Между тем Рузвельт в ходе предвыборной кампании активно развивал тему либерализма, обращенного на международную арену. Он трактовал результаты конференции в Думбартон-Оксе (август 1944 года) как отправную точку либерализации всей системы международного обмена. И как коронную тему своей предвыборной платформы он преподнес избирателям идею создания мощной международной организации с самыми широкими полномочиями, в которой американскому правительству не препятствовал бы сенат. Он настаивал на том, что будущая организация должна иметь все необходимые ресурсы силой реализовывать свои решения. В речи 21 октября 1944 года Рузвельт не оставил на этот счет никаких сомнений: "Совет Объединенных Наций должен иметь полномочия действовать быстро и решительно для восстановления мира, если это необходимо, при помощи силы".
В недели и месяцы, предшествующие выборам, наиболее острой проблемой союзной дипломатии Рузвельта становится "польский вопрос". В США американцы польского происхождения требовали того же, чего требовал Черчилль поддержать польское лондонское правительство, заставить советское руководство не признавать Люблинский комитет, уже утвердившийся в Польше, и гарантировать ей границы 1939 года. Рузвельт, как это видно сейчас, отчетливо понимал, что польская проблема реально может разрушить само основание послевоенного мира - союзные отношения с СССР. Несомненно, что Рузвельт в это время также высоко ценил обещание Москвы выступить на Дальнем Востоке против Японии. Именно поэтому он не поддержал отчаянных призывов главы лондонского правительства Миколайчика оказать энергичное давление на Сталина. Для Миколайчика согласиться с границей между Польшей и СССР, определенной еще в 1920 году лордом Керзоном, было равносильно политической смерти. И он, не получив помощи Рузвельта, в конце 1944 года ушел в отставку. Рузвельт попросил отложить вопрос о признании Люблинского комитета до встречи "большой тройки". Но даже понимая опасность разобщения с США, советское правительство признало Люблинский комитет полноправным правительством Польши.
Это объяснялось военной обстановкой, необходимостью обеспечения безопасности военных коммуникаций. "Польский вопрос" был одной из основных трагедий второй мировой войны. Растущая заинтересованность американцев придавала ему исключительное значение для будущего общей послевоенной системы.
Нужно все же отметить, что Рузвельт не следовал крайностям, которых придерживался в "польском вопросе" Черчилль, иначе раскол антигитлеровской коалиции произошел бы значительно раньше. Рузвельту пришлось бы радикально пересматривать схемы послевоенного мироустройства. Но и помимо "польского вопроса" стали возникать проблемы, потенциально взрывоопасные для советско-американских отношений. Все больше в практическую плоскость переходил вопрос о будущем Германии, о характере создаваемой мировой организации, месте и функциях в ней великих держав.
Рузвельт в последние месяцы 1944 года видел опасность открытого блокирования с дискредитировавшими себя в Европе откровенно правыми силами. Когда Черчилль проинформировал итальянского премьера Бономи о неприемлемости введения в кабинет графа Сфорцы, ставшего одним из символов антифашистской борьбы для буржуазных либералов, президент Рузвельт дал указание своему послу в Италии Вайнанту выразить сожаление по поводу действий англичан. Черчилль возмутился, всеобщность претензий американцев начала его раздражать. Он заявил, что американцы слишком много на себя берут, что именно англичанам "вручено командование в Средиземноморье, подобно тому, как американцы владеют командованием во Франции".
Дипломатическая стратегия президента Рузвельта не предполагала деления мира на зоны ответственности великих держав. Рузвельт хотел держать эти зоны открытыми, он верил, что сработают экономические факторы. Прежний "реальполитик", классическую дипломатию нескольких суверенных центров, окруженных зоной особого влияния, он считал устаревшей системой. Более того, он считал, что попытки восстановления таких зон по существу "загоняют" США в их Западное полушарие, а вот на это Рузвельт не был согласен. И госдепартамент получил распоряжение пойти на резкий антианглийский шаг: опубликовать обзор английской дипломатии в итальянском вопросе. Открылись своекорыстные махинации Лондона. Британский премьер пришел в ярость. Никогда - ни до ни после - переписка двух величайших буржуазных дипломатов своей эпохи не отличалась такой враждебностью. Черчилль со всей силой своего красноречия напомнил Рузвельту о его заигрывании с Дарланом, о всех одиозных случаях беспринципного оппортунизма и "священного эгоизма".
Риторика, однако, уже мало действовала на ветерана американской политической арены. Слова должны были отразить реальное, а не мифическое соотношение сил. Рузвельт, отдыхая в Уорм-Спрингсе, с железной настойчивостью напомнил Черчиллю, что он никогда не соглашался на предоставление целых регионов под исключительную опеку Лондона. В данном конкретном случае особенно. Итальянский премьер-министр получил письмо Рузвельта, в котором говорилось о том, что Италия является "зоной совместной англо-американской ответственности" и что американская сторона не допустит односторонних действий своего партнера. В сходной же манере Рузвельт не поддержал на этом этапе односторонних действий англичан в Греции.
Черчилль был готов удовлетвориться положением меньшего партнера, но он буквально приходил в бешенство, когда некоторые недалекие американцы пытались отучить его от проклятия века - геополитики. Особенно острым стал для Черчилля этот вопрос в начале 1945 года, когда американские критики морализовали по поводу английской политики в Греции. "Что такое силовая политика? - вопрошал английский премьер своих американских критиков. Является ли обладание военно-морским флотом вдвое большим любого другого в мире силовой политикой? Является ли обладание величайшими военно-воздушными силами в мире, с базами во всех концах земли силовой политикой?" А лорд Галифакс заметил об американцах, что "беда этих людей в том, что они в большой степени являются жертвами ярлыков - силовая политика, сферы влияния, баланс сил и т. п. Как будто когда-либо было заключено такое международное соглашение, как "доктрина Монро"".
И когда американские газеты опубликовали текст приказа Черчилля расстреливать в случае необходимости "коммунистических мятежников" (именно те силы, которые освободили Грецию и являлись лучшими борцами против германских оккупантов), Рузвельт был обязан показать, что это сделано без согласия американского правительства. Через несколько дней Рузвельт написал Черчиллю послание с выражением неодобрения действий англичан в Греции. В письме содержалась недвусмысленная угроза: "Попытка поступить таким образом даст вам только временные преимущества, но в конечном счете нанесет ущерб основам наших взаимоотношений".
Склонность Черчилля решать возникающие проблемы обращением к оружию вызывала у Рузвельта чувство, что если СССР и Китай начнут решать свои внешние проблемы подобным образом, то США могут оказаться изолированными.
Критической в этой конъюнктуре становилась позиция СССР. Из Вашингтона поступил запрос к послу Гарриману с просьбой дать оценку дипломатической стратегии СССР. Гарриман в тщательно обдуманном ответе сообщил своим руководителям следующее. Сталин преследует одновременно два курса дружественность к Западу и недоверие к нему. Эта страна отчаянно нуждается в мире. Нет сомнения, что Москва хотела бы продолжения тесных союзных отношений с Америкой и после войны. Но военные испытания сделали русских подозрительными. Русские осознают свои слабости. И если встанет вопрос об обеспечении их безопасности, они готовы на все. Гарриман указывал, что прежний опыт диктует советскому руководству необходимость идти на любые меры, если они увеличивают безопасность страны. Практически это означало, что СССР способен на односторонние действия, что никакой авторитет международной организации не может иметь преобладающего влияния там, где речь идет о выживании. Видимо, этим будет руководствоваться Москва в отношениях с странами-соседями. Конкретный совет посла сводился к тому, что к политике русских нужно отнестись с пониманием и в то же время "твердо противостоять им там, где они неправы". Чтобы найти более ясный ответ, более определенную дорогу, Рузвельт решил отложить вопрос о выборе курса в отношениях с СССР до личной встречи со Сталиным. В общем и целом он был в данном случае оптимистом. Если даже его жестко настроенный посол видит возможности взаимодействия с русскими, почему должен разувериться он, давний сторонник этого курса?
В день выборов, 7 ноября 1944 года, Рузвельт прибыл в Гайд-парк, где обычно голосовал. На вопрос о роде занятий он, как всегда, ответил "выращивание деревьев". На этот раз предстояло опробовать новшество избирательную машину. Рузвельт зашел за занавеску, но техника ему не далась. Окружающие слышали возгласы, что "эта проклятая машина не работает". Последовало много советов, которые и помогли одолеть технические трудности - единственные для Рузвельта в этот день.
Победа на национальных выборах 1944 года показала, каким авторитетом и влиянием пользуется политика Рузвельта у американского народа. Рузвельт преуспел в создании национального консенсуса. В то же время он не сумел создать плеяды единомышленников вокруг себя. Более того, верхний эшелон находился в состоянии постоянной внутренней борьбы (госдепартамент против Пентагона и т. п.). Это помогало президенту царствовать и править, но не позволяло выработать систему гладкого перехода дел к преемнику, не подготовило администраторов для огромной зоны влияния, осененной крыльями американского орла в 1945 году.
Рузвельт пытался - и не без успеха - перенести на внешнюю арену тактику, которая так хорошо срабатывала у него на внутренней арене, где он удачно противопоставлял одних своих помощников другим и вовлекал их во внутренние распри, становясь верховным арбитром. В своей союзнической стратегии Рузвельт также хотел найти поле соперничества для Черчилля и Сталина и, пользуясь доверием обоих, заставить их противостоять друг другу, ожидая американской помощи и арбитража. В некоторых ситуациях ему это удавалось. К примеру, Рузвельт сумел создать у Сталина впечатление, что он стремится поддержать идею скорейшего открытия "второго фронта", а Черчилль стоит у него на пути. При этом Черчилль знал, что Рузвельт без особого труда согласился с ним и видел в нем единомышленника. Примеры можно было бы умножить. В Азии, скажем, Рузвельт хотел опереться
на Китай как на противовес (прежде всего) Советскому Союзу и (частично) Англии.
Но эта тактика имела слабости. Рузвельту не удалось вызвать соперничества за свое благоволение у французов, и он капитально антагонизировал де Голля. Советское руководство в конечном счете вынуждено было обратиться к собственным ресурсам, видя политиканство Рузвельта. Возможно, Рузвельт сумел выиграть войну максимально экономичным путем, но те, кто заплатили наибольшую цену, не забыли этого. Во внутренних делах тактика Рузвельта тоже иногда не давала нужного результата. Так, к периоду решающих межсоюзнических выяснений отношений официальный глава американской дипломатии - К. Хэлл пришел к заключению, что его "оттирают" от участия в важнейших делах, и подал в отставку. А именно в это время (декабрь 1944 года) он был нужнее всего президенту. Рузвельт попросил Хэлла остаться на посту до 20 января и занялся поисками нового главы внешнеполитического ведомства. Его выбор пал на Э. Стеттиниуса, никогда ничем не отличавшегося в сфере дипломатии. Было ясно, что выбирая менеджера, чиновника, организатора, Рузвельт старается оставить за собой функции ведущего стратега. Когда Стеттиниус представил список своих заместителей - Дж. Грю, Дж. Данн, Н. Рокфеллер и А. Маклейш - Рузвельт отметил, что в дипломатию входит консервативная волна, только Маклейша можно было считать либералом. Нет сомнений, что Рузвельт мирился с "правыми" как с исполнителями. Он не знал, что скоро они могут встать у контрольных рычагов.
На пресс-конференции в декабре 1944 года Рузвельта спросили (видимо, под влиянием его новых назначений), в каком политическом направлении он дрейфует - вправо или влево. Рузвельт сказал, что ответ был дан еще одиннадцать с половиной лет назад. Его цель - занять позицию несколько левее центра. Корреспондент попросил президента уточнить, как это согласуется с шестью назначениями явно "правых" в государственном департаменте. Рузвельт: "Я могу назвать себя стоящим немного левее центра. Я принял много людей в администрацию - о, я знаю, что некоторые из них крайне правые и крайне левые, да и разные есть - много людей в администрации, и я не могу поручиться за всех".
Рузвельт твердо надеялся на то, что важнейший фактор - позиция президента. Это было так, пока ее занимал Рузвельт.
В декабре 1943 года Рузвельт в Каире задавал генералу Стилуэлу вопрос: "Как долго продержится Чан Кайши у власти?" В ответ Стилуэл не мог дать президенту никаких доказательств политической крепости чанкайшистского режима.
В 1944 году Рузвельт испытал много сомнений в отношении надежности "китайской карты". Еще совсем недавно в Каире он обещал генералиссимусу полную поддержку. В отличие от скептически настроенного Черчилля он верил в создание мощного централизованного китайского государства, идущего под руководством Запада по капиталистическому пути развития. Президент требовал от своих дипломатов и военных, чтобы они обращались с Чан Кайши как с руководителем великой державы, одной из "четырех великих". Американским военным, видевшим слабости Чунцина так же ясно, как Черчилль, такое отношение давалось с трудом. Но на горизонте пока не возникало более надежной политической фигуры, готовой на тесный союз с американцами. И после некоторых колебаний Рузвельт в 1944 году вновь взялся за поддержку Чан Кайши. Он прилагал большие усилия для регулярных поставок националистическому Китаю оружия и снаряжения. По бирманской дороге доставлялись грузы, которые должны были укрепить мощь китайского союзника. Но по мере того как проходил этот решающий военный год, становилось очевидным, насколько слаб Чан Кайши, насколько недееспособна его армия. Именно тогда (июнь 1944 года) журналист и будущий историк Т. Уайт писал, что режим гоминдана "заключает в себе худшие черты Таммани-холла и испанской инквизиции".
Несмотря на поддержку Америки, китайцы в 1944 году дрогнули с началом очередного японского наступления. В критической ситуации 6 июля Рузвельт призвал Чан Кайши сделать еще один шаг в процессе предоставления американцам контроля над китайскими вооруженными силами. Обращение президента было передано по радио: "Чрезвычайно серьезная ситуация, которая явилась результатом японского наступления в Центральном Китае, угрожает не только вашему правительству, но и частям американской армии, развернутым в Китае, это приводит меня к заключению, что для исправления положения должны быть предприняты чрезвычайные меры".
И хотя Рузвельт хорошо знал о враждебных отношениях Чан Кайши и генерала Стилуэла, он предложил генералиссимусу предоставить американскому генералу всю полноту военного руководства, абсолютную власть над всеми китайскими войсками. Рузвельт подчеркнул экстренность момента. Речь шла о судьбе Азии.
Рузвельт потребовал от китайского руководства передать генералу Стилуэлу "все полномочия для координации и использования всех военных ресурсов в Китае". Чтобы у Чан Кайши не было сомнений в важности этого послания, его передали генералиссимусу через специально прибывшего офицера. По существу это послание говорило (словами Б. Такмэн), что "Чан Кайши не способен управлять своей страной в ходе войны. Оно... объявляло его "земляным орехом"". Униженный Чан Кайши признал слабость своих позиций. Находясь в зависимости от американцев, он в принципе согласился на предложение президента, но избрал тактику затягивания и проволочек. Пусть реформы осуществляются медленно, пусть президент пошлет посредника для регулирования разногласий между генералиссимусом и Стилуэлом, пусть под командование Стилуэла попадут и войска Мао Цзэдуна. Генералиссимус попросил об отсрочке передачи китайских войск под командование Стилуэла и о присылке из Вашингтона специальных представителей президента, которые служили бы своего рода посредниками между Стилуэлом и Чан Кайши. Последнее условие Рузвельт удовлетворил довольно быстро. Девятого августа 1944 года Рузвельт объявил имена своих дипломатических посланцев "ко двору" Чан Кайши: генерал П. Хэрли и промышленник Д. Нелсон. Они прибыли в Китай в сентябре - в разгар японского наступления.
Это была критическая точка сомнений Рузвельта в надежности Китая как первостепенного внешнеполитического партнера на мировой арене. На заседаниях британского Форин оффиса было отмечено, что американцы "начинают сейчас сомневаться в отношении того, что Китай будет дружественной им демократией, защищающей американские интересы на Тихом океане". А из Вашингтона английский посол Галифакс писал, что в американской столице "наблюдается ироническое отношение по поводу претензий Китая на положение первостепенной по значимости державы".
Осенью наступление японцев достигло своего пика, и Рузвельт, чрезвычайно обеспокоенный, уже не просит, а требует от Чан Кайши передачи военного командования генералу Стилуэлу. Именно Стилуэл вручил Чан Кайши послание с этим требованием. Согласно описанию генерала, "гарпун поразил его прямо в солнечное сплетение. Это был меткий удар. Земляной орех разве что стал зеленым и потерял дар речи, но не моргнул глазом. Он только сказал мне. "Я понял"". Сцена далекая от пафоса Атлантической хартии, от "единения демократий", от клинических чистых схем морального руководства этим беспокойным миром. По крайней мере, с одним "мировым полицейским" Рузвельт не церемонился уже в 1944 году.
Чувствуя вероятие потери позиций в Китае, Рузвельт санкционирует беспрецедентную дипломатическую операцию: поиск контактов с коммунистическими силами севера Китая. Свои надежды в китайском вопросе Рузвельт стал возлагать на некое примирение Чан Кайши и Мао Цзэдуна. Любая форма компромисса между ними, казалось, позволяла рассчитывать в борьбе с японцами на полмиллиона гоминдановских войск, привязанных к районам, пограничным с контролируемой КПК зоной. Уже в феврале 1944 года Рузвельт выказал готовность послать своих представителей в Северный Китай. В июне он отправил в Китай вице-президента Г. Уоллеса с целью нащупать возможности улучшения отношений между гоминдановским Китаем и СССР, между Мао Цзэдуном и Чан Кайши. По поручению президента Уоллес сказал Чан Кайши следующие страшные для того слова: "Если генералиссимус не сможет найти общий язык с коммунистами, то президент может оказаться не в состоянии сдержать русских в Маньчжурии".
Находясь под значительным воздействием Рузвельта, Чан Кайши сдался. Он выразил согласие на визит американских советников в коммунистические районы, на американское посредничество в переговорах с Мао Цзэдуном. В Янань, где расположился штаб Мао Цзэдуна, прибывают американские дипломаты и военные. Рузвельт хотел получить влиятельные позиции и здесь, на севере. Теперь определенно известно, что и Мао Цзэдун был заинтересован в связях с США. Это могло ему помочь занять более выигрышное положение внутри страны, повысить свой международный статус. Американцам в Янани задавали вопросы, которые их поражали: Вернется ли Америка после войны к изоляционизму? Каковы планы США в отношении Азии и Китая? На какие силы будут США опираться в Китае? Геополитика, а не ожидаемый идеологический фанатизм это оказалось понятнее и ближе американцам. И многое было бы возможно в этих контактах, если бы не слепая ненависть гоминдановской верхушки к коммунистическим союзникам в борьбе с Японией.
Сыграла свою роль и вражда генералиссимуса с генералом Стилуэлом. Соглашаясь в принципе с президентом, Чан Кайши все же выставил условия попросил замены генерала. Он горько жаловался прибывшему в Чунцин П. Хэрли: "Стилуэл лишен стратегического дара, неспособен командовать огромным театром военных действий. У него нет дипломатического такта, терпеть его дольше невозможно".
Именно в тот момент, когда японское наступление, казалось, поставило Чан Кайши в самую уязвимую позицию, тот начал интригу против Стилуэла. Двадцать пятого сентября 1944 года он послал Рузвельту меморандум с просьбой об отзыве генерала. Передать Стилуэлу командование, писал он, означает создать угрозу мятежа китайской армии. Несомненно, это было трудное время для Рузвельта. Он не знал, как решить "китайскую задачу", и чем больше он размышлял, тем больше склонялся к необходимости уступить Чан Кайши даже за счет очевидного унижения Стилуэла.
Генерал Маршалл, обладавший иммунитетом к сантиментам, призывал Рузвельта отстоять Стилуэла. Но президент не хотел из-за частной склоки терять стратегически важные позиции. В конечном счете он решил пожертвовать Стилуэлом и назначить его командующим бирманским фронтом. И с малыми картами Чан Кайши на этом этапе все же сумел выиграть партию. Он убедил Рузвельта, что и на бирманской границе Стилуэл будет лишь тормозить прогресс. Но пока американцы искали подходящую кандидатуру, Чан Кайши не отдавал главного, на чем он держался, - командование армией. Это означало откладывание на будущее реформы китайской армии, замораживание всех возможных социальных реформ. Для Рузвельта это означало, что он начал давление на Чан Кайши, не заручившись необходимыми силами, и в азиатской борьбе нервов явно проиграл.
Девятого сентября 1944 года американский посол Гаусс информировал Чан Кайши, что Рузвельт и Хэлл настаивают на прекращении фракционной борьбы среди китайцев, на поисках разумного примирения и сотрудничества. Тогда же Хэрли, Нелсон и Стилуэл начали прямые переговоры с Чан Кайши. Полные решимости посланцы президента вскоре поняли, что бьют молотом по стогу сена. Прижатый к стене, видя угрозу своему правлению, Чан Кайши использовал, с одной стороны, все способы затягивания переговоров, а с другой, постарался показать американцам, что в его руках тоже есть козыри. Генералиссимус дал понять, что готов вывести свои войска из южных провинций, это сразу же поставило бы англичан и американцев в Бирме и Индии в еще более сложное положение. В своем дневнике Стилуэл записал: "Сумасшедший маленький ублюдок". Но суровым фактом было то, что все материальные вложения США в Китае оказались под угрозой. Хуже того, под угрозой оказалась опора на Китай как на один из стержневых элементов мировой стратегии президента Рузвельта.
Президент пишет генералиссимусу письмо, далекое от всяких иносказаний: "Вы еще не передали генералу Стилуэлу командование над всеми войсками в Китае в то время, как мы стоим перед угрозой потери критически важного Восточного Китая, что имело бы катастрофические последствия... Передвижение наших войск через Тихий океан происходит быстро. Но это наступление может подоспеть поздно для Китая...".
Беседуя в это время с Рузвельтом в Квебеке, У. Черчилль с удовлетворением пришел к заключению, что президент оставил свои китайские проекты: "Американские иллюзии в отношении Китая рассеялись".
Представляется, что президент был уверен в том, что Чан Кайши уступит и передаст все военные полномочия Стилуэлу. Он недооценил волю своего китайского партнера, недооценил силу китайского национализма. Хэрли предлагал отозвать Стилуэла, иначе "в этой противоречивой обстановке вы потеряете Чан Кайши... и, возможно, вы потеряете с ним Китай". Генерала Стилуэла в качестве начальника штаба китайской армии сменил генерал А. Ведемейер. Одновременно Рузвельт увеличил поставку военных материалов националистическому режиму. Вполне очевидно, что Рузвельт руководствовался не военными, а политическими соображениями. В конечном счете ему нужны были не победы над японцами в Восточном Китае, а мощный послевоенный Китай как величайшая дружественная сила в Азии и как один из четырех "мировых полицейских". Помимо прочего, он боялся такой эволюции Китая, когда Чан Кайши оказался бы поверженным в гражданской войне и возникло бы вероятие появления нового Китая, дружественного прежде всего по отношению к Советскому Союзу.
К концу 1944 года националистический Китай, несомненно, зависел от США, но не было создано взаимоприемлемых форм этой связи. Китайцы отступали, американцы теряли контроль над событиями. В стратегии Рузвельта, предполагавшей "благожелательную опеку" над могучим, контролирующим региональное развитие Китаем, образовалось слабое место. Окончательные результаты, правда, сказались в 1949 году, но уже к концу войны стала ясной шаткость азиатской опоры рузвельтовской стратегии. Генерал Стилуэл полагал, что Рузвельту нужно было оказать более действенное давление на полностью зависящего от американцев Чан Кайши. Стилуэл в это время еще не знал, что посланник президента Хэрли рекомендовал не загонять генералиссимуса в угол, не антагонизировать его. Если Стилуэл думал о нуждах момента, то Рузвельт стремился подготовить почву для прочного союза на долгий период после войны. Но, поощряя Чан Кайши, обещая ему высокое место в мировой иерархии, Рузвельт не сумел настоять на основных буржуазных реформах. Чунцин еще не стал мировой столицей, но уже был столицей коррупции, центром с неэффективной администрацией и небоеспособной армией.
Нужно также добавить, что первоначальная значимость армий Чан Кайши как главной силы, выступающей против Японии с запада, уменьшилась после общения советского руководства начать боевые действия на Дальнем Востоке вскоре после победы над Германией. Теперь можно было рассчитывать на то, что Советский Союз нейтрализует континентальные силы японцев и создаст наилучший плацдарм для высадки на Японских островах. Воздействие данного фактора на Рузвельта стало ощутимым в октябре 1944 года, когда ему сообщили, что ухудшение военной обстановки в Китае происходит так быстро, что даже американский главнокомандующий не смог бы остановить этот процесс. Желание Рузвельта видеть чанкайшистский Китай мировой державой все больше приходило в противоречие с полуфеодальной внутренней структурой чунцинского режима, неспособного мобилизовать силы китайского народа. В данном случае Рузвельт выдавал желаемое за действительное.
Возможно, что Рузвельт терял позиции в Китае также потому, что предпочитал двигаться к Японии "южным путем", занимая один за другим острова в Тихом океане, не полагаясь на китайскую базу, не укрепляя китайский фронт, не наращивая американское присутствие на континенте. Лишь на короткое время в 1944 году он готов был сделать континентальный Китай и Тайвань главными базами своего наступления на Японию. Позже президент обратился к Филиппинам и другим опорным пунктам. Китай был предоставлен самому себе. Учитывая разделенность Китая, наличие крупной северной зоны, находящейся под контролем китайских коммунистов, Рузвельт объективно ослаблял один из столпов послевоенного устройства.
Десятого ноября 1944 года Рузвельт спросил Гарримана: "Если русские войдут в Китай, выйдут ли они оттуда?"
Ответ Гарримана утвердил президента в стремлении держаться за прежнюю "лошадку" - Чан Кайши, равно как и убедил его в необходимости предпринять усилия по "западному" примирению Чан Кайши и Мао Цзэдуна. В ноябре 1944 года доверенное лицо президента П. Хэрли был послан в Янань для пробных шагов в направлении сближения с Мао Цзэдуном. В этих переговорах была выработана программа из пяти пунктов, нацеленная на примирение двух главных противоборствующих китайских сил. (После этой миссии Рузвельт назначил Хэрли послом США в Китае.) Тем большим было разочарование Рузвельта, когда Чан Кайши наотрез отказался вести переговоры с коммунистами. Стараясь спасти свою схему, в которой партнерство с Китаем было одним из оснований, президент Рузвельт поручил Хэрли укрепить отношения с Чан Кайши, "успокоить" его в отношении американской поддержки. "Сообщите ему доверительно, - писал президент, - что рабочее соглашение между генералиссимусом и войсками Северного Китая в огромной степени облегчит выполнение задачи изгнания из Китая японцев, а также русских. Я не могу ему сказать больше в настоящее время, но он может полагаться на мое слово. Вы можете подчеркнуть слово "русских"".
Одновременно в Москве посол Гарриман по поручению Рузвельта спрашивал Сталина, каковы планы СССР в Азии.
Рузвельт продолжал следовать выбранным курсом в "китайском вопросе" вопреки заметному противодействию западных союзников. В январе 1945 года английские, французские и голландские представители изложили послу Хэрли свою точку зрения, что мощный централизованный Китай вовсе не соответствует целям Запада в Азии. Частным порядком Рузвельт выразил категорическое несогласие. Новому государственному секретарю Э. Стеттиниусу он заявил: "Наша политика основана на вере в то, что, несмотря на временную слабость Китая, возможность революции и гражданской войны, 450 миллионов китайцев в будущем найдут возможности для объединения и модернизации, они будут самым важным фактором на всем Дальнем Востоке".
Видному английскому политику Рузвельт сказал в эти дни: "Китайцы энергичный и способный народ. Они могут ввести у себя западную организацию и западные методы так же быстро, как это сделали японцы".
Рузвельт не предвидел "молниеносного" возвышения Китая, он полагал, что для утверждения статуса мировой державы Китаю понадобится срок от двадцати пяти до пятидесяти лет. До достижения этой "зрелости" Китай будет пользоваться поддержкой Америки и выступать проводником ее политики в Азии.
Для Рузвельта характерно исключительное внимание к технологическому фактору, к развитию качественно новых материальных сил, к тесному единению процесса научных открытий с его непосредственной реализацией во внешней политике. Самым важным техническим новшеством, воспринятым, освоенным и развернутым в колоссальном масштабе, было использование ядерной энергии. В определенном смысле именно это должно было стать основой могущества США после окончания войны. Рузвельт, несомненно, готовил ядерное оружие как важный аргумент своей дипломатии. Он, как считает американский историк Б. Бернстайн, полагал, что атомная бомба "может помочь Америке достичь ее дипломатические цели".
Весной 1944 года Рузвельту надлежало принять окончательное решение чрезвычайной важности. Нужно было сделать выбор между двумя курсами. Первый предполагал продолжение атомного сотрудничества с Англией и отрицание такого сотрудничества с СССР. Этот курс обещал реализацию плана превосходства двух "полицейских" Запада над двумя "полицейскими" Востока. Он имел достоинство уже наигранной схемы, которая, казалось, гарантировала американское доминирование на мировой арене на годы вперед. Но у этого курса были и свои недостатки, свои опасности. Столь очевидная демонстрация солидарности англосаксов, бесспорно, могла насторожить СССР. Можно было пойти по второму пути - привлекая к сотрудничеству Советский Союз, в этом случае атомная энергия становилась энергией мирной. Человеком, который в обостренной форме поставил вопрос о выборе между двумя курсами, был датский физик Нильс Бор.
Н. Бор сумел бежать из оккупированной немцами Дании в сентябре 1943 года. Консультантом проекта "Манхеттен" он стал, по его словам, для того, чтобы указать на решающую значимость использования атомной энергии в мире будущего. Бор считал критическим вопрос о согласованности действий с Советским Союзом в деле контроля над атомным оружием. Западу следует пригласить СССР к послевоенному атомному планированию до создания атомного оружия, до окончания текущей войны. Существенно важно доказать советскому руководству, что американо-английский союз, владеющий атомным оружием, не направлен против СССР. Бор предлагал совместную техническую инспекцию, создание общего атомного агентства, четкое разделение мирных и военных исследований. Время - вот что было наиболее важно. Следовало убедить русских, пока они дружественны. Если США и Англия не заключат на ранней стадии исследований соглашения с СССР, то после войны великие страны будут втянуты в самоубийственную гонку атомных вооружений.
Нужно сказать, что такое предвидение не осталось монополией великого датчанина. Растущую опасность почувствовали даже весьма консервативные английские политики. К их числу следует отнести руководителя английской атомной программы сэра Джона Андерсона и посла в Вашингтоне Галифакса. Но и среди американцев возникла группа людей, самым серьезным образом обеспокоенных новой опасностью. Датский посол представил Бора судье Ф. Франкфуртеру, близкому к президенту Рузвельту. Франкфуртер уже знал о манхеттенском проекте, он видел возникающие возможности и опасности. И он постарался после встречи с Бором передать Рузвельту основную идею: "Было бы катастрофой, если бы Россия узнала об "X" из собственных источников".
Франкфуртер полагал, что у СССР не будет особых сложностей добыть информацию, необходимую для создания собственного атомного оружия. Он сказал президенту, что проблема атомной бомбы, может быть, важнее вопроса о международной организации, и Рузвельт с ним согласился. Франкфуртер подчеркивал ту идею, что принятые американцами в начале 1944 года решения в отношении атомного оружия окажут сильнейшее воздействие на послевоенное урегулирование.
Опасаясь, что Рузвельт не пойдет на сотрудничество в этой сфере с СССР, Н. Бор предложил, чтобы советское правительство было хотя бы уведомлено о существовании манхеттенского проекта. Узнав об успехах союзника, СССР не может не быть удовлетворен, а это позволит США смело идти вперед в научных изысканиях и в то же время создаст базу будущего взаимопонимания. Бор писал Рузвельту: "В ходе предварительных консультаций с русскими не будет конечно же обмена информацией относительно важных технических деталей; напротив, в этих консультациях должно последовать ясное объяснение того факта, что такая информация должна быть сокрыта до тех пор, пока общая безопасность в отношении неожиданных опасностей не будет гарантирована".