Кстати, его отец Джованни Санцио умер молодым, а мать Маджия Чарла ушла из жизни совсем юной. Его сестра, появившаяся на свет вслед за ним, прожила очень короткую жизнь. Кажется, что над всей семьей тяготело бремя недуга, называемого грудной болезнью.
Однако все эти разговоры о Рафаэле несерьезны, коли он сам позволил себе жить той жизнью, которая всем нам известна. Такую судьбу ему уготовала его живопись. Он жил ненасытной жаждой труда, забыв о том, что он такой же смертный, как все остальные, а физически даже слабее многих.
Жизнь, наполненная до отказа и безраздельно отданная искусству, - вот его подлинная суть и настоящая причина его печального конца. Рафаэль умер от работы и от любви. Такова настоящая правда. Его хватило не надолго, чтобы противостоять последствиям чрезмерного труда и страсти.
Каждый работает и живет по-своему. Я тоже тружусь и живу на свой собственный лад, а посему не вправе в чем-либо корить Рафаэля и могу лишь сожалеть о его кончине. Я даже не хочу уподобляться всем остальным, повторяя, что его смерть была преждевременна. Вся суть в том, что он оставил нас тогда, когда счел нужным.
Все его оплакивают: ученики, подмастерья, друзья, знакомые. По нем убивается и папа Лев X. Все без него осиротели, а главное - овдовели. Повсюду овдовевшие лица.
В прошлом году, когда при дворе французского короля скончался Леонардо да Винчи, Флоренция не испытывала такого горя, как ныне. Я бы сказал, что Леонардо оставил нас тихо и незаметно. Лишь монахи отслужили по нему тризну в монастыре Санта Мария Новелла, и это было единственное достопамятное событие. Но Леонардо слыл "фантазером", а Рафаэль был не только "положительным", но и "мудрым". Известно, что ныне фантазеры не в почете, и их, скорее, принимают за безумцев. Очень часто им не сопутствует добрая молва.
О себе могу лишь сказать, что время у меня уходит на приведение в порядок счетов, больших и малых, которые подлежат оплате за произведенные в каменоломнях работы. Стараюсь также, как могу, ублажить или по крайней мере утихомирить всех тех, кого нанял в свое время для работ по возведению фасада Сан-Лоренцо. О скульптуре или живописи никто пока со мной не заговаривает, а я вернулся к поэзии.
Как никогда, светла моя душа
С тех пор, как уязвлен тобой.
Так грубый камень блещет красотой,
Когда его коснется мастера рука.
Простой рисунок иль строка пером
Ценней листа бумаги белоснежной.
Хоть жизнь и далеко не безмятежна,
Несу свой крест, не сожалея ни о чем.
Тобой, как талисманом, защищен,
Уверенно иду, вперед смотря,
Препятствия сметая на пути.
Огонь и воды - все мне нипочем.
Любовь способна исцелить слепца,
Мне силы яда не страшны.
Апрель 1520 года.
Часть шестая
Флоренция, сентябрь 1520 года.
После любой бури наступает затишье. Наступило оно и для меня. Тружусь теперь на тех же господ, что поручили мне когда-то работу над фасадом Сан-Лоренцо, а потом сами же отстранили меня от нее. На сей раз речь идет о сооружении часовни с надгробиями для Лоренцо Великолепного и его брата Джулиано, а также для двух других отпрысков семейства Медичи: Джулиано, герцога Немурского, и Лоренцо, герцога Урбинского. Кроме того, сдается мне, что кардинал Джулио, двоюродный брат папы Льва X, хотел бы поручить мне строительство библиотеки. Пока же у меня сложилось впечатление, что представленные рисунки для надгробий не очень пришлись по вкусу кардиналу Медичи.
В библиотеке, которую тоже намереваются соорудить в Сан-Лоренцо, будут размещены книги, принадлежавшие Лоренцо Великолепному и его родственникам, а также перешедшие в собственность семьи Медичи от разных придворных и других известных книголюбов.
Часовня и библиотека - два ответственных, как принято ныне говорить, поручения, которые потребуют значительных усилий, ибо мне впервые придется иметь дело с архитектурой. Но о контрактах на предстоящие работы пока разговора не было. Все еще очень неопределенно, как, впрочем, расплывчаты и сами предложения кардинала Джулио. Тем временем продолжаю не спеша работать над эскизами, пребывая в ожидании. Не хочется особенно распаляться, как это было с фасадом Сан-Лоренцо, поскольку хорошо знаю, кто такие Медичи.
К тому же я лишен теперь возможности предпринимать что-либо серьезное и окончательно давать обещания кардиналу Джулио, ибо здоровье мое никуда. Дошел до того, что, проработав день, дня три вынужден отдыхать. Врачи заверяют, что со временем поправлюсь, но верится с трудом. Словом, обрел привычки старика. То, что еще вчера удавалось с такой легкостью, ныне требует неимоверных усилий.
Вдобавок ко всему должен постоянно помнить о контракте с Делла Ровере, связывающем меня по рукам. Правда, вчера Баччо д'Аньоло сказал мне, что Медичи не хотели бы, чтобы моя работа над гробницей папе Юлию была завершена. Подивившись такому сообщению, я поинтересовался причиной их нежелания. И вот что ответил мне Баччо:
- Медичи могут ладить только с теми, кто стоит ниже их. Они ревностно относятся ко всем, кто слишком поднимает голову. Став обладателями такого творения, Делла Ровере могли бы возгордиться и обрести больший вес.
- Но ведь гробница значительно сокращена в размерах!
- И все же она величественно выглядит в рисунке на картоне, а это Медичи не по душе, - ответил Баччо.
- Стало быть, и ты согласен с теми, кто утверждает, будто, поручив мне работу над фасадом Сан-Лоренцо, Медичи тем самым хотели отвлечь меня от заказа для Делла Ровере?
- Я родился не сегодня и не вчера. Эта мысль давно уже ко мне пришла, ответил Баччо без раздумий.
- Ты считаешь, что вся эта затея с фасадом Сан-Лоренцо была лишь хитрой уловкой со стороны Медичи?
- Вне всякого сомнения. И как можно теперь видеть, она им вполне удалась.
Сам я пока не очень верю этим разговорам о коварстве Медичи. К тому же, если бы они были верны, я не должен был бы заниматься гробницей папы Юлия, хотя вновь приступил к работе над ней.
* * *
С апреля Бастьяно Лучани донимает меня письмами, в которых просит замолвить за него слово перед папой. Ему хотелось бы получить заказ на роспись фресками зала Константина в Ватикане. Говорят, что того же домогаются ученики Рафаэля, предлагающие расписать зал маслом. Поскольку мои послания не дали желанного результата, Бастьяно предлагает теперь мне самому взяться за эту роспись, лишь бы заказ не попал в руки учеников Рафаэля.
Свою идею он излагает весьма странно: "Мне сказали под большим секретом, что папе пришлась не по вкусу работа учеников Рафаэля. Положа руку на сердце, скажу, что такое дело не под силу молодым. Оно достойно только такого мастера, как вы. Не удивляйтесь, что ранее не сказал вам об этом..." Затем он продолжает: "Это могло бы стать самым великим и прекрасным живописным творением, которое можно вообразить. Такой заказ принес бы вам величайшую славу и богатство. Теперь вы хозяин положения, и все зависит от вас".
Бастьяно наивен, и его хитрость шита белыми нитками. Он сулит мне златые горы и славу, а это меня меньше всего привлекает. В конце того же письма, сообщая, что ему не удалось раздобыть денег, Бастьяно комично заявляет: "Убежден, что, если бы деньги мне понадобились для какой-нибудь шлюхи, мне тут же бы их предоставили. А чтобы достойно выдать сестру замуж, обращайся хоть к самому дьяволу!" Вижу, что о деньгах вновь придется побеспокоиться мне, "ради самого Христа", как пишет мой друг.
Думаю, что вряд ли обращусь вновь к Медичи с просьбой поручить роспись зала Константина Бастьяно. Это было бы напрасной тратой времени. Мне известно, с какой благосклонностью папа относится к ученикам Рафаэля и вряд ли им откажет, тем более что работа была начата их учителем. Когда решусь наконец ответить венецианцу, не премину указать ему на этот немаловажный факт. Надеюсь, ему тогда станет ясна подлинная суть дела. Что же касается его предложения мне самому взяться за роспись, пусть Бастьяно раз и навсегда выкинет эту мысль из головы и никогда более мне о ней не напоминает.
* * *
В садах Оричеллари часто собираются флорентийские мудрецы, любящие и ценящие свободу гораздо сильнее, нежели полагают нынешние правители Флоренции. В этих садах, а вернее, рассаднике свободолюбивых настроений, куда я частенько захаживаю, вчера разгорелась оживленная беседа об избрании нового папы и значении этого события для дальнейшего хода военных действий между французами и испанцами. Мы все пришли к единому мнению, что Флоренция в состоянии вернуть утраченные республиканские свободы лишь в том случае, если на предстоящем конклаве будет отвергнута кандидатура кардинала Джулио Медичи и новым избранником станет Содерини, который благосклонно относится к восстановлению республиканского правления во Флоренции. Кроме того, необходимо, чтобы Ватикан изменил свою политику и стал на сторону Франции (некоторые шутники утверждают, что папа Лев X умер от радости, узнав о поражении французов под Миланом).
Теперь кардинал Джулио, которому хорошо известны чувства флорентийцев и настроения общества, устраивающего сборища в садах Оричеллари, всячески старается укрепить свои позиции, заметно пошатнувшиеся после смерти папы, его двоюродного брата. Он обещает восстановить во Флоренции Большой совет и другие органы республиканского правления, распущенные Медичи в 1512 году. Этим ловким шагом хитрому кардиналу хотелось бы разом убить двух зайцев: выбить почву из-под ног у своего соперника Содерини и завоевать симпатии среди плакальщиков, бешеных и флорентийских вольнодумцев и мудрецов.
Он уже сделал красивый жест, освободив политических заключенных. А совсем недавно по городу пронесся слух о предстоящем провозглашении новой конституции. Все это значительно упрочило позиции кардинала Джулио и еще более усыпило народ относительно истинных намерений Медичи, выступающих ныне эдакими ревнителями законности. Пока кардинал Джулио призывает флорентийцев набраться терпения, заверяя их, что обещанные реформы будут осуществлены, как только прекратится война на севере Италии. Медичи, чье семейство насчитывает теперь одного кардинала и двух-трех юных бастардов, хотели бы обставить с помпой принятие новой конституции...
Сегодня у меня дома на улице Моцца побывал Баттиста Делла Палла. Как обычно, разговор зашел о последних политических событиях и некоторых произведениях искусства, которые мой друг хотел бы приобрести в наших краях для отправки во Францию. Баттиста неизменно считает, что Флоренция может добиться свободы лишь в том случае, если изгонит Медичи из их дворца на улице Лярга - "логова, в котором окопались все эти стервятники и тираны".
Мой друг всегда был заядлым республиканцем. Когда же я заметил, что он несколько перебарщивает, мои слова настолько его разгневали, что он чуть было не хлопнул дверью. Немного поостыв, он сказал мне в ответ:
- Вам бы следовало проявлять большую решительность и последовательность в убеждениях. Для дела республики куда более опасно приуменьшить вину ее врагов, нежели впасть в преувеличение, разоблачая их.