Теоретические определения стоимости у Маркса непосредственно выражают собой внутреннюю структуру прямого товарного обмена, как вполне особенного экономического отношения, -- а не внешние сходства этого отношения со всеми другими случаями движения стоимости.
Исчерпывающее теоретическое выражение внутреннего закона одного, вполне специфического (особенного) явления, которое, с одной стороны, стоит наряду с другими столь же особенными явлениями, а с другой стороны, есть подлинно всеобщее отношение, и совпадает с теоретическим определением стоимости как таковой, стоимости вообще.
Как таковая, -- как "сведенная" к простейшей "определенности" экономическая деятельность, -- стоимость реально, вне головы, осуществляется в виде особой, отличной от всех других экономической "конкретности", в виде прямого обмена товара на товар.
Но с другой стороны, она в качестве "простейшего отношения" встречается также и в составе прибавочной стоимости", -- как треугольник в многоугольнике, но встречается там лишь "в снятом виде", и реально (а потому и в созерцании) в виде абстрактно-общего не выступает на поверхности и не может быть непосредственно обнаружена. Показать ее там может лишь сложный анализ, а не простая формальная "абстракция".
Именно на таком пути в истории познания всегда и образуются все действительные понятия. Понятие стоимости, развитое Петти, Смитом и Рикардо, есть, конечно, абстракция от эмпирических фактов. Но эта абстракция совсем иного свойства, нежели простой абстракт от всех случаев движения стоимостей, от различных конкретных форм стоимости.
В качестве "абстракта", общего и товару, и прибыли, и ренте и т.д., понятие стоимости оправдать невозможно, и получено оно было совсем иначе.
Это также невозможно, как невозможно оправдать правоту Ньютона ссылкой на "общее" в эмпирических фактах, когда он провозглашает закон, согласно которому тело, к коему приложена постоянно действующая сила, движется с ускорением. Аристотель гораздо точнее выражал общее положение вещей, когда утверждал, что такое тело будет двигаться с постоянной скоростью и останавливается, когда сила перестает действовать.
Суждение Ньютона, конечно, тоже опиралось на эмпирические данные. Но непосредственно -- не на "все", а на данные, касающиеся одного вполне специфического случая, -- он исходил непосредственно из факта движения небесных тел...
На основе прямого абстрактного обобщения "земных" эмпирических данных законы Ньютона, как нетрудно понять, получить было невозможно. Абстракция, которую можно отвлечь непосредственно как выражение "общего" всем "земным" случаям движения тел, соответствует аристотелевскому пониманию.
И -- поскольку мышление в понятиях начинается не там, где происходит простое абстрактное выражение эмпирических данных, где речь идет не просто об "обобщенном выражении явлений", а там, где возникает вопрос об основах этих явлений, -- постольку и понятие в любом случае не сводится к выражению "общего всем или многим" явлениям "признака", внешнего сходства.
Оно на деле выражает внутреннюю структуру вполне особенного, определенного явления, вся особенность которого заключается в том, что в нем в максимально чистом виде осуществляется всеобщий закон.
Прямой товарный обмен, как то явление, в рассмотрении которого можно получить всеобщее определение стоимости, как то явление, в котором "стоимость" осуществлена в чистом виде, осуществляется до того, как появились деньги, прибавочная стоимость, и другие особенные развитые формы стоимости.
Это значит, кроме всего прочего, что та форма экономических отношений, которая при капитализме становится реально, подлинно всеобщей, осуществлялась до этого как вполне особенное явление и даже как случайно-единичное явление.
В реальности всегда происходит так, что то явление, которое впоследствии становится "всеобщим", вначале возникает как единичное, как частное, как особенное явление, как исключение из правила.
Иным путем в реальности вообще ничто не может реально возникнуть. В противном случае история приобрела бы крайне мистический вид.
Так, всякое новое усовершенствование в процессе труда, всякий новый способ деятельности в производстве, прежде чем стать общепринятым и общепризнанным, возникает вначале как некоторое отступление от до сих пор принятых и узаконенных норм. Лишь возникнув в качестве единичного исключения из правила, в труде одного или нескольких человек, новая норма перенимается всеми другими и превращается со временем в новую всеобщую норму.
И если бы новая норма не возникала вначале именно так, она вообще никогда бы в реальность не воплотилась, не стала бы реально всеобщей, а существовала бы лишь в фантазии, лишь в области благого пожелания...
Подобно этому и понятие, выражающее реально всеобщее, непосредственно заключает в себе понимание диалектики превращения единичного и особого во всеобщее, выражает непосредственно такое единичное и особое, которое реально, вне головы человека, составляет собой всеобщую форму развития.
Ленин в своих конспектах и заметках по поводу гегелевской логики все время возвращается к центральному пункту диалектики -- к пониманию всеобщего как конкретно-всеобщего в противоположность абстрактно-всеобщим отвлечениям рассудка.
Отношение всеобщего к особому и отдельному с точки зрения диалектики выражается "прекрасной", по выражению Ленина, формулой:
"Не только абстрактно-всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного..."
"Такое общее", которое не только отвлечено, но и включает в себя богатство частностей".
-- "Сравни "Капитал", -- замечает на полях против этой формулы Ленин.
И "включает в себя все богатство частностей" конкретное понятие вовсе не в том смысле, что оно "обнимает" собой все различные случаи, не в том убого метафизическом смысле, что оно "приложимо" к ним в качестве названия.
Как раз против такого толкования и борется Гегель, и именно за это его одобряет Ленин.
Конкретно-всеобщее понятие заключает "в себе" богатство частностей в своих конкретных теоретических определениях, оно непосредственно выражает особенность и индивидуальность явления -- в этом все дело.
Гегель недаром очень часто уподобляет конкретное понятие образу зерна, семени, из которого с необходимостью развиваются все остальные особенные части растения -- стебель, листья, цветы, плод и т.д.
"Зерно", с одной стороны, есть вполне особенная форма существования растения, а с другой -- подлинно всеобщая его действительность, в которой все другие части растения реально содержатся в "свернутом", в неразвившемся виде.
Значит, всеобщее теоретическое определение предмета реально выражает внутреннее содержание той "особенной" формы его существования, из которой все остальные особенные формы развиваются с необходимостью, заложенной как раз в его особенности.
Выразив исчерпывающим образом "особенность" этой формы, мы и получим тем самым "всеобщее" -- конкретно- всеобщее -- теоретическое определение предмета в целом, реально-всеобщей формы взаимодействия всех особенных частей предмета...
Такое всеобщее, которое непосредственно "заключает в себе все богатство частностей" определенной конкретной реальности, и есть понятие, с помощью которого мы можем понять все остальные "частности".
Если же действовать в данном случае по рецепту старой рассудочно-формальной логики, то нам пришлось бы совершать явно бесплодную в познавательном отношении операцию: мы должны были бы "отвлекать общее" между зерном, стеблем, листьями, цветком и плодом, -- такое "абстрактно-всеобщее", которое выражает собой лишь абстракт, но не содержит понимания ни одной из особенных форм развития растения...
Нашли бы мы на этом пути теоретическое выражение реально-всеобщей связи и взаимодействия всех особенных органов растения? "Всеобщую природу" растения? Нетрудно понять, что -- нет.
В лучшем случае мы обнаружили бы, что все эти части состоят из одинаковых химических веществ, из атомов, молекул, что все они пространственно определены и т.д. и т.п. Но ни в одном из этих элементов конкретная природа растения с необходимостью вовсе не заключена.
В "зерне" же она заключена. Зерно поэтому и есть подлинно всеобщее, конкретно-всеобщая форма бытия всех остальных частей и форм растения.
Подобным же образом производство орудий труда, производство средств производства составляет собой подлинно всеобщую, конкретно всеобщую форму всех остальных особенностей человеческого бытия. Если же мы будем в данном случае отыскивать абстрактно-всеобщую форму человеческой жизнедеятельности, то мы выделим в лучшем случае мышление, волю, речь, то есть придем с неизбежностью к той или иной разновидности понимания "всеобщей природы человека..."
В данном случае абстрактное понимание "всеобщего" совершенно равнозначно идеалистическому пониманию реальности. Идеализм здесь получается именно как следствие абстрактности мышления, ибо реальное, конкретно-всеобщее определение здесь принципиально нельзя получить в качестве абстракта, общего каждому единичному лицу и каждой особенной профессии.
Подлинное конкретное понятие (конкретно-всеобщее) всегда получается не в качестве абстрактного выражения простого тождества всех эмпирически данных фактов, а в качестве конкретного тождества, в частности тождества "всеобщего", "особого" и "индивидуального". И когда теоретик в действительности, подчиняясь общему ходу познания, делает именно это, а осознает свои собственные познавательные действия с помощью рассудочных категорий, он всегда приходит к нелепому противоречию, совершенно для него неожиданному и неразрешимому.
С классиками политической экономии случилось именно это. Выработав всеобщее понятие стоимости на пути, совершенно отличном от того, который им рекомендовала локковская логика, они затем пытаются оправдать это понятие перед судом ее канонов, в свете ее метафизического решения вопроса об отношении всеобщего к особенному и единичному в действительности и в понятии. С ними случается нечто аналогичное тому, как если бы всеобщее определение человека как существа, производящего орудия труда, попытались бы оправдать непосредственно через указание на Моцарта или Врубеля. Получилась бы нелепость: либо Моцарт не человек, либо всеобщее определение неверно. Точно так же и со стоимостью.
Всеобщее не может и не должно прямо и непосредственно соответствовать каждому отдельному и единичному явлению, развившемуся на той основе, которую непосредственно фиксирует это "всеобщее". Всеобщее непосредственно должно соответствовать лишь той реальности, которая, будучи, с одной стороны, вполне особенной фактической реальностью, существующей самостоятельно рядом, до или внутри других таких же особенных реальностей, с другой стороны представляет собой реально всеобщую основу, на которой или из которой все остальные особенные реальности развились.
Но этот взгляд, как нетрудно убедиться, предполагает историческую точку зрения на вещи, на предметную реальность, отражаемую в понятиях. Именно поэтому не только Локк с Гельвецием, но и Гегель не смог дать рациональное решение вопроса об отношении абстрактного к конкретному. Последний не смог этого сделать потому, что идея развития, исторический подход были проведены им полно лишь по отношению к процессу самого мышления, -- но никак не по отношению к самой объективной реальности, составляющей предмет мышления. Предметная реальность у Гегеля "развивается" лишь постольку, поскольку она становится внешней формой развития мышления, духа, поскольку дух, проникая ее, оживляет ее изнутри и заставляет двигаться и даже развиваться. Но своего собственного имманентного самодвижения предметная, чувственная реальность не имеет. Поэтому она не является в его глазах и подлинно конкретной, ибо живая диалектическая взаимосвязь и взаимообусловленность различных ее сторон принадлежит на самом деле проникающему ее духу, а не ей самой, как таковой. Поэтому-то у Гегеля единственно "конкретно" именно понятие как идеальный принцип идеальной же взаимосвязи единичных вещей, -- и только понятие. Сами единичные вещи, взятые независимо от мышления и духа (сознания) вообще, абстрактны и только абстрактны.
Но в этом выражен не только идеализм, но и глубоко диалектический взгляд на познание, на процесс осмысливания чувственных данных. Если Гегель называет единичную вещь, явление, факт "абстрактным", то в этом словоупотреблении имеется серьезный резон, если сознание восприняло единичную вещь как таковую, не постигая при этом всей той конкретной взаимосвязи, внутри которой та реально существует, то оно восприняло ее крайне абстрактно, несмотря на то, что оно восприняло ее чувственно-наглядно, "чувственно-конкретно", во всей полноте ее чувственно осязаемого облика.
И, наоборот, если сознание восприняло вещь в ее конкретной взаимосвязи со всеми другими такими же единичными вещами, фактами, явлениями, если оно восприняло "единичное" через ее всеобщую конкретную взаимосвязь, то оно впервые восприняло ее конкретно, -- даже в том случае, если представление о ней приобретено не с помощью непосредственного глядения, ощупывания и обнюхивания, -- а с помощью речи от других индивидов, и, следовательно, лишено непосредственного чувственного облика.
Иными словами, "абстрактность" и "конкретность" у Гегеля утратили значение непосредственных психологических характеристик той формы, в которой знание о вещи существует в индивидуальной голове, и стали логическими -- содержательными характеристиками знания, содержания сознания.
Если осознание вещи как единичной вещи, не понято через ту всеобщую конкретную взаимосвязь, внутри которой она реально возникла, существует и развивается, через ту конкретную систему взаимосвязи, которая составляет ее подлинную природу -- значит есть только абстрактное знание и сознание.
Если постигнута единичная вещь (явление, факт, предмет, событие) в ее объективной связи с другими такими же "единичными", составляющими целостную взаимосвязанную систему, -- значит она постигнута, осознана, осмыслена конкретно в самом строгом и полном значении этого слова.
Если в глазах материалиста-метафизика "конкретно" только чувственно воспринимаемое "единичное", а "всеобщее" представляется синонимом "абстрактного", то для материалиста-диалектика Маркса дело обстоит совсем не так.
"Конкретность" означает с его точки зрения как раз и прежде всего всеобщую объективную взаимосвязь, взаимообусловленность массы единичных явлений, "единство в многообразии", единство различенного и противоположного, -- а вовсе не абстрактно отвлеченное тождество, не абстрактно мертвое "единство".
Последнее в лучшем случае лишь указывает, лишь "намекает" на возможность наличия в вещах внутренней связи, скрытого "единства" явлений, -- но и это делается далеко не всегда и отнюдь не обязательно: биллиардный шар и Сириус "тождественны" по своей геометрической форме, у сапожной щетки есть сходство с млекопитающим, -- но реального живого взаимодействия, конечно, здесь искать нечего.