Человек не может мыслить, не мысля одновременно о самой мысли, не обладая сознанием (глубоким или неглубоким, более или менее правильным -- это другой вопрос) о самом сознании.
Без этого нет и не может быть мысли, мышления как такового. Гегель поэтому не так уж неправ, когда говорит, что сущность мышления заключается в том, что человек мыслит о самом мышлении. Неправ он, когда говорит, что в мышлении человек мыслит только о мышлении. Но он не может мыслить о предмете вне его, не мысля одновременно о самом мышлении, о категориях, с помощью которых он мыслит вещи.
Отметим, что это теоретическое понимание процесса мышления относится в полной мере к мышлению как к общественно-историческому процессу.
В психологии мышления отдельного человека этот процесс затушеван, "снят". Индивид пользуется категориями, часто не осознавая того.
Но человечество в целом, как подлинный субъект мышления, не может развить способности мыслить, не подвергая исследованию сам процесс образования сознания. Если оно этого не делает, -- оно не может развить способности мыслить и в каждом отдельном индивиде.
Неверно было бы думать, что наблюдения над самим познавательным процессом и выработка на их основе всеобщих (логических) категорий совершаются только в философии, только в теории познания.
Если бы мы посчитали так, то мы пришли бы к нелепейшему выводу: мы приписали бы способность мыслить только философам и лицам, изучившим философию.
Способность мыслить до поры до времени обходится и без философии. На деле наблюдения над самим процессом осознавания чувственных впечатлений начинаются задолго до того, как они приобретают систематическую форму, форму науки, форму теории познания.
Характер всеобщих познавательных норм, которым общество заставляет подчиняться индивида в акте обработки чувственных данных, не так уж трудно усмотреть в фольклорных поговорках, пословицах, притчах и баснях следующего рода:
"Не все то золото, что блестит", "В огороде -- бузина, а в Киеве дядька", "Нет дыма без огня", в известной интернациональной притче о дурачке, который провозглашает не вовремя и не к месту пожелания, уместные в строго определенных случаях, и т.д. и т.п.
Среди басен средневековой Армении можно встретить, например, такую:
"Какой-то дурень срубил дерево унаб, приняв его за держи-дерево. А унаб, разгневанный сказал: "О, безжалостный, растение надлежит узнавать по плодам, а не по внешнему виду!". (И.Орбели. Басни средневековой Армении. Изд. АН СССР, 1956)
В многочисленных формах фольклора скристаллизовываются, таким образом, не только моральные, нравственные, правовые нормы, регулирующие общественную деятельность индивида, но и чистейшей воды логические нормы, нормы, регулирующие познавательную деятельность индивида, -- категории.
И приходится отметить, что очень часто логические категории, образовавшиеся в народном стихийном творчестве, гораздо более разумны, нежели толкование категорий в иных философских и логических учениях. Этим вполне и объясняется тот факт, что часто люди, не имеющие никакого представления о тонкостях школьной философии и логики, обладают способностью более здравого рассуждения о вещах, чем иной педант, изучивший эти тонкости.
В этой связи нельзя не вспомнить одну старую восточную притчу, в которой выражено более глубокое и верное представление об отношении "абстрактного" к "конкретному", нежели в номиналистической логике.
По дороге шли, один за другим трое слепых, держась за веревку, а зрячий поводырь, который шел во главе, рассказывал им обо всем, что попадалось навстречу. Мимо них проходил слон. Слепые не знали, что такое слон, и поводырь решил их познакомить. Слона остановили, и каждый из слепых ощупал то, что случайно оказалось перед ним. Один ощупал хобот, другой -- живот, а третий -- хвост слона. Спустя некоторое время слепые стали делиться своими впечатлениями. "Слон -- это огромная толстая змея", -- сказал первый. "Ничего подобного, -- возразил ему второй, -- слон -- это большущий кожаный мешок!" -- "Оба вы ошибаетесь, -- вмешался третий, -- слон -- это грубая лохматая веревка..." Каждый из них прав, -- рассудил их спор зрячий поводырь, -- но только ни один из вас так и не узнал, что такое слон".
Нетрудно понять "гносеологический смысл" этой мудрой притчи. Конкретного представления о слоне ни один из слепых с собой не унес. Каждый из них приобрел о нем крайне абстрактное представление, -- абстрактное, хотя и чувственно осязаемое (если и не "чувственно наглядное").
И абстрактным, в полном и строгом смысле этого слова, представление каждого из них сделалось вовсе не тогда, когда его выразили словами. Оно и само по себе, и независимо от словесного выражения, было крайне односторонним, крайне абстрактным. Речь лишь точно и послушно выразила этот факт, но отнюдь не создала его. Сами чувственные впечатления здесь были крайне неполны, случайны. И речь в данном случае не превратила их не только в "понятие", но даже и в простое конкретное представление. Она только показала абстрактность представления каждого из слепых...
Все это показывает, насколько ошибочно и убого представление о категориях как лишь о "наиболее общих абстракциях", как о наиболее общих формах высказывания.
Категории выражают гораздо более сложную духовную реальность общественно-человеческий способ отражения, способ действий в акте познания, в процессе образования сознания о вещах, данных индивиду в ощущении, в живом созерцании.
И чтобы проверить, действительно ли человек усвоил категорию (а не просто слово, термин, ей соответствующий), нет более верного способа, чем предложить ему рассмотреть с точки зрения этой категории конкретный факт.
Ребенок, усвоивший слово "причина" (в форме слова "почему?"), ответит на вопрос "почему автомобиль едет?" сразу и не задумываясь "потому, что у него колеса крутятся", "потому, что в нем шофер сидит" и т.д. в этом же роде.
Человек, сознающий смысл категории, сразу отвечать не станет. Он сначала "подумает", совершит ряд умственных действий. То ли он "припомнит", то ли он заново рассмотрит вещь, стараясь отыскать действительную причину, то ли скажет, что на этот вопрос он ответить не может. Для него вопрос о "причине" -- это вопрос, ориентирующий его на очень сложные познавательные действий и намечающий в общем контуре способ, с помощью которого можно получить удовлетворительный ответ правильное сознание о вещи.
Категории для него -- это прежде всего формы объективного познания, конкретного познания вещей, данных в созерцании.
Для ребенка же это всего-навсего "наиболее общая", а потому и "наиболее бессодержательная" абстракция -- пустое слово, которое относится к любой вещи во вселенной и ни одну из них не выражает. Иными словами, ребенок обращается с категориями в точности по рецептам номиналистической логики, согласно ее убогому детскому представлению о природе категорий.
Ведь с ее точки зрения "логическая категория" это и есть слово, которое в силу своей предельной абстрактности приложимо к любой вещи во вселенной...
Познавательная практика ребенка, таким образом, на сто процентов подтверждает ребяческое представление о категориях. Но познавательная практика взрослого, развитого индивида "исправляет" познавательную практику ребенка и требует более глубокого объяснения.
Для взрослого человека категории имеют прежде всего то значение, что выражают совокупность способов, с помощью которых он может выработать правильное сознание о вещи, сознание, оправдываемое практикой современного ему общества. Это -- формы мышления, формы, без которых невозможно самое мышление. И если в голове человека имеются только слова, но нет категорий, то нет и мышления, а есть только словесное выражение чувственно воспринимаемых явлений.
Поэтому-то человек и не мыслит сразу, как только научается говорить. Мышление возникает в определенном пункте развития индивида (как и в развитии человечества). До этого человек сознает вещи, но еще не мыслит их, не "размышляет" о них.
Ибо "размышление", как правильно выразил его формальную структуру Гегель, предполагает, что человек припоминает "то всеобщее, согласно которому, как твердо установленному правилу, мы должны вести себя в каждом отдельном случае",* и делает это "всеобщее" принципом, согласно которому он образует сознание.
* Г.В.Гегель. Соч., т.1, с.48.
И ясно, что процесс возникновения этих "всеобщих принципов" (как и процесс их индивидуального усвоения) гораздо сложнее, чем процесс возникновения и индивидуального усвоения слова и способов пользоваться словом.
Номиналистическая "логика", правда, и здесь находит уловку, сводя процесс образования и усвоения категории к процессу образования и усвоения "смысла слова". Но эта уловка оставляет за пределами внимания самый важный вопрос -- вопрос о том, почему же смысл слова, обозначающего категорию, именно таков, а не какой-нибудь иной. На этот вопрос эмпирик-номиналист отвечает уже в духе чистого концептуализма: потому-де, что люди уж так условились...
Но это, разумеется, не ответ. И даже если воспользоваться выражением (крайне неточным), согласно которому "содержание категории" -- это общественно признанный "смысл слова", то и в этом случае основной задачей исследования было бы раскрытие той необходимости, которая принудила человека создать именно такие слова и придать им именно такой "смысл".
Итак, если с субъективной стороны категории выражают те всеобщие "твердо установленные правила", согласно которым человек должен вести себя в каждом отдельном познавательном действии -- и заключают в себе понимание способов познавательных действий, рассчитанных на достижение сознания, соответствующего вещам, то далее с неизбежностью встает вопрос об их собственной истинности.
В этот план вопрос и перевел Гегель в своей критике кантовского учения о категориях.
Применив к категориям точку зрения развития, Гегель определил их как "опорные и направляющие пункты жизни и сознания духа (или субъекта)", как ступени необходимого развития всемирно-исторического, общественно-человеческого сознания. Как таковые, категории возникают, образуются с необходимостью в ходе всеобщего развития человеческого сознания, а потому выяснить их действительное, не зависящее от произвола людей содержание можно только в прослеживании "развития мышления в его необходимости".
Этим и была добыта точка зрения на категории логики, которая по своей тенденции вела к диалектическому материализму. Этой точкой зрения в состав соображений логики были введены законы существования самих вещей, а сами категории были поняты как "выражение закономерности и природы и человека", а не как просто "пособие человека", не как формы лишь субъективной деятельности.
Действительное содержание категорий, не зависящее не только от произвола отдельного индивида, но и от человечества в целом, -- то есть чисто объективное их содержание -- Гегель впервые стал искать на пути исследования необходимых законов, которым подчиняется всемирно-исторический процесс развития всеобщей человеческой культуры, -- законов, которые пробивают себе дорогу с необходимостью, часто вопреки воле и сознанию индивидов, осуществляющих это развитие.
Правда, процесс развития человеческой культуры был идеалистически сведен им к процессу развития лишь духовной культуры, лишь культуры сознания, -- с чем связан и идеализм его логики. Но принципиальную точку зрения трудно переоценить.
Законы и категории логики впервые предстали в системе Гегеля как продукт необходимого исторического развития человечества, как объективные формы, которым развитие сознания человечества подчиняется в любом случае -- даже в том, когда ни один из составляющих это общество индивидов их не осознает.
Эта общественно-историческая по самому существу -- точки зрения позволила Гегелю высказать глубоко диалектический взгляд на категории: они, категории, содержатся в сознании человечества, хотя и не содержатся в сознании каждого отдельного индивида.
Преимущество этой точки зрения заключалось в том, что общество перестало рассматриваться как простая совокупность обособленных индивидов, как просто многократно повторенный индивид, и предстало как сложная система взаимодействующих индивидов, каждый из которых в своих действиях обусловлен со стороны "целого", его законами.
Гегель допускает, что каждый из индивидов, взятый порознь, мыслит абстрактно-рассудочно. И если мы захотели бы выявить законы и категории логики на пути отвлечения того одинакового, которое свойственно сознанию каждого обособленного ("абстрактного") индивида, -- то мы и получили бы "рассудочную логику", ту самую логику, которая давным-давно существует.
Но все дело в том, что сознание каждого отдельного индивида неведомо для него включено в процесс развития всеобщей культуры человечества и обусловливается -- опять-таки независимо от его единичного сознания -- законами развития этой всеобщей культуры.
Это последнее осуществляется через взаимодействие миллионов "абстрактных" единичных сознаний. Индивиды взаимно изменяют, сталкиваясь между собой, сознание друг друга. Поэтому и в сфере всеобщего сознания, в совокупном сознании человечества, осуществляются категории "разума".
Каждый отдельно взятый индивид образует свое сознание по законам "рассудка". Но, несмотря на это или, вернее, благодаря этому результатом их совокупных познавательных усилий оказываются формы "разума".
Эти формы разума -- формы, которым на самом деле, независимо от сознания каждого из индивидов, подчиняется процесс развития всеобщего человеческого сознания, естественно, нельзя отвлечь в качестве того "одинакового", которым обладает каждый отдельный индивид.
Их можно выявить только в рассмотрении всеобщего развития, в качестве законов этого развития. В сознании каждого отдельного индивида законы "разума" осуществляются крайне однобоко -- "абстрактно", и это абстрактное обнаружение "разума" в единичном сознании и есть "рассудок".