На третьем пленарном заседании Рузвельт объявил, что хотел бы обсудить польский вопрос. "Я проделал самый длинный путь и, находясь на самом большом удалении, имею преимущества взгляда издалека".
Три фактора воздействовали на Рузвельта в польском вопросе: достижения Тегеранской конференции; реалистическая оценка потребности Советской Армии в дружественном, а не враждебном тыле; и, главное, учет того, что в общую международную организацию главные военные союзники должны входить, соблюдая интересы своей безопасности. Последнее касалось СССР не в меньшей степени, чем США. Президент очертил свое понимание вопроса. Польша должна ограничить себя на востоке "линией Керзона", на западе присоединить к национальной территории Восточную Пруссию и часть Германии. Рузвельт настаивал на том, что правительство в Варшаве должно иметь расширенный политический фундамент, включить представителей пяти главных партий (президент перечислил их). Черчилль поддержал президента, напомнив о том, что Англия вступила в войну после нападения на Польшу, и восстановление ее суверенитета является вопросом чести для англичан.
Складывается впечатление, что в "польском вопросе" Рузвельт был гораздо менее связан идеей американского самоутверждения, чем многие его дипломатические помощники. Как пишет американский историк Р. Даллек, у Рузвельта не было особых иллюзий относительно американского влияния в этой стране, но "он надеялся, что Сталин примет предложения, которые сделают Польшу меньшим по значимости предметом обсуждений внутри США и за границей... Он утверждал, что удаленность Америки от Польши делает его объективным в отношении этой проблемы. Но в США проживает от шести до семи миллионов поляков, и ему было бы легче иметь с ними дело, если бы советское правительство изменило "линию Керзона" - в частности, отдав Польше Львов и нефтяные месторождения в прилегающей области. Но он лишь делает предложения, добавил быстро президент, - и вовсе не настаивает на них".
Сталин после испрошенного им десятиминутного перерыва сказал: "Если для Великобритании вопрос о Польше является вопросом чести, то для России это не только вопрос чести, но и вопрос безопасности... В течение последних тридцати лет Германия дважды пересекала этот коридор вследствие того, что Польша была слаба. В русских интересах, как и в польских интересах, иметь сильную Польшу, мощную и имеющую возможность собственными силами закрыть этот коридор. Этот коридор не может быть механически закрыт извне Россией. Он может быть закрыт лишь изнутри самой Польшей. Необходимо, чтобы Польша была свободной, независимой и мощной... Я должен напомнить вам, что "линия Керзона" была изобретена не Россией, а иностранцами... Керзоном, Клемансо и американцами в 1918 - 1919 годах. Россия не изобретала ее и не участвовала в этом... Некоторые люди хотят, чтобы мы были меньше русскими, чем Керзон и Клемансо".
Рузвельт предложил отложить обсуждение польского вопроса. В течение последующих трех дней он и Стеттиниус стремились достичь продвижения за счет "тихой дипломатии". Рузвельт посчитал нужным уведомить Сталина, что он не признает люблинское правительство в его нынешнем составе. Тут же он добавил, что не решив этот вопрос, три лидера "потеряют доверие мира". По мнению Черчилля, люблинское правительство не отражает воли даже трети польского населения. Западные союзники рискуют потерять доверие 150 тысяч поляков, сражающихся на западном фронте и в Италии. Советская делегация дала обещание реорганизовать люблинское правительство на широкой демократической основе с включением демократических политиков внутри и за пределами Польши. Это правительство проведет свободные выборы. Послы СТА и Англии - Гарриман и Керр могу осуществлять контакты с представителями люблинского правительства в Москве и с другими польскими деятелями. Рузвельт подчеркивал, что он за то, чтобы в Варшаве было правительство, дружественное по отношению к Советскому Союзу. Он предложил призвать на текущие совещания двух членов люблинского правительства и двух-трех других польских политиков, чтобы здесь же, не откладывая дела в долгий ящик, решить вопрос о временном правительстве Польши. Сталин выдвинул контрпредложение: пусть часть деятелей польской эмиграции войдет в люблинское правительство.
Премьер-министр Черчилль предупредил, что "польский гусь" не должен "съесть много немецкой пищи, чтобы не возникла угроза несварения". Рузвельт выразил 8 февраля сомнения в целесообразности переноса границы на реку Нейссе. Но он и Черчилль согласились с идеей переноса польской границы значительно на запад. Именно 8 февраля обсуждение польского вопроса достигло критической точки. Рузвельт сказал, что между союзниками осталась одна проблема - как будет управляться Польша до всеобщих выборов. Отвечая, Сталин начал проводить аналогию между польским и французским правительством. По его мнению, ни правительство де Голля, ни временное правительство Польши не имело ясно выраженного мандата избирателей, но Советский Союз признал режим де Голля, и союзники должны сделать то же самое по отношению к люблинскому правительству. Сталин также сказал, что он не предъявляет счета Черчиллю по поводу формирования греческого правительства. Именно на этой фазе Рузвельт и Черчилль решили передать доработку польского вопроса в руки министров иностранных дел.
Повторяем, все свидетельства говорят о нежелании Рузвельта превращать польский вопрос в главную межсоюзническую проблему. Компромисс был ему нужен для решения гораздо более масштабных дел послевоенного мира. И если прежде он настаивал на том, чтобы люблинское правительство составляло лишь одну треть будущего правительства Польши, то теперь он удовлетворился обещанием общего расширения основы польского правительства за счет демократических сил, находящихся за пределами Польши. Рузвельт предложил, чтобы послы трех великих держав в Варшаве наблюдали за выполнением польским правительством взятых обязательств по расширению политического спектра кабинета министров и проведению всеобщих выборов. Более того, Рузвельт здесь же, в Ялте, модифицировал свою позицию - не "наблюдать" за польским правительством получили мандат послы, а "информировать свои правительства о ситуации в Польше". Вес действия и конечные мнения Рузвельта сводились к тому, что у США и Англии нет эффективных рычагов определения политической ситуации в Польше.
Представляет интерес мнение А. Гарримана о восприятии советским руководством американской позиции. "Сталин и Молотов пришли к заключению в Ялте, что ввиду нашего согласия принять общие словесные формулировки в декларации по Польше и освобожденной Европе, признания нужды Красной Армии в безопасных тыловых зонах и преобладающих интересов России в Польше как в дружественном соседе и как в коридоре, ведущем к Германии, мы проявили понимание и согласились на принятие уже известной нам советской политики".
Окончательное соглашение в Ялте по польскому вопросу предполагало "реорганизацию польского правительства на широкой демократической основе".
Во исполнение этого решения трое представителей лондонского правительства вошли в варшавское правительство, которое возглавил "лондонский" деятель Миколайчик.
Беседуя с адмиралом Леги, Рузвельт сказал, что добился максимума возможного в польском вопросе. Он не мог бесконечно оказывать воздействие на союзника, от которого зависело число американских жертв в Европе и на Дальнем Востоке, союзника, обеспокоенного враждебностью Запада и заботившегося о своей безопасности в конце самой кровопролитной в истории войны. Если бы Рузвельт занял позицию бескомпромиссного восстановления прозападного правительства Польши, сбылась бы мечта Гитлера - великая коалиция разрушилась на решающем этапе. Создание всемирной организации, в которой Рузвельт надеялся занять доминирующее положение, стало бы обреченным делом.
Не желая создавать впечатления, что в конечном счете США готовы допустить наличие сфер влияния, Рузвельт призвал коллег подписать "Декларацию об освобожденной Европе". Сталину особенно понравилась та ее часть, где говорилось о необходимости уничтожения "последних следов нацизма и фашизма". Довольно любопытной выглядит оппозиция этой декларации со стороны Черчилля. Он заявил, что принимает предложенную Рузвельтом Декларацию при условии, что сделанные в ней ссылки на Атлантическую хартию не относятся к Британской империи. Он уже объявил в палате общин, сказал Черчилль, что принципы хартии осуществлены в странах Британской империи. Черчилль добавил, что в свое время отдал сопернику Рузвельта от республиканской партии У. Уилки (скончавшемуся в 1944 году) копию своего заявления в палате общин. "Не это ли убило его?" - спросил президент.
Рузвельт связал Декларацию с польским вопросом: "Я хочу, чтобы выборы в Польше были первым испытанием Декларации. Они должны быть как жена Цезаря, вне подозрений. Я не знал ее, но говорят, что она была целомудренна".
На это Сталин ответил: "Такое о ней говорят, на самом же деле у нее были свои грехи".
Третья важнейшая проблема, одолевавшая Рузвельта в Ялте, - возможности СССР в войне против Японии. Президент предпринял активные двусторонние переговоры с советским руководством. Они начались на пятый день конференции. На первой встрече кроме лидеров присутствовали В. М. Молотов, А. Гарриман и переводчики. Рузвельт знал о пожеланиях советского руководства и начал встречу прямо обратившись к сути: он не видит трудностей в возвращении в будущем Советскому Союзу южной части Сахалина и Курильских островов. Что касается незамерзающего порта, то этот вопрос они вдвоем со Сталиным уже обсуждали в Тегеране, и он остается при прежнем мнении: Россия должна получить южный порт в окончании Южно-Маньчжурской железной дороги. Это можно будет сделать либо путем прямой аренды порта у китайского правительства, либо за счет превращения Дайрена (Дальнего) в международный открытый порт. Сам Рузвельт, склонялся ко второму варианту, но не исключал и первый.
Почему Рузвельт так тяготел к сотрудничеству? Ответ найти нетрудно. Именно в это время американские военные в очередной раз просчитывали возможные потери в ходе завершения войны с Японией. Всеобщим было мнение, что операции будут исключительно кровопролитными и союзническая помощь СССР явилась бы крайне полезной. Военные планировщики считали, что даже с участием СССР война на Тихом океане будет длиться не менее восемнадцати месяцев.
Без помощи же СССР война "может длиться бесконечно с неприемлемыми потерями". Они подчеркивали необходимость того, чтобы Советская Армия начала боевые действия против Японии по меньшей мере за три месяца до начала высадки американцев на Кюсю, первом из четырех главных Японских островов.
К этому времени Рузвельт уже знал, что атомная бомба будет применена против японцев примерно в августе текущего года. Но тем не менее он не ослаблял усилий в деле привлечения к войне на Дальнем Востоке Советского Союза. С одной стороны, он еще не располагал сведениями о подлинной эффективности атомного оружия, с другой - ему в это время обещали создание не более двух бомб в 1945 году. В его кармане была рекомендация Объединенного комитета начальников штабов: "Участие России в максимально приближенные сроки, которые позволяют ее наступательные возможности, крайне желательно".
Высшее военное командование США говорило Рузвельту в январе 1945 года, что "необходимо обеспечить всю возможную помощь нашим операциям на Тихом океане". Оно видело следующие выгоды от вступления СССР в войну: разгром квантунской армии, уничтожение континентального плацдарма Японии, уничтожение всех видов сообщения между азиатским материком и японским архипелагом, бомбардировки Японии с советских аэродромов на Дальнем Востоке. Главное: устрашающие калькуляции о миллионных потерях американских войск уйдут в область предания. Возможно, что Рузвельт в эти дни и часы помнил и совет У. Буллита, данный в 1943 году: завязанность Советского Союза на Дальнем Востоке обеспечит реализацию американских планов на противоположном конце земного шара - в Европе.
Немало внимания уделялось маньчжурским железным дорогам. Рузвельт хотел, чтобы передача Китайской восточной железной дороги в аренду Советскому Союзу осуществлялась правительством Чан Кайши. Вероятно, были бы найдены пути совместного, советско-китайского управления этой дорогой. Но Рузвельт сам признал, что начать переговоры с Чан Кайши означало бы оповестить через двадцать четыре часа весь мир о намерениях СССР вступить в войну. Сталин выразил согласие провести переговоры с китайцами после того, как на Дальнем Востоке будет сосредоточено не менее двадцати пяти дивизий. Он хотел, чтобы советские условия вступления в войну были письменно поддержаны Рузвельтом и Черчиллем. Рузвельт ответил согласием.
Ясно, что в эти дни президент исходил из концепции долгосрочного сотрудничества с СССР. Вместо резервации для Китая позиции, уравновешивающей СССР в Евразии, Рузвельт в Ялте дал четкий ответ на вопрос, кто является его главным союзником в войне и в последующем мире. Это были дни больших ожиданий с точки зрения советско-американских отношений.
Думая о соотношении СССР и Китая в плане пользы для США, Рузвельт тогда был полон надежд на то, что именно советское руководство поможет найти пути компромисса Чан Кайши и Мао Цзэдуна, поможет превратить Китай в действительно мощный фактор мировой политики. Как бы подтверждая реальность планов президента, Сталин сказал, что в Китае уже существовал некоторое время единый антияпонский фронт и он не видит особых препятствий для воссоздания этого фронта в будущем. Вероятно, у Сталина были опасения, что продолжение войны может быть губительным для Мао Цзэдуна и он, со своей стороны, хотел компромиссным путем обезопасить северные коммунистические районы. По крайней мере, он не показал никакого желания расколоть Китай, обострить гражданскую войну. В зафиксированном письменном перечислении советских условий вступления в войну есть согласие заключить "пакт дружбы и союза" с гоминдановским правительством для освобождения Китая от японской оккупации.
Десятого февраля Рузвельт и Сталин окончательно условились, что СССР вступит в войну против Японии через два-три месяца после завершения боевых действий в Европе. Три великие державы антигитлеровской коалиции признавали независимость Монголии, необходимость возврата Советскому Союзу Южного Сахалина, интернационализацию Дайрена - с признанием советских интересов в нем, передачу Советскому Союзу в аренду военно-морской базы в Порт-Артуре, создание совместной советско-китайской компании по эксплуатации восточнокитайских и южноманьчжурских железных дорог. Был специально оговорен суверенитет Китая в Маньчжурии, особо указано на передачу Курильских островов СССР.
Этот документ отражает определенное противоречие в отношении Рузвельта к правительству Чан Кайши. С одной стороны, он не согласился с послом Гарриманом, требовавшим снять недвусмысленную фразу из документа: "Главы трех великих держав пришли к согласию, что эти требования Советского Союза должны быть безусловно выполнены после поражения Японии".
Рузвельт явно считал, что отсутствие этой фразы сделает неизбежными консультации с Чан Кайши, вызовет необходимость давления на Китай, согласование с ним указанных условий и т. п. Видно, что Рузвельт не воспринимал правительство Чан Кайши в какой-либо мере равным "великой тройке". С другой стороны, президент добавил к процитированной фразе текста следующее: "Соглашение относительно Внутренней Монголии, портов и железных дорог потребует согласия генералиссимуса Чан Кайши".
Это означало, что националистическому правительству Китая давалась в будущем зацепка дипломатически "торговаться" с Советским Союзом, особенно когда того потребуют обстоятельства гражданской войны. В своих мемуарах Черчилль называет все эти переговоры и "китайские тонкости делом американцев... Для нас эта проблема была отдаленной и вторичной по значению".
Современные американские историки объясняют противоречивость позиции Рузвельта тем, что "он безусловно верил, что, несмотря на все приносимые им жертвы, Чан Кайши будет приветствовать соглашение, которое обещало продлить жизнь его режима... Рузвельт был уверен, что американское общественное мнение посчитает территориальные уступки России стоящими сокращения сроков войны и спасения американских жизней, посчитает их малой платой за после-' военный мир и стабильность в Китае. Рузвельт, судя по своему, видел в соглашении один из последних шансов сохранить слабый, но стабильный Китай в качестве готового к сотрудничеству союзника на мировой арене".
Готовясь к финальному наступлению на Японию, Рузвельт думал о будущем Азии. В Ялте он хотел в этом плане решить две задачи: обеспечить военную помощь Советского Союза и поднять уровень Китая как одного из "четырех грандов" будущей мировой организации. Биограф Рузвельта Дж. Берне пишет, что "русские не запрашивали в Ялте такого, чего их собственная мощь в Азии не позволяла бы им получить собственными усилиями". И Рузвельт тоже полагал, что требования СССР умеренны. Казалось, все шло к намеченной президентом черте: СССР поможет Америке утвердиться в Японии, а Китай, после поражения Японии, вырастет как самая мощная региональная сила в Азии. В расчеты президента не вошла колоссальная социальная трансформация, которая ожидала Китай. Это был просчет, значение которого оценил лишь преемник Рузвельта в Белом доме.
На заключительном ужине 10 февраля 1945 года Рузвельт рассказал Сталину и Черчиллю о поездке Элеоноры Рузвельт в одну из школ в 1933 году, где она увидела странную политическую карту мира - одна шестая суши была сплошным белым пятном. Учитель объяснил жене президента, что ему запрещено говорить о Советском Союзе. Это был последний толчок для начала переговоров о дипломатическом признании СССР. На такой дружественной ноте руководители трех стран завершили важнейшую свою встречу периода войны.
В Америке многое было сказано о физическом самочувствии Рузвельта в Ялте. Нет сомнения, напряжение войны и четвертого президентского срока не могло не сказываться на нем. Мнения о здоровье Рузвельта, принявшего на себя в Ялте колоссальную нагрузку, противоречивы. Физическую слабость президента отмечали врач Черчилля лорд Моран, государственный секретарь Э. Стеттиниус, Ф. Перкинс. Крайнюю точку зрения занимал лорд Моран, он вычеркнул президента из списка живущих. Большие сомнения в стабильности его здоровья выражал А. Иден. Но американцы (а многих из них трудно назвать поклонниками президента) говорят об исключительной ясности мышления и твердой воле Рузвельта. Да, он похудел, его глаза запали, он, очевидно, берег силы. Но в нужных случаях его обширный ум, его фантазия были на прежней высоте. Об этом свидетельствуют все ближайшие сотрудники, в том числе адмирал У. Леги, госсекретарь Э. Стеттиниус, Дж. Бирнс, посол А. Гарриман. Они считали не очень подходящим для Рузвельта то, что основные совещания приходились на послеобеденное время, традиционно не лучшее для президента. Но Рузвельт брал себя в руки и демонстрировал энергию и волю, знание всех проблем и конструктивный подход. Его реакция на партнеров была быстрой и исполненной лучших качеств, его работоспособность находилась в обычной (феноменальной для других людей) форме. Об этом говорят и объективные медицинские свидетельства его личного врача Брюэнна о давлении, частоте пульса, чистоте легких. Так что утверждения о "больном человеке Ялты" не соответствуют реальному положению дел.
Рузвельту уже было отведено немного времени, но он оставался стойким бойцом до конца. Важно отметить, что люди, общавшиеся с ним в Ливадийском дворце, удивлялись его выносливости, а вовсе не ослаблению здоровья президента. Тот же Стеттиниус выразил тогда такое мнение: "Я всегда находил его умственно в алертном состоянии и полностью способным совладать с любой возникавшей ситуацией". Министр иностранных дел Иден специально подчеркнул, что ослабевающее здоровье президента никак не сказалось на здравости и мощи его суждений.
Что говорят американские историки спустя десятилетия? Вот мнение автора обобщающей работы по дипломатии Ф. Рузвельта - Р. Даллека: "По всем центральным вопросам - Объединенные нации, Германия, Польша, Восточная Европа и Дальний Восток - Рузвельт преимущественно следовал планам, разработанным заранее и получил большую часть того, что хотел: мировая организация, раздел Германии, определение позиции по Польше, Декларация об Освобожденной Европе - все это обещало содействовать американскому вмешательству в заграничные дела и возможному долгосрочному сотрудничеству с СССР; равным образом соглашение по Дальнему Востоку обещало спасение американских жизней и объединение Китая как части общей системы, позволявшей Соединенным Штатам контролировать послевоенный мир".
Очевидцы в один голос говорят о превосходном настроении американской делегации после завершения переговоров. Г. Гопкинс сказал о чувстве "встающего нового дня, о котором мы все молимся. Русские доказали, что они могут быть рассудительными и способны далеко смотреть; в сознании президента и всех нас не было никаких сомнений относительно того, что мы можем жить с ними и сосуществовать мирно так далеко в будущем, насколько мы можем это будущее предвидеть". Текст совместной декларации, подписанной по окончании конференции, полностью отражает эти чувства. О создании всемирной организации в ней говорилось как о "величайшем шансе в истории".
Несомненно, что в Ялте мысли о ядерной проблеме не оставляли Рузвельта. Черчилль вспоминает, что "был шокирован, когда президент внезапно в будничной манере начал говорить о возможности открытия атомных секретов Сталину на том основании, что де Голль, если он узнал о них, непременно заключит сделку с Россией". Черчилль постарался успокоить партнера по атомному проекту: "В одном я уверен: де Голль, получи он достаточно атомного оружия, не хотел бы ничего большего, чем наказать Англию, и ничего меньшего, чем вооружить коммунистическую Россию этим оружием... Я буду продолжать оказывать давление на президента с тем, чтобы не позволить ни малейшего раскрытия секретов Франции или России... Даже шестимесячный период представляет значимость, если дело дойдет до выяснения отношений с Россией или с де Голлем".
Рузвельт согласился, и в Ялте по поводу атомного оружия царило молчание. Стало ясно, что президент и Черчилль не намерены делиться этим секретом с СССР в ходе войны. И когда они заявляли о приверженности союзу трех великих держав - в военное время и после - они сохраняли для себя существенную оговорку. Сейчас мы знаем, что все изъявления союзнической дружбы следует коррелировать с молчанием по этому вопросу.
На пути домой после ялтинской конференции Рузвельт вел себя как император, возвращающийся в Рим. В Северной Африке аудиенции у него просили три монарха - египетский король Фарук, король Ибн Сауд из Саудовской Аравии и император Хайле Селассие из Эфиопии. Они были приняты на корабельной палубе. Подарки им Рузвельт сделал королевские. Фарук получил двухмоторный транспортный самолет, а Селассие пять военных автомобилей. Беседы тоже носили соответствующий характер. Фаруку Рузвельт посоветовал выращивать длинноволокнистый хлопок, с Селассие обсуждал судьбу бывших итальянских владений в Африке. Самой пышной была свита Ибн Сауда. Лидер современной демократии говорил с абсолютным монархом прежде всего о нефти. Поднимался вопрос и о судьбе Палестины. Рузвельт просил его королевское высочество позволить расселение евреев в Палестине. Ибн Сауда ждал подарок Рузвельта самолет.
В Александрии на борт президентского эсминца "Куинси" взошел Черчилль вместе с дочерью и сыном. Премьер еще раз отметил глубокое утомление президента. Пройдет время, и Черчилль подсчитает, что в период между маем 1940 года и смертью Рузвельта в апреле 1945 года он писал президенту каждые 36 часов. Премьер-министр заметил уже после войны: "Ни один влюбленный не изучал капризы своей возлюбленной так, как я это делал по отношению к президенту Рузвельту".
Как свидетельствует ближайшее к президенту лицо - Гарри Гопкинс, Рузвельт покинул Ялту с чувством удовлетворения, положительно воспринимая итоги конференции и оптимистически глядя в будущее. И следующая неделя встреч с тремя королями была названа президентом в письме "фантастической". И только в западном Средиземноморье его настроение стало меняться. Частично виною тому был де Голль. Хотя Франция и не присутствовала в Ялте, ее интересы там не были забыты. Она получила зону оккупации в Германии (пока без обозначения границ этой зоны) и место в Союзном контрольном совете по Германии. Леги записал в дневнике 10 февраля 1945 года: "Рузвельт изменил свое мнение и поддержал Черчилля в вопросе предоставления Франции места в Союзной контрольной комиссии в Берлине. Он полагал, что это поможет уговорить де Голля согласиться с ялтинскими решениями, затрагивающими Францию".
Кроме того, Франция приглашалась на Сан-Францисскую конференцию, созываемую для принятия устава Организации Объединенных Наций, как одна из стран-основательниц.
Двенадцатого февраля, во второй половине дня, посол Дж. Кэффери приехал на улицу Сен-Доминик, чтобы передать главе французского правительства приглашение президента Рузвельта встретиться с ним. Президент сам назначил место встречи - Алжир; если де Голль соглашался, президент назначал также дату. Приглашение Рузвельта, несмотря на то, что оно многое сулило - ибо пришло время решений, тем не менее было отвергнуто. Объяснения де Голля: "Ехать на встречу с президентом после закрытия конференции, моему присутствию на которой он воспротивился, мне не хотелось. Тем более, что мой визит не предполагал никаких реальных результатов, так как решения уже были приняты в Ялте, напротив, мой визит давал бы основания думать, что я поддерживаю все, что было решено... Кроме того, я предполагал, что по ряду вопросов, в которых наши интересы затронуты непосредственно: Сирия, Ливан, Индокитай, "тройка" заключила ряд соглашений, несовместимых с нашими интересами. Если Рузвельтом руководили лучшие мотивы, то почему он не пригласил де Голля в Крым".
Де Голля возмущало то, что ему назначили свидание на французской территории, и то, что на том же корабле, примерно в такой же обстановке президент только что принимал глав арабских государств, - и кого президентов ливанской и сирийской республик, находящихся под мандатом Франции.
Суверенитет и достоинство великой нации, рассудили в Париже, обязывают, и 13 февраля Кэффери получил отказ. Концовка отказа звучала почти издевательством: "Если во время своего путешествия президент, тем не менее, пожелает остановиться в Алжире, он должен уведомить нас заранее, чтобы мы сумели снабдить генерал-губернатора Алжира необходимыми инструкциями для наилучшего исполнения желаний президента".
Разразился подлинный дипломатический скандал, дело оживленно комментировалось в прессе. В действиях де Голля видели обдуманное, сознательное оскорбление президента. Рузвельт, выступая 3 марта перед конгрессом, недобрым словом помянул "примадонну, из-за своего каприза отказавшуюся от полезной встречи".
Средством давления американцев были военные поставки. Еще в новогодней речи де Голль просил Америку вооружить пятьдесят французских дивизий. Двадцать четвертого марта президент ответил ему: "Из-за недостатка в оборудовании вооружение французской армии будет ограничено шестнадцатью дивизиями и вспомогательными войсками".
Это последнее высказывание Рузвельта во французской политике, и оно знаменательно. Рузвельт стал приходить к выводу, что, возможно, он недоучитывает потенциал Западной Европы, и прежде всего Франции, "списанной" им из состава великих сил мира. Послевоенное устройство Европы грозило представить собой долговременную проблему.
На "Куинси", пересекающем океан, Рузвельт не торопился заняться документами и отчетом конгрессу. В каюте он читал, а на палубе подолгу смотрел в океан, на линию горизонта. Двадцать седьмого февраля корабль подошел к Ньюпорт-Ньюсу, и Рузвельт немедленно пересел на поезд, идущий в Вашингтон.
Рузвельт понимал важность поддержки итогов Ялты дома. Перед ним никогда не исчезал образ президента Вильсона, добившегося сложного компромисса в Париже и потерявшего все в Вашингтоне. Через два дня конгресс стоя аплодировал президенту, которого вкатили на инвалидной коляске и усадили в красное плюшевое кресло, стоящее перед небольшим столом. Над ним сидел председательствующий - вице-президент Трумэн и лидер большинства конгрессмен Маккормик. Впереди - члены кабинета, за ними - полный состав сената, треть которого могла в случае, если бы она проголосовала против, обесценить заключенные в Ялте соглашения. Рузвельт обратился к аудитории со словами извинений за необычность произнесения речи сидя, ведь он носит "десять фунтов стали на своих ногах и только что проделал путь в четырнадцать тысяч миль... Это было далекое путешествие и, я надеюсь, вы согласитесь, что оно было плодотворным".
С точки зрения президента, "конференция в Крыму была поворотным пунктом - я надеюсь, и в нашей истории и в мировой истории. Сенату Соединенных Штатов и американскому народу вскоре будут представлены решения, которые определят судьбу Соединенных Штатов, и мира, и грядущих поколений... Крымская конференция должна положить конец системе односторонних действий, особых союзов, сфер влияния, баланса мощи и всех прочих средств, которые опробовались в течение столетий - и всегда приводили к краху. Мы предлагаем замену всему этому в виде всеобщей организации, в которую все миролюбивые нации в конечном счете будут иметь возможность войти".
Рузвельт говорил конгрессу, что проделано очень полезное путешествие. Но "определить, в какой степени оно было полезным, зависит в огромной степени от вас. Ибо если здесь, в этом зале американского конгресса вы - с помощью американского народа - не согласитесь с общими выводами, достигнутыми в Ялте и не окажете им активной поддержки, тогда получится, что эта встреча в верхах не дала долгосрочных результатов". Именно конгрессу, говорил президент, предстоит решить судьбу американского народа на многие поколения вперед. "Мы должны либо взять ответственность за мировое сотрудничество, либо нести ответственность за следующий мировой конфликт".