— Да.
Но когда девочка принесла разменянные деньги и каждый из детей получил по две кроны, с которыми все тотчас разбежались по домам, старый могильщик сказал вдруг сам:
— Точь-в-точь так делал и покойный Виллац Хольмсен!
— Он тоже раздавал мелочь?
— Да, да, да, да, да, он раздавал! — отвечал старичок и, погрузившись в воспоминания, закачал головой.
— Так ты, значит, живёшь здесь со времён Виллаца Хольмсена?