66075.fb2
"Напа-али на ко-озлика серые волки..."
Митя крепится изо всех сил.
Но шалун не унимается и с ещё более трагическим видом, испытывая брата, поёт: "Оста-авили ба-абушке ро-ожки да но-ож-ки", пока малыш, не выдержав, не заливается в три ручья. Помню, что я ссорилась из-за этого с Володей, возмущаясь, что он дразнит маленького.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Когда отец бывал дома, он приходил обычно на выручку к нам, старшим, уводил Володю к себе в кабинет и проверял его уроки. Обычно Володя знал всё. Тогда отец начинал спрашивать его старые латинские слова по всей тетради. Но Володя отвечал их без запинки. И если у отца не было досуга занять его чем-нибудь другим, например шахматами, то тишина в столовой водворялась ненадолго.
А шахматы любил наш отец, и любовь эта передалась всем братьям. Для каждого из них была радость, когда отец звал его к себе в кабинет и расставлял шахматы. Шахматы эти, которые отец очень берёг и которыми все мы восхищались в детстве, были и выточены им самим на токарном станке ещё в Нижнем Новгороде, до переезда в Симбирск. Мы все выучились играть, и позднее, когда Владимир Ильич жил за границей в эмиграции, мать послала их ему. Но в Кракове, где Ильич был арестован в начале мировой войны и откуда ему пришлось по освобождении уехать, побросав вещи, были оставлены и эти шахматы и, к сожалению, пропали.
Володя играл в шахматы с отцом и с братом Сашей. Мы, девочки, играли меньше. Помню только одну осень, когда отец и мы, трое старших, очень увлекались четверными шахматами и просиживали за ними поздно по вечерам. Но когда начались регулярные занятия, пришлось, конечно, оставить эту игру, которая обычно очень затягивалась.
Относясь ко всему серьёзно, Володя и шахматную игру стал изучать, как и старший брат, по руководствам и позднее играл очень хорошо. Игра эта часто скрашивала для него вынужденную жизнь в деревне, в провинции, а после - в ссылке и в эмиграции. Гимназистом же он очень любил играть в шахматы с Сашей. И не только в шахматы. Он любил играть во всё, во что играл Саша, делать всё, что делал Саша. Он очень любил своего старшего брата и подражал ему во всём, до мелочей.
О чём, бывало, ни спросят Володю - как хочет он играть, пойдёт ли на прогулку, с маслом или с молоком положить ему каши за столом, - он не ответит сразу, а смотрит на Сашу. А тот нарочно медлит ответом, лукаво поглядывая на брата.
И мы оба посмеиваемся над ним. Но и насмешки не отучали Володю, и он отвечал: "Как Саша". Так как Саша был на редкость серьёзный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик, то подражание ему было очень полезно для Володи: он постоянно видел перед собой пример сосредоточенности, точного и внимательного исполнения заданного, большой трудоспособности.
Пример Саши, горячо любимого брата, имел огромное значение для Володи. И не только в отношении к работе - в отношении к людям Саша являлся примером для нас всех, пользовался исключительной любовью всех нас за свой чуткий, ласковый и в то же время справедливый, твёрдый характер. Володя был с детства вспыльчив, и пример Саши, его всегдашней ровности и большой выдержки, имел для всех остальных детей, в том числе - и особенно - для Володи, большое значение. Сначала подражая старшему брату, Володя потом сознательно стал бороться с этим недостатком, и в более зрелые годы мы совсем - или почти совсем - не замечали в нём вспыльчивости.
Такую же борьбу с собой и работу над собой видим мы в нём и в отношении развития в себе трудоспособности. Хотя мы и говорили, что Володя относился внимательно к исполнению всех своих заданий и учился прекрасно, но при его выдающихся способностях это всё-таки не составляло для него почти никакого труда - не приходилось напрягаться, вырабатывать в себе трудоспособность.
Относясь чрезвычайно сознательно и строго к себе и ко всему окружающему, Володя сам подметил в себе этот недостаток. Прислушиваясь раз к бесконечным, чрезвычайно терпеливым упражнениям на рояле сестры Оли, он сказал мне: "Вот чьей работоспособности можно позавидовать". И он начал вырабатывать в себе трудоспособность, которая стала выдающейся уже в его молодые годы - в годы окончания им университета - и которой все мы удивлялись, когда он стал взрослым.
Вообще я замечала в Володе ещё в детские годы способность критически относиться к окружающему.
Этот живой, шаловливый мальчик, который легко замечал смешные, слабые стороны в других и был не прочь подразнить, посмеяться, на деле замечал не только это. Он подмечал, как было указано на примере Олиной музыки, и хорошие стороны, и непременно с тем, чтобы прикинуть к себе: так ли он поступает, нет ли чего в поступках другого, что и он мог бы позаимствовать.
Это было, по-моему, одной из сильных сторон Володи. У меня остались в памяти случаи, по поводу которых он говорил: "Я думал: хватило бы у меня мужества на это? Пожалуй, нет".
Ему в детстве было чуждо хвастовство, важничание - эти неприятные свойства, которых он не терпел в более поздние годы, от которых предостерегал молодёжь в своей речи на III съезде комсомола.
Правда, и отец наш очень не любил хвастовства и, несмотря на постоянные отличия в школе всех нас - и особенно Володи, - никого не хвалил и, радуясь нашим успехам, старался поощрять нас на большие.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же - удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: "Из греческого пять, из немецкого пять".
Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: "Из латыни пять, из алгебры пять", но суть была одна: получалась обычно одна отметка - 5.
Отец говорил в те годы матери, что Володе всё слишком легко даётся и он боится, что в нём не выработается трудоспособность. Мы знаем теперь, что опасения эти оказались излишними, что Володя сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.
Но Володя любил и посмеяться. Когда собирались его сверстники или в семье с меньшими (Олей и Митей), он был коноводом всех игр. И каждый день слышался его смех и неистощимый запас шуток и рассказов.
Вера Васильевна Кашкадамова, учительница городской школы и близкая знакомая нашей семьи, рассказывает в своих воспоминаниях, какое весёлое настроение царило у нас обычно, когда вся семья собиралась к вечернему чаю. "И всех громче, - говорит она, - звучали голоса Володи и его второй сестры, Оли. Так и раздавались их звонкие голоса и заразительный смех". Они рассказывали о разных происшествиях в гимназии, о разных проделках, шалостях. Отец был тоже не прочь поболтать с нами и, оставляя в кабинете серьёзные дела, рассказывал о своих гимназических годах, о различных случаях с его товарищами, разные шутки и анекдоты из школьной жизни. "Все смеются, всем весело. И хорошо чувствуется в этой дружной семье", - пишет Кашкадамова.
Некоторые проказы Володи остались у меня в памяти. Так, приехала к нам двоюродная сестра, женщина-врач. В то время женщины-врачи были редкостью. Эта двоюродная сестра была одной из первых. Сидит она в зале и разговаривает с отцом и матерью. У двери в залу смех, шушуканье. Вбегает Володя и бойко обращается к гостье:
- Анюта, я болен - полечи меня.
- Чем же ты болен? - снисходительно спрашивает молодой врач, видя, что мальчик шалит.
- Никак не могу досыта наесться: сколько ни ем, всё голоден.
- Ну, пойди в кухню, отрежь ломоть ржаного хлеба во весь каравай, посоли покруче и съешь.
- Я уже пробовал - не помогает.
- Ну, так повтори это лекарство, тогда наверное поможет.
Володе остаётся только ретироваться.
Любил Володя и музыку. Мама показала ему начальные упражнения, дала ему разыграть несколько простеньких детских песенок и пьесок, и он стал играть очень бойко и с выражением. Мать жалела потом, что он забросил музыку, к которой проявлял большие способности.
В старину был обычай весною выпускать на волю птичек. Володя любил этот обычай и просил у матери денег, чтобы купить птичку, а потом выпустить её.
"Любил маленький Володя ловить птичек, ставил с товарищами на них ловушки. В клетке у него был как-то, помню, реполов. Не знаю, поймал он его, купил или кто-нибудь подарил ему, помню только, что жил реполов недолго, стал скучен, нахохлился и умер. Не знаю уж, отчего это случилось: был ли Володя виноват в том, что забывал кормить птичку, или нет.
Помню только, что кто-то упрекал его в этом, и помню серьёзное, сосредоточенное выражение, с которым он поглядел на мёртвого реполова, а потом сказал решительно: "Никогда больше не буду птиц в клетке держать".
И больше он действительно не держал их.
Бегал он и рыбу ловить удочками на Свиягу (речка в Симбирске), и один его товарищ рассказывает о следующем случае. Предложил им ктото из ребят ловить рыбу в большой, наполненной водой канаве поблизости, сказав, что там хорошо ловятся караси. Они пошли, но, наклонившись над водою, Володя свалился в канаву; илистое дно стало засасывать его. "Не знаю, что бы вышло, - рассказывает этот товарищ, - если бы на наши крики не прибежал рабочий с завода на берегу реки и не вытащил Володю. После этого не позволяли нам бегать и на Свиягу".
Но, занимаясь в детстве ловлею рыб и птичек, Володя не пристрастился ни к тому, ни к другому и в старших классах гимназии не рыбачил и не ставил ловушек на птиц. И на лодке с Сашей, когда тот приезжал на лето из университета, он обычно не ездил, а ездил младший брат Митя, который очень любил сопровождать Сашу в его разъездах по Свияге в поисках разных червей и всяких водяных жителей. Саша занимался естественными науками, ещё будучи гимназистом, а в университете поступил на естественный факультет и в летнее время занимался исследованиями, готовил материал для своих сочинений.
Володя же не любил естественных наук. В гимназии он интересовался латинским языком, чтением классиков, историей, географией, любил писать сочинения и писал их очень хорошо.
Он не ограничивался учебниками и рассказами учителя, чтобы написать сочинение, а брал книги из библиотеки, и сочинения его получались обстоятельные, тема была очень хорошо разработана и изложена хорошим литературным языком. Директор гимназии, преподававший в старшем классе словесность, очень любил Володю, хвалил постоянно его работы и ставил ему лучшие отметки.
Не любил также Володя разных работ, которыми обыкновенно увлекаются мальчики. То есть в детстве он клеил и мастерил, как и все мы, разные игрушки и украшения на ёлку, которую мы все очень любили и для которой готовили обыкновенно всё своими руками, но, кроме этих ранних работ, я не помню его никогда за каким-либо мастерством - столярным или иным. Не занимался он и таким любимым мальчиками делом, как выпиливание по дереву, в котором был очень искусен его старший брат.
Во внеучебное время, зимние и летние каникулы, он или читал, причём любил, помню, грызть подсолнечные семечки, или бегал, гулял, катался на коньках зимою, играл в крокет или купался летом.
Он не любил читать приключений, а увлекался, помню, Гоголем, а позднее Тургеневым, которого читал и перечитывал несколько раз.
Отношения с товарищами в классе у Володи были хорошие: он объяснял непонятное, исправлял переводы или сочинения, а иногда помогал затруднявшимся товарищам писать их. Он рассказывал мне, что его интересовало помочь товарищу так, чтобы товарищ и отметку получил хорошую и чтобы не похоже было на то, что ему кто-нибудь помогал писать, особенно чтобы не было похоже, что помогал он, Володя. Он объяснял товарищам непонятное в перемены, приходил, как и брат его Саша, иногда в гимназию на полчаса раньше, чтобы перевести для них трудное место с греческого или латинского или объяснить сложную теорему. Весь класс надеялся на Володю: идя впереди, он и другим помогал учиться.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первые годы жизни в Симбирске семья наша кочевала по разным более или менее неудобным квартирам, пока, наконец, отец не купил деревянного дома на Московской улице. Теперь в этом доме устроен Музей имени Ленина, то есть весь дом, все комнаты в нём, мебель восстановлены по возможности такими, какими они были в детстве Ленина.
Дом этот был одноэтажный, с антресолями наверху, в которых помещались детские комнаты.
Комната Володи была рядом с комнатой Саши в одном конце дома, а комната моя и троих меньших - в другом, по другой лестнице. Мы перебрались в этот дом, когда Володе было восемь лет, и, таким образом, пять лет учения - до пятого класса - он провёл в тесной близости с Сашей, заимствовал у него серьёзное отношение к делу, присутствовал при производстве его естественнонаучных опытов, тянулся за книгами, которые читал Саша, спрашивал его советов.