Дай только власть Мариэтте Шагинян, и она приведёт всех к одному знаменателю. Что заставляет уважаемую писательницу пускаться в рассуждения о «координатах» и «параметрах», не имея для этого самых необходимых сведений, трудно сказать. Какое родство и с чем утрачивается в физическом понятии «квант»? Пойми, кто может. В качестве представительницы школы бури и натиска Мариэтта Шагинян решает этот вопрос, не углубляясь в дебри наук. Право, мы начинаем думать, что «оградиловка» иногда бывает необходима.
Перейдём к другим наукам. О том, что писательница интересуется фотосинтезом, читатель уже знает. Открытие, сделанное Мариэттой Шагинян в этой области, вполне на уровне её понимания теории И. П. Павлова (о чём свидетельствуют такие фантазии, как «автоблокировка», «автополный обмен» и т. д.). Как известно, в зелёных растениях происходит процесс ассимиляции углекислоты за счёт энергии, доставляемой лучами солнечного света. Этот процесс называется фотосинтезом. Но послушаем Мариэтту Шагинян.
«Загадочный фотосинтез сопоставляю с мозговым процессом восприятия, со снами (может быть, это непроявленные дневные снимки, воспринимающиеся во сне в тёмном, бескрасочном виде, как клише?) и тому подобное». К тому подобному относится «игра самого луча солнца в мозгу, не преобразованного ни в белок, ни в углевод».
Если мы правильно поняли источник вдохновения Мариэтты Шагинян, то ей пришло в голову, что фотосинтез есть род фотографии. Кстати, о фотографии: непроявленный снимок не может восприниматься как клише. Что касается снов, то они зависят от темперамента и настроения. Бывают чёрные сны, но не всегда. Французский художник Коро сказал: «Я видел во сне розовые небеса».
Назвать гипотезу Мариэтты Шагинян о происхождении снов научной — нельзя. Луч солнца, играющий в мозгу, есть что — то из области сюрреализма. Хотя писательница цитирует марксистские книги, ссылается на классиков, шумит иногда громче всех, — увы, этот луч освещает большой беспорядок в… её представлениях о фотосинтезе.
Когда дело касается других, Мариэтта Шагинян прекрасно понимает, что «философского подхода искать на потолке нечего». Сама она, к сожалению, не придерживается этого правила и постоянно ищет чего — то на потолке. Стоит писательнице услышать новое слово или увидеть незнакомый предмет, и рассуждения текут у неё с такой же лёгкостью, как птица поёт.
В одной книге по агротехнике плодоягодного сада Мариэтта Шагинян прочла, что обрезывать дерево нужно заблаговременно, так как раны, нанесённые при обрезке, болезненно отзываются на всяком растении. Тотчас же она начинает искать «философского подхода» на потолке. «Казалось бы, простые слова о простейшем деле — обрезке плодовых деревьев в саду, — а сколько рождается мыслей: во — первых, важность самой обрезки: убирать лишнее, потому что оно мешает росту главного (в дереве, как и в произведении искусства!); во — вторых, мы думаем: дерево, деревяшка, нечто нечувствительное, во всяком случае ничего не переживает, когда ломаешь ветку или сук, — а вот оказывается — оно чувствует, на нём болезненно отзываются раны. И вы вдруг, словно на вас подействовал художественный образ, начинаете переживать за дерево его боль».
Позвольте, в книге сказано только, что раны болезненно отзываются на дереве, но это вовсе не значит, что дерево чувствует боль. Открытие Мариэтты Шагинян переворачивает вверх дном все наши прежние понятия о возникновении чувствительности в природе. Дерево переживает, деревяшка чувствует боль. Мы уже говорили, что Мариэтта Шагинян живёт в царстве мифологии, где всё имеет чудесные свойства.
Одним из таких чудес является превращение прозаической вороны в древнего ворона наших былин. Подъезжая к Изборску, писательница слышит «карканье больших чёрных ворон, зловещих птиц русских летописей». Новое открытие, на сей раз в области орнитологии. «Каркает ворон — вещун у летописцев так же, как возле этих древних памятников спустя тысячелетие. Вороньё тучами поднималось над стенами Изборска…» Наука говорит нам, что ворон тучами не летает, это редкая птица.
От живой природы можно перейти к общественным вопросам. Человек есть животное, делающее орудия. «Машина — создание рук человеческих, — пишет Мариэтта Шагинян, — но всё больше и больше заметно в наши дни, когда машина стала массовой, всем доступной и ходит скопом, насколько это создание рук человеческих заимствовано людьми у природы». Все доказательства этого тезиса нам повторить не удастся; приведём только отдельные пассажи. Автор увлекается сходством между движением животных и работой машин. Например: «Гусеница, когда передвигает длинное тело, меняет точки опоры, подтягивая пассивные части (так и хочется сказать «гусеничный ход»!)» Сказать всё можно, однако трактор на гусеничном ходу или танк не меняют точки опоры, подтягивая пассивные части; это известно каждому школьнику. Почему бы не сказать, что галстук «бабочкой» летает вокруг шеи, а «змеевик» ползает в перегонном кубe?
Ещё один пример: «Кошка перед прыжком наверх, за птицей, делает нажим на свои задние лапки, совершенно так, как при старой игре в блошки мы нажимали костяшкой на самый крайний кончик круглого костяного кружочка — блошки и она тотчас же от нажима взлетала». Это сильное доказательство — известно, какое важное место в технике занимает игра в блошки. Мариэтту Шагинян можно упрекнуть только в том, что она упускает возможность сравнить игру в блошки с прыжками блохи. Само по себе описание этой игры носит эпический характер и может быть поставлено на один уровень с её описанием игры в футбол.
Но это ещё не всё. «Законы бесчисленных движений скрыты (и раскрыты) в любом животном, и звери ими идеально пользуются, выполняя закон своего бытия. Отсюда — счёт на лошадиную силу в моторах, гусеничный ход у тракторов; инерция, холостой ход, остаточное движение, сцепка, всё, что хотите, могло бы быть названо словом из зоологического, пернатого или пресмыкающегося царства». Не знаем, что имеет в виду Мариэтта Шагинян, говоря об инерции, сцепке, остаточном движении, но что касается лошадиной силы, то здесь её воображению напрасно рисуются удары копытом, крутая шея и красивый хвост, развевающийся по ветру. Под именем лошадиной силы в технике понимают только мощность, равную 75 килограммо — метрам в секунду. Эта единица, которую давно уже признают неудачной, возникла случайно (паровая машина Уатта заменила труд лошадей при откачке воды из угольных шахт) и ничего общего с движениями лошади не имеет.
Всего забавнее выводы Мариэтты Шагинян: «И вот как раз какая — то ясная, опрозрачненная видимость рабочей структуры животного поражает нас, когда мы смотрим на животных в наших совхозах и на наших фермах, — мы и относимся к ним теперь как — то уже по — другому, как — то по рабочему, более дружественно и в то же время более научно, — наука докатывается до любого уборщика».
Попробуйте разобраться в этом нагромождении фраз. Кажется, Мариэтта Шагинян хочет сказать, что с тех пор, как «машины ходят скопом», мы увидели, что они очень похожи на животных, и стали лучше относиться к последним в наших совхозах. Над вымыслом слезами обольюсь…
От техники перейдём к экономике. Из дневника Мариэтты Шагинян видно, что ей удалось дважды прочесть «Экономические проблемы социализма в СССР» И. В. Сталина. «Трудно передать словами, что это даёт человеку. Когда перечитывала, казалось, что это даёт при жизни пережить бессмертие». Мы верим, что писательница способна испытывать большие чувства. Но это должно быть доказано делом, а на деле Мариэтта Шагинян не проявляет совершенно естественного уважения и даже простого внимания к этой работе, настолько произвольны её комментарии.
Развивая тему об основном экономическом законе социализма, автор «Дневника писателя» выводит из него более частную закономерность, а именно «прямо пропорциональное отношение между себестоимостью и качеством» или «прямую связь между удешевлением продукции и повышением её качества». Об этом Мариэтта Шагинян даже написала статью в «Известия» под названием «Открытие закона», но в редакции, к счастью, выбросили этот закон.
Здесь автор выступает во всём блеске своего теоретического анализа. Мариэтта Шагинян даже опередила «Экономические проблемы социализма в СССР», ибо её открытие относится к более раннему времени; лишь впоследствии писательница поняла, что «прямо пропорциональное отношение между себестоимостью и качеством» входит в основной закон социализма (см. «Дневник писателя», декабрь 1951 года).
Откуда всё это берётся? — Две хорошие девушки, Тоня Жандарова и Оля Агафонова, работницы Люблинского литейно — механического завода пришли к выводу, что необходимо соединить заботу о качестве продукции с борьбой за понижение себестоимости. В газете «Гудок» Тоня Жандарова рассказала о применяемых ею методах улучшения производства. Вырезав из газеты этот рассказ, Мариэтта Шагинян без промедления принимается обобщать новые факты и поднимать их на принципиальную высоту.
Так родился новый закон. «А закон этот представился мне в таком виде: в социалистическом производстве между снижением себестоимости и улучшением качества существует прямо пропорциональная связь, открывающаяся в борьбе за «улучшение качества на каждом звене», каждой отдельной операции данного производства, — в то время как в капиталистическом производстве связь между удешевлением и улучшением продукта обратно пропорциональна. В капиталистическом производстве чем лучше продукт, тем выше себестоимость, а чем он дешевле, тем он хуже».
В своей работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» В. И. Ленин писал: «Самое верное средство дискредитировать новую политическую (и не только политическую) идею и повредить ей состоит в том, чтобы, во имя защиты ее, довести ее до абсурда» [2]. Именно так поступает Мариэтта Шагинян с идеей противоположности двух социальных систем, двух типов общественного производства.
То, что сами рабочие на советских заводах сознательно стремятся к снижению себестоимости, одновременно с улучшением качества продукции, есть величайшее завоевание социализма. Но отсюда далеко до фантастических выводов Мариэтты Шагинян. Открытый ею закон практически означает, что при капитализме пара штанов хорошего покроя из тонкой шерсти стоит дороже, чем такая же пара штанов, сшитая из бумажной материи в мастерской гоголевского Петровича, а в социалистическом обществе должно быть наоборот: за удовольствие носить скверные штаны нужно дороже заплатить, ибо чем дешевле товар, тем он лучше качеством. Кто же будет покупать более дорогие товары? Не входя в подробности образования себестоимости, можно сказать, что писательница отличается редким простодушием.
Ещё усилие — и мы вступаем в святилище философии. Рассуждая о закономерном сближении всех наук, автор пишет: «Функциональные зависимости почему — то до сих пор не перешли в область философии, не подхвачены логикой, хотя они рвутся в эти науки». Мариэтта Шагинян говорит всегда так уверенно, что молодые авторы, для коих издан «Дневник писателя», будут читать её с трепетом. Тем не менее, «кто ей поверит, тот ошибётся». Во — первых, изучение функциональных зависимостей многим обязано философу Лейбницу. Во — вторых, о переходе функциональных зависимостей в область философии можно написать целую книгу, так как идеалистическая философия последнего столетия давно уже пользуется математическим понятием функции для борьбы против закона причинности. Наиболее яркий пример — знакомые читателю Мах и Авенариус. В — третьих, функциональные зависимости рассматриваются в огромной литературе по математической логике и это отчасти полезно для математики, отчасти вредно для логики (там, где математическая логика пытается заменить обычную логику субъекта и предиката).
На примере «автоблокировки» мы уже видели, что Мариэтта Шагинян не всегда умеет ясно отличать идеализм от материализма. Это подтверждается тем, что автор с поклоном и похвалой относит к «большим, обзорным научным трудам, начиная со знаменитых французских энциклопедистов», такую книгу, как «Описательная социология» Герберта Спенсера. Современный читатель не обязан знать, кто такой Спенсер, поэтому напомним, что Ленин видел в нём философа, близкого к направлению Маха и Авенариуса, а его рассуждения на общественные темы считал источником премудрости для филистера.
Мы не обвиняем Мариэтту Шагинян в таких страшных грехах, как буржуазный объективизм и т. п. Некоторый избыток фантазии, вот и всё. Если говорить о направлении её фантазии, это скорее противоположная крайность — прыжки вперёд, горячее желание поскорее привести всё к одному знаменателю. Описывая достоинства курса истории философии по программе Московского университета, составленной два года назад, Мариэтта Шагинян с торжеством сообщает: «Буржуазной философии, которая раньше, в сущности, и составляла всё содержание курса, отведено лишь несколько часов». Почему же несколько часов? Для Гегеля и Фейербаха, Декарта и Лейбница достаточно нескольких минут. Исключение придётся сделать только для Герберта Спенсера. Мариэтта Шагинян не подозревает, как характерно это исключение для ее слишком поспешного «органического синтеза».
Ещё одна величайшая врака (мы заимствуем это определение из «Дневника писателя»), на этот раз в области эстетики. Неподалёку от Еревана открыт Монумент Победы. Вдохновлённая красотой памятника, Мариэтта Шагинян тотчас же сочиняет теорию. «Назвала статью «Вперёд и выше!» Мысль: монумент в прошлом ставился обычно в честь уже сделанного, созданного, прошедшего события. Но наши, советские монументы — обращены к будущему». Заметим, что все комплименты, расточаемые автором нашему общественному строю, сводятся к унижению
прошлого во имя настоящего и будущего.
Монументы в прошлом ставились в честь уже сделанного, пишет Мариэтта Шагинян. А у нас они ставятся в честь того, что ещё не сделано? Это смешная теория. Мысль, изложенная писательницей в статье «Вперёд и выше!», вовсе не мысль. Эта фраза, пустая и громкая. Она рисует автора в лучшем свете, но читатель хочет знать, для чего ставятся монументы, а фигура Мариэтты Шагинян его на сей раз не интересует. Подумав немного, он придёт к выводу, что монументы во все времена ставились для потомства и всегда были обращены к будущему. Если нужен пример, вспомним литературное отражение этого факта в «Памятнике» Горация, Державина, Пушкина.
Обливаясь слезами над вымыслом Мариэтты Шагинян, перейдём к другой области — истории литературы и общей образованности. Благо, писательница является членом учёного совета Института мировой литературы; ей и книги в руки.
24 июня 1952 года Мариэтта Шагинян ставит вопрос о том, что даёт право на звание образованного человека социалистической эры. Для решения этой проблемы она прибегает к обычному методу сравнения настоящего с прошлым. «Если не побояться грубой и упрощённой схемы, то вот вам схоласт, образованный человек средних веков, над которым тяготеет Аристотель, пропущенный через библию; схоласт отлично согласовывает в уме все свои представления, но эти представления совершенно не согласовываются с действительностью. В гоголевском невежде бурсаке, каком — нибудь Фоме Горобце, дан такой выветрившийся и ставший пережитком тип средневекового схоласта».
Бога вы не боитесь, товарищ член учёного совета! Во — первых, не Фома, а Тиберий. Во — вторых, напрасно обидели хлопчика. Стащить у бабы на базаре бублик, вертычку или маковник — вот все его преступления, а насчёт схоластики — не виновен. Может быть, писательница имела в виду Хому Брута? Философ, действительно, курил табак и любил выпить доброй горилки. А всё же назвать его за это выветрившимся средневековым схоластом было бы слишком жестоко. Скорее всего Мариэтта Шагинян спутала несчастную жертву панской прихоти с Фомой Аквинатом.
Пойдём дальше. «Вот эрудит XVIII века, человек — кунсткамера, знающий множество вещей обо всём решительно, обучающийся по учебнику, похожему на сборник анекдотов». Это сказано об эпохе, когда примером образованности был Ломоносов, а во Франции выходила энциклопедия Дидро. Мариэтте Шагинян кажется, что социализм выигрывает от такого унижения прошлых эпох, но она решительно заблуждается.
«Вот, наконец, специалист XIX века, чьё образование вместо прежнего «вообще» теснейшим образом связано с определённой специальностью. Искусство и тут подкопалось под смешные стороны этого типа, в котором «полнота», по выражению Козьмы Пруткова, «флюсу подобна, потому что одностороння». Узкий специалист, разиня — учёный, философ, упавший в яму и рассуждающий о верёвке, вместо того, чтоб за неё ухватиться, как в басне Дмитриева, — всё это черточки типа «образованного человека» XIX столетия, смешные стороны старого специалиста, ничего не смыслящего дальше своей профессии».
Философ, рассуждающий о веревке, вместо того, чтобы за неё ухватиться, — очевидно «Метафизик», басня не Дмитриева, как пишет Мариэтта Шагинян, а Хемницера, и написана она в 1782 году, следовательно, не имеет никакого отношения к XIX веку. По существу, рассуждения писательницы также «величайшая врака». Половина XIX века занята незрелыми попытками философского синтеза всех наук, в том числе и естествознания. В те времена существовала даже философская медицина, как в этом может убедиться Мариэтта Шагинян, обратившись к сочинениям нашего Данилы Велланского. Наконец, автор «Дневника» рассуждает так, будто в XIX веке не было великих представителей марксистской образованности, замечательных научных обобщений в области естествознания и т. д.
Не будем касаться других открытий Мариэтты Шагинян в истории литературы и общей образованности. Закончим наш обзор историей искусства.
По дороге в Эстонию писательница успела отметить новости ленинградской архитектуры. Инженерный замок (дворец императора Павла) долгое время был закрыт со стороны главного фасада. «Но оказывается, — пишет Мариэтта Шагинян, — этой крепостной замкнутости новее не было в проекте Росси; наоборот, Росси проектировал открытую аллею к Инженерному замку. Сейчас, восстанавливая с некоторыми коррективами замысел Росси, ленинградские архитекторы сняли стену, прорезали ход к Инженерному замку и открыли садик для народа».
Мариэтта Шагинян и сопровождающие её лица подъезжают на машине к историческому зданию. «Мы въезжаем со стороны площади в это новое, открытое пространство, видим ещё молодую, широкую аллею, помолодевший облик мрачного замка, сейчас реставрируемого, — свет сюда сошёл, новый оттенок истории, резко противоположный старому. И всё это изменение не нарушает, а выполняет замысел гениального Росси, далеко обогнавшего свою эпоху»,
Сказано хорошо. Правда, все эти рассуждения держатся на том, что Мариэтта Шагинян никогда не видела старинных изображений Михайловского инженерного замка. Он стоял как бы на острове, открытый со всех сторон. Дать ему столько света в настоящее время не представляется возможным. Однако «крепостная замкнутость» в нём была. Дворец, построенный для удовлетворения рыцарских претензий Павла. имел вид крепости с внутреннем двором, подобием готического шпиля и подъёмными мостами через рвы, наполненные водой.
Конечно, Росси в этом не виноват. Но, позвольте, неужели Мариэтта Шагиняя думает, что Михайловский (инженерный) замок есть создание гениального Росси, далеко обогнавшего свою эпоху? До сих пор было принято думать, что его строил Бренна, опираясь на проект Баженова.
После превращения гоголевского бурсака в средневекового схоласта можно всему поверить. В книге о Тарасе Шевченко писательница уже однажды назвала храм Христа Спасителя в Москве (теперь не существующий) «казёнщиной Витберга», хотя известно, что он построен Тоном и является образцом фальшивого стиля, созданного этим архитектором. К тому же и слово «казёнщина» странно звучит в применении к мечтателю Витбергу, которого так ценил его младший друг — Герцен. Напомним читателю «Былое и думы».
Быть может, Мариэтта Шагинян хотела сказать, что крепостной замкнутости не было в аллее, намеченной Росси, когда он рядом с Михайловским замком построил Михайловский дворец? Но в аллеях крепостной замкнутости не бывает, так что в этом отношении гений Росси не мог обогнать свою эпоху. Кажется, писательница считает крепостной замкнутостью каменный забор, построенный в конце XIX века с чисто хозяйственной целью. В общем, её рассказ основан на странном смешении различных сведений, полученных во время беседы в машине.
Дело вовсе не в том, что Мариэтта Шагинян плохо разбирается в дворцах и храмах. Здесь нет ещё беды. Настоящая беда заключается в том, что писательница готова рассуждать на любую тему, совершенно не зная её. При всём уважении к Мариэтте Шагинян как не сказать об этом? Мы не виноваты; это сама писательница не дорожит своим литературным именем.
Ошибки и недостатки её «Дневника» далеко не исчерпаны нашей статьёй. Смешные это ошибки, очень забавные. Но, в сущности, смеяться нечего. Всё это скорее печально. Почему хорошие человеческие качества получили ложное развитие: энергия превратилась в скоропалительность, живой интерес к действительности — в пустую риторику, разносторонность — в литературное щегольство? Нет, не смешно, когда почтенный автор смело вторгается в любую область, будь то ботаника или архитектура, и так привыкает к этой легкости, что начинает забывать таблицу умножения.
Надеемся, что молодые публицисты будут следовать другим примерам, — так нельзя писать. Когда автор берётся за перо, он уже не принадлежит себе. Им владеют
И жажда знаний и труда
И страх порока и стыда.
Писать обо всём, опираясь на действительное знание дела, не заменяя конкретный разбор громкими фразами, — таковы требования, которые предъявляет к работникам печати советский народ. Недавно эти требования снова прозвучали со всей серьёзностью с трибуны совещания редакторов областных, краевых и республиканских газет.
В качестве отрицательного примера было бы проще и спокойнее выбрать автора, обладающего, так сказать, меньшим военным потенциалом. Но такая игра, с нашей точки зрения, неприлична. Часто приходится слышать, что критика отстаёт, что она критикует писателей по рангам, то есть обрушивается на слабых и щадит сильных. К счастью, Мариэтта Шагинян не принадлежит к категории слабых, она может постоять за себя. Не всякому автору по силам выпустить книгу, которая так откровенно рекламирует его труды и дни, включая сюда и домашние происшествия, так добросовестно заносит в анналы истории любую мысль или, скорее, пленной мысли раздраженье, являющееся на минуту в голове автора, так смело объединяет все сомнительные места, вычеркнутые в различных редакциях из других его произведений. Перебирая все известные нам случаи, мы не находим в истории литературы ничего похожего на «Дневник писателя».
Читатель вправе спросить, является ли эта книга литературным произведением, написанным в форме дневника, или перед нами просто черновая тетрадь, не предназначенная для чтения? Ответить на этот вопрос довольно трудно. С одной стороны, Мариэтта Шагинян даёт практические советы (например, об употреблении цветных карандашей или кисточки для клея) и вообще заботится о читателе. Дневник «работает на публику», как говорят актёры; для себя так не пишут. С другой стороны, в этом произведении столько ошибок и чернильных пятен, а литературный язык так плох, что не может быть никакого сомнения — перед нами действительно настоящий дневник, не переписанный набело, рабочая тетрадь.
Даже великие писатели оставляли вопрос о публикации таких тетрадей на усмотрение потомства.