"...Заговорщики, не имея никакой опоры ни в гарнизоне, ни в рабочем населении, надеялись исключительно на внезапность удара. Но план их оказался своевременно раскрыт комиссаром Петропавловской крепости прапорщиком Благонравовым благодаря революционной бдительности красногвардейца, имя которого будет установлено. В центре заговора стоял так называемый "Комитет спасения". Командование войсками было возложено на полковника Полковникова. Его ордера подписывались отпущенным на честное слово бывшим членом ЦИК Гоцода...
Извещая об этом население Петрограда, Военно-революционный комитет постановляет:
Арестовать замешанных в заговоре лиц и предать их военнореволюционному суду".
Из Москвы пришло известие, что юнкера и казаки окружили Кремль и потребовали от советских войск сдачи оружия. Советские войска исполнили требование, но, когда они выходили из Кремля, враги набросились на них и расстреляли. Сла-оые большевистские- отряды выбиты с телефонной станции и телеграфа. Центр города находится в руках юнкеров... Но вокруг них уже собираются новые советские силы. У личный бои постепенно разгораются. Все попытки соглашения провалились... На стороне Советов десятитысячный солдатский гарнизон 11 нс-шгогг) красногвардейцев. На стороне правительства
шесть тысяч юнкеров, двадцать пять сотен казаков и две тысячи белогвардейцев.
Шло заседание Петроградского Совета, а по соседству работал новый ЦИК, рассматривал декреты и постановления, непрерывно поступавшие к нему из Совета Народных Комиссаров 2, заседавшего этажом выше. Здесь были рассмотрены: порядок утверждения и опубликования законов, закон о восьмичасовом рабочем дне и "Основы системы народного просвещения", предложенные Луначарским. На обоих заседаниях присутствовало всего несколько сот человек, в большинстве вооруженных. В Смольном почти пусто. Только охрана работала у окон, устанавливая пулеметы, чтобы можно было держать под огнем боковые флигели.
В ЦИК выступал делегат Викжеля:
"Мы отказываемся перевозить войска как той, так и другой стороны. Мы послали к Керенскому делегацию с заявлением, что, если он продолжит свое движение па Петроград, мы прервем все его коммуникационные линии...".
Затем он по обыкновению предложил созвать конференцию всех социалистических партий для сформирования нового правительства...
Каменев отвечал очень осторожно. Большевики были бы рады присутствовать на такой конференции. Однако центр тяжести вопроса лежит не в составлении правительства, а в том, примет ли оно программу съезда Советов... ЦИК обсудил декларацию левых эсеров и социал-демократов интернационалистов и принял предложение о пропорциональном представительстве на конференции, включая даже делегатов от армейских комитетов м крестьянских Советов...
В Большом зале Троцкий давал отчет о событиях дня.
"Мы предложили юнкерам-владимирцам сдаться,- говорил он.- Мы хотели избежать кровопролития. Но теперь, когда кроьь уже пролита, есть только один путь - беспощадная борьба. Думать, что мы можем победить какими-либо другими средствами,- ребячество... Наступил решительный момент. Все должны помогать Военно-революционному комитету, сообщать ему обо всех запасах колючей проволоки, бензина и оружия... Мы завоевали власть, теперь надо удержать ее".
Меньшевик Иоффе хотел прочесть декларацию от имени своей партии, но Троцкий отказался допустить "спор о принципах".
"Наши споры теперь разрешаются на улицах,- воскликнул он.- Решительный шаг сделан. Мы все и, в частности, лично и берем па себя ответственность за все происходящее..."
Выступали солдаты, прибывшие с фронта, из Гатчины. Один кз них - от ударников 481-й артиллерийской бригады: "Когда об этом узнают в окопах, там скажут: вот ото - наше правительство". Юнкер Петергофской школы прапорщиков рассказал, как он и двое других отказались идти против Советов и как товарищи, вернувшись после боя из Зимнего дворца, выбрали его своим комиссаром и послали в Смольный предложить услуги настоящей революции.
И снова на трибуне Троцкий, легко загорающийся, отдающий приказы, отвечающий на вопросы.
"Чтобы разбить рабочих, солдат и крестьян, мелкая буржуазия готова пойти на соглашение хотя бы с самим дьяволом",- сказал он. За последние два дня наблюдалось много случаев пьянства. "Не пить, товарищи! После 8 часов вечера никому не выходить на улицу, кроме тех, кто в карауле по нарядам. Необходимо обыскать все помещения, в которых могут оказаться запасы крепких напитков, и уничтожить все спиртное 3. Никакой пощады тем, кто продает вино 4..."
Военно-революционный комитет послал за делегатами Выборгского района, затем за делегатами Путиловского завода. Они спешно собрались.
"За каждого убитого революционера,- заявил Троцкий,- мы убьем пять контрреволюционеров".
Мы снова пошли в город, Дума сверкала огнями, и целые толпы вливались туда. В нижнем этаже слышались рыдания и горестные крики; толпа сгрудилась вокруг бюллетеней со списком юнкеров, убитых в бою, или, вернее, предполагавшихся убитыми в бою, потому что очень скоро многие из этих мертвецов оказались живы и здоровы... Наверху, в Александровском зале, заседал Комитет спасения. Здесь были видны золотые с красным офицерские погоны* знакомые лица интеллигентов из меньшевиков и эсеров, жесткие глаза и безвкусно шикарные костюмы банкиров и дипломатов; попадались старорежимные чиновники и изящно одетые женщины...
Давали показания телефонистки. Одна за другой появлялись па трибуне крикливо одетые девушки, подражавшие светским манерам, но с истощенными лицами и в стоптанных ботинках... Они краснели от удовольствия при звуках аплодисментов "изящной" петроградской публики - офицеров, богачей, известных политических деятелей; одна за другой рассказывали они о своих страданиях в руках пролетариата и клялись в своей верности всему старому, твердо установленному и могущественному...
В Николаевском зале снова заседала дума. Городской голова в обнадеживающем тоне рассказывал, что петроградские полки начинают стыдиться своих действий; пропаганда делает свое дело... Вбегали и выбегали эмиссары. Они приносили новости о большевистских зверствах и убийствах, пытались спасать юнкеров, предпринимали расследования... "Большевики,- говорил Трупп,- будут побеждены нравственной силой, не штыками..."
Между тем на революционном фронте не все было благополучно. Неприятель подтянул бронированные поезда, воору-?кенные пушками. Советские отряды, состоявшие главным образом из необученных красногвардейцев, не имели ни офицеров, ни определенного плана действий. К ним присоединилось всего пять тысяч регулярных солдат. Остальные части гарнизона либо разделывались с мятежом юнкеров, либо охраняли порядок в столице, либо все еще не могли решить, на чью сторону стать. В десять часов вечера Ленин выступил с речью перед собранием делегатов гарнизонных полков, и они подавляющим большинством голосов постановили вступить в борьбу. Был создан комитет из пяти солдат нечто вроде генерального штаба, и рано утром полки в полном боевом порядке вышли из казарм... Я встретил их, когда шел домой. Мерным и твердым шагом боевых ветеранов шли они штык к штыку в отличном равнении по пустынным улицам завоеванного города...
А в то же время на Садовой в помещении Викжеля происходила конференция всех социалистических партий, собравшаяся для формирования нового правительства. Абрамович от имени меньшевиков центра заявил, что не должно быть ни побежденных, ни победителей, что о старом вспоминать нечего... Все левые группы и партии согласились с ним. Дан от имени правых меньшевиков предложил большевикам следующие условия перемирия: Красная Гвардия должна сложить оружие, а петроградский гарнизон - подчиниться городской думе; войска Керенского не сделают ни одного выстрела и не арестуют ни одного человека; будет составлено министерство из представителей всех социалистических партий, кроме большевиков. Рязанов и Каменев заявили от имени Смольного, что коалиционное правительство всех социалистических партий приемлемо, но протестовали против предложения Дана. Эсеры раскололись. Но исполнительный комитет крестьянских депутатов и народные социалисты наотрез отказались работать с большевиками... После резких споров была избрана комиссия для выработки приемлемого плана...
В комиссии борьба шла всю ночь, весь следующий день и следующую ночь. Подобная попытка соглашения была уже сделана однажды, 9 ноября (27 октября), по инициативе Мартова и Горького. Однако тогда эта попытка провалилась: Керенский приближался, Комитет спасения проявлял огромную активность, и правые меньшевики, а также эсеры и народные социалисты неожиданно отказались от переговоров. Теперь они были устрашены подавлением юнкерского мятежа...
Понедельник 12 ноября (30 октября) прошел в неизвестности. Взоры всей России были устремлены к серой равнине у предместья Петрограда, где все силы старого порядка, какие только можно было собрать, стояли лицом к лицу с не организававшейся еще властью нового, неизведанного. В Москве было объявлено перемирие; стороны вели переговоры и выжидали, чем кончится дело в столице. А между тем делегаты съезда Советов, поспешно разъехавшиеся по всем направлениям, вплоть до отдаленнейших пределов Азии, возвращались к своим домам и везли с собой пылающие факелы революции. Вести и чудесных событиях расходились по всей стране, как волны расходятся по водной глади, и все города и дальние деревни шевелились и подымались. Советы и военно-революционные комитеты против дум, земств и правительственных комиссаров... Красногвардейцы против белогвардейцев... Уличные бои и страстные речи... Исход зависел от того, что скажет Петроград...
Смольный был почти пуст, но дума кишела народом. Престарелый городской голова с присущим ему достоинством протестовал против воззвания гласных большевиков.
"Дума вовсе не является центром контрреволюции,- горячо говорил он.- Дума не принимает никакого участия в происходящей борьбе партий. Но в тот момент, когда в стране нет никакой законной власти, единственным центром порядка является городское самоуправление. Этот факт признается мирным населением; иностранные посольства считаются только с теми официальными документами, которые подписаны городским головой. Европеец по самому своему складу не может допустить иного положения, чем то, при котором городское самоуправление является единственным органом, способным охранять интересы граждан. Город обязан оказать гостеприимство всем организациям, желающим воспользоваться этим гостеприимством, а потому дума не может препятствовать распространению в своем здании каких бы то ни было газет. Сфера нашей деятельности расширяется, мы должны получить полную свободу действий, наши права должны признаваться обеими сторонами...
Мы совершенно нейтральны. Когда телефонная станция была занята юнкерами, Полковников приказал выключить все телефоны Смольного, но я заявил протест, и эти телефоны продолжали работать..."
Иронический смех на большевистских скамьях и негодующие выкрики справа.
"И все же,- продолжал Шрейдер,- большевики считают нас контрреволюционерами и соответственно аттестуют нас населению. Они лишают нас наших транспортных средств, отнимая у нас последние автомобили. Не наша будет вина. если в результате в городе начнется голод. Никакие протесты не помогают..."
Большевик член городской управы Кобозев заявил, что он сомневается, чтобы Военно-революцицнный комитет реквизировал городские автомобили. Если даже допустить, что подобные случаи имели место, то это, вероятно, сделали неполномочные лица под влиянием крайней необходимости.
"Городской голова,- продолжал он,- говорит, что мы не имеем права превращать думу в политическое собрание. Но все, что говорят здесь любой меньшевик и эсер, есть не что иное, как партийная пропаганда, а у дверей они распространяют свои нелегальные газеты - "Искру", "Солдатский Голос" и "Рабочую Газету", подстрекающие к восстанию. Что если бы мы, большевики, тоже начали распространять здесь свои газеты? Но мы этого не сделаем, потому что уважаем думу. Мы не нападаем и не собираемся нападать на городское самоуправление. Но, раз вы обратились к населению с призывом, мы имели право сделать то же самое..."
После этого выступил кадет Шингарев. Он заявил, что с людьми, которых надо просто отправить к прокурору и предать суду по обвинению в государственной измене, не может быть общего языка... Он снова предложил исключить из думы всех большевиков. Но это предложение было отвергнуто, потому что против гласных большевиков нельзя было выдвинуть никаких персональных обвинений, а между тем все они активно работали в городских учреждениях.
Тогда двое меньшевиков-интернационалистов заявили, что воззвание большевистских членов думы было прямым призывом к погрому. "Если всякий, кто против большевиков, есть контрреволюционер,- говорил Пинкевич,- то я не понимаю, в чем же разница между революцией и анархией... Большевики подчиняются всем страстям разнузданных масс, а у нас нет ничего, кроме нравственной силы. Мы протестуем против насилий и погромов как с той, так и с другой стороны. Наша цель - найти мирный выход из положения..."
"Прокламация под заглавием "К позорному столбу", расклеенная по улицам и призывающая народ уничтожить меньшевиков и эсеров,- заявил Назарьев,- есть преступление, которого вам, большевикам, никогда не смыть с себя. Вчерашние ужасы - это только пролог к тому, что подготавливается такими прокламациями... Я все время пытался примирить вас с другими партиями, но теперь я испытываю по отношению к вам только презрение!"
Большевики вскочили с мест, гневно крича. Им отвечали хриплые ненавидящие голоса, яростные жесты...
Выйдя из зала, я встретил городского инженера меньшевика Гомберга и трех-четырех репортеров. Все они были в очень радужном настроении.
"Ну, что! - говорили они.- Эти трусы боятся нас. Они не посмеют арестовать думу! Их Военно-революционный комитет не смеет послать сюда комиссара. Да что там! Сегодня я видел на углу Садовой как красногвардеец пытался задержать мальчишку, продававшего "Солдатский Голос"... Мальчишка только смеялся ему в лицо, а толпа чуть не расправилась с разбойником самосудом. Теперь все решится в течение нескольких часов. Пусть Керенский даже и не придет, все равно у них людей, которые могли бы руководить правительством, нет. Абсурд!.. Я слышал, что они там дерутся между собой в Смольном!"
Один эсер, мой приятель, отвел меня в сторону. "Я зною, где скрывается Комитет спасения, - сказал он мне. - Хотите пойти поговорить с. ними?"
Уже наступили сумерки. В городе снова шла обычная жизнь: торговали магазины, горели по улицам огни, и в обоих направлениях медленно двигались густые толпы народа, продолжая всегдашние споры.
Дойдя по Невскому до дома No 86, мы прошли во двор, окруженный высокими корпусами. Мой друг особенным образом постучал в дверь 229-й квартиры. Внутри послышалась возня, хлопнула внутренняя дверь. Затем наружная дверь слегка приоткрылась, и мы увидели женское лицо. Быстро оглядевшись, женщина впустила нас. То была женщина средних лет, со спокойным выражением лица. "Кирилл! крикнула она,- все в порядке!" В столовой кипел самовар, на столе стояли тарелки с хлебом и селедкой. Из-за оконной гардины вышел человек в офицерской форме, из чулана появился другой человек, переодетый рабочим. Оба были очень рады видеть американского корреспондента и не без удовольствия заявили мне, что их наверняка расстреляют, если они попадутся большевикам. Имен своих они не назвали, но оба были эсеры.
"Почему вы печатаете в своих газетах такую невероятную ложь?" - спросил я.
Офицер без всякой обиды ответил: "Да, знаю. Но что же нам делать? (Он пожал плечами.) Должны же вы понять, что нам необходимо создать в народе известное настроение...",
Второй перебил его. "Все это со стороны большевиков - сплошная авантюра! У них нет интеллигенции. Министерства не будут работать... Россия - это не город, а целая страна... Мы понимаем, что им не удержаться больше нескольких дней, потому мы и решились поддержать крупнейшую из выступающих против него сил - Керенского и помочь восстановить порядок".
"Все это прекрасно,- заметил я. - Но зачем же вы объединяетесь с кадетами?"
Лжерабочий откровенно усмехнулся. "Говоря по прайде, сейчас народные массы идут за большевиками. У нас пока что нет последователей. Мы не можем мобилизовать ни горсточки солдат. Настоящего оружия у нас нет... До известной степени большевики правы. В настоящий момент в России имеются всего две сколько-нибудь сильные партии - это большевики и реакционеры, прячущиеся под крылышком у кадетов. Кадеты думают, что они пользуются нами, но на самом-то деле мы пользуемся ими. Когда мы разгромим большевиков, то повернем против кадетов..."
"А будут ли большевики допущены в новое правительство?"
Он почесал в затылке. "Это сложный вопрос,- проговорил он.- Конечно, если их не пустить, они, наверно, опять начнут все сначала. Во всяком случае тогда у них будут шансы на то, чтобы определять равновесие сил в Учредительном собрании, если только Учредительное собрание вообще будет собрано".