Небо все плотнее окутывает черной пеленой, и вскоре начинает лить нефтяной дождь. Капли падают на лицо, на руки, затекают за воротник. Шляпа и верхняя одежда были густо перепачканы нефтью. Я извлек липкими пальцами носовой платок из кармана и принялся водить по глазам, по лбу, подбородку, вытирая черную клейкую массу. Платок в мгновение ока стал угольно-черным. А нефтяной дождь все усиливался. От непривычного запаха першило в горле, кружилась голова.
Прохожие, видя мое состояние и улыбаясь моей неопытности, удалялись, покачав головой. Я чуть было не упал и прислонился к стене. Кто-то взял меня под руку, отвел в близлежащий сквер и усадил на скамью...".
И подобное происходило в центре города, сравнительно далеко от промыслов! Представьте себе, что приходилось терпеть жителям селений, примыкающих к промыслам.
Биби-Эйбатская скважина, о которой рассказывал Шульгин, в течение всей первой недели выбрасывала до 20 тысяч тонн нефти в сутки.
Сотни людей обратились в суд, требуя, чтобы владелец скважины возместил нанесенный ущерб. Если бы судьи приняли решение о покрытии хотя бы одной десятой части убытков, нефтепромышленника и тогда ожидало бы банкротство. Он нанял трех адвокатов, которые запутывали и затягивали решение вопроса.
Дело наконец дошло до окружного суда. Положение людей, оставшихся без крова и без всяких средств к существованию, было столь ужасающим, что никто не посмел бы попрать их права. Судьи пытались лишь преуменьшить размеры убытков да оттянуть сроки платежей.
Владелец промысла метался, как затравленный зверь. Кроме того, ему везде отказали в деньгах и ссуде. Никто не дал ни гроша.
Однажды уборщица, войдя в контору, увидела, что хозяин болтается на веревке, подвешенной к потолку. Не вынеся позора банкротства, нефтепромышленник повесился. Видимо, это был единственный для него выход.
Этот фонтан снизил цену на нефть в четыре раза: с 50 копеек за пуд она упала до 12 копеек и ниже. Много мелких нефтепромышленников в те дни потерпели крах.
После самоубийства владельца злосчастного фонтана люди, потерпевшие убытки, и вовсе потеряли голову. С мертвеца-то какой же спрос? Наконец, на промысел нашелся покупатель. Им оказались братья Нобель, согласившиеся возместить одну десятую часть ущерба.
Работа на промыслах была опасной и тяжелой. Тяжелее всех приходилось бурильщикам, тартальщикам и рабочим, занятым чисткой нефтяных колодцев, амбаров и цистерн. Многочисленные болезни, профессиональные недуги и даже смерть постоянно кружили над их головой. Первые нефтяные колодцы рыли вручную - киркой и лопатой; глубина колодца составляла от пятнадцати до тридцати метров. Проходили годы - колодцы углублялись - пятьдесят, шестьдесят, семьдесят метров... Едкие испарения, нефтяные газы, пластовые воды, грязь затрудняли работу бурильщиков, которые к концу рабочего дня совсем выбивались из сил. Да и рабочий день на большинстве промыслов превышал предельно допустимые нормы (12, 14, а порой и 16 часов). По мере углубления колодца воздух становился еще более тяжелым, выход ядовитого газа увеличивался, подземные воды проникали в колодец и зачастую начиналось наводнение. При этом мог произойти обвал стен, и тогда людей засыпало землей. Если же скважина начинала фонтанировать, то нередко не находили и тел рабочих. Писатель Абдулла Шаиг в своем известном рассказе "Письмо не дошло" хорошо отобразил тяжелую жизнь, изнурительный труд и трагическую смерть нефтяников на одном из бакинских промыслов.
Некоторые хозяева нарочно не торопились поднимать рабочих со дна колодца, чтобы не платить им денег. Жизнь человека стоила дешево, и на многочисленные "несчастные случаи" никто не обращал внимания.
В начале 70-х годов на Апшероне вместо старых ручных колодцев появились буровые скважины, которые сооружали на два-три года и которые позволяли эксплуатировать нефтяные пласты на глубине 400-600 метров. При бурении часто случались аварии. Порой бурильный инструмент падал на дно шахты, и тогда приходилось надолго останавливать проходку, вызывать опытных мастеров с соседних участков, чтобы ликвидировать аварию. В дни простоя мастер и рабочие получали лишь половину заработной платы.
Инструменты и буровое оборудование на промыслах были примитивными, технология добычи несовершенна. Многое зависело от опыта и смекалки бурового мастера, его помощников, от их внутреннего чутья. Опытный бурильщик по звукам, доносящимся со дна скважины, по работе инструмента судил о глубине залегания и характере расположения нефтяного пласта.
Подрядчики, да и сами хозяева промыслов не особенно жаловали новую технику. Вообще не любили новшеств. Они считали всякие там "заморские" приборы - никчемными штуками, а геологическую науку - пустой тратой времени. Они привыкли во всем полагаться на мастера, ну и, конечно, на милосердие всевышнего. Рабочие на промыслах слепо верили в предрассудки и божественные "предзнаменования". В понедельник, например, они никогда не приступали к рытью нового колодца или скважины. Близко не подпускали к работе человека, у которого "тяжелая" нога. А тому, кто чихнет всего один раз, могло крепко влететь от товарищей...
Работа тартальщика, вычерпывающего нефть из колодца или скважины желонкой, была не менее тяжкой. В течение двенадцатичасового рабочего дня тартальщик не отдыхал ни секунды, опуская и поднимая желонку или длинное железное ведро в скважину. Желонку поднимали с помощью ручного ворота или лошадиной тяги. За час она совершала тридцать или сорок операций, каждый раз поднимая со дна скважины до 30 пудов нефти. На всю операцию отпускалось не более минуты-полторы. Работа тартальщика требовала большого внимания и сосредоточенности. Желонку следовало опускать на определенную глубину, иначе она могла зацепиться за трубы, укрепленные в стволе скважины, что весьма осложнит работу. В таких случаях тартальщик моментально лишался своего места. Поднимать желонку наверх тоже было делом нелегким. Опоздаешь на одну-две секунды, зазеваешься и, глядишь, желонка вместе с металлическим канатом заползла на барабан, который ее расплющивает в лепешку. Нередко, старый, истертый канат не выдерживал, обрывался, и это было еще страшнее, так как тяжеленная, в десятки пудов желонка, падала на дно скважины, провоцируя обвалы и аварии.
Ремни барабана также часто выходили из строя, рвались, а хозяин не торопился покупать новые. Приходилось тартальщику нашивать на брезентовые ремни заплаты, сшивать порванные концы. Работа на скважине останавливалась, и за время простоя тартальщик не получал ни копейки. Тартальщику платили всего 15-20, в редких случаях 25 рублей в месяц (да и то три-пять рублей высчитывали в качестве штрафа). Особенно нелегко приходилось тарталальщикам в ночную смену. Малейшая неосторожность, промедление могли привести к несчастью. От напряженного, монотонного труда тартальщики быстро старели, заболевали нервным истощением. Многие приобретали хронические болезни кожи, легких, глохли от постоянного шума и грохота на буровой. Промысла не охранялись надлежащим образом, и ночью на скважины совершали нападения нефтяные воры. Они связывали тартальщиков, избивали до потери сознания, а затем принимались крушить машины, снимать ремни, медные подшипники и прочее оборудование.
Между прочим, на воровство и разбой нередко шли сами сторожа. Через несколько дней они отыскивали "пропажу", за что премировались хозяином.
Бурильщики, тартальщики, ремонтники часто получали тяжелые физические травмы и на всю жизнь оставались калеками. Большую часть рабочих на промыслах составляли выходцы из Ирана и Южного Азербайджана. Работа бурильщика или тартальщика требовала силы, выдержки, терпения. А нужда заставит человека взяться за самое тяжкое дело. Стоило рабочему-иранцу открыть рот и заикнуться о своих правах, как грубый окрик "амшари" возвращал его на землю. А наиболее строптивых просто сбрасывали в колодец. Однажды в Балаханах во время обвала в ручных колодцах погибло четверо рабочих. Хозяин щедро одарил пристава, околоточного и секретаря консула, замяв дело. Такое на промыслах случалось нередко.
Общий вид промыслов был весьма непригляден. Всюду бугры и впадины, зловонные земляные траншеи, ямы, заполненные лошадиным навозом, с неба падает мазут, сажа... В дождь грязь поднимается до колен, зимой морозы леденят душу, летом изматывает зной. Воды нет ни глотка. А уж если хазри поднимается, то тучи пыли окутывают все вокруг. Крошечные, сырые землянки, унылые ряды бараков - без света, без воздуха, со сплошными рядами нар, на которые в изнеможении валятся рабочие после нескончаемого долгого трудового дня. Грязь, нечистоты, инфекционные болезни, ранняя старость и смерть...
Это горькое беспросветное существование, адский труд бакинского рабочего-нефтяника впервые в нашей литературе с большим мастерством и сердечной болью изобразил великий азербайджанский поэт Гусейн Джавид в стихотворении "Баку":
Издалека тебя влекут виденья странные дерев.
А подойдя поближе к ним, поймешь, подробно разглядев:
Перед тобой ужасный сон покрытых копотью столпов,
Что источают чад и смрад, и вид окрестности суров,
Куда ни кинь, не встретишь ты ни травки чахлой, ни цветка,
Кругом лишь жижа и жара, кругом болотная тоска.
Здесь чистой .не найдешь воды, пустыня адская кругом,
И вязко зыблется мазут в озерах грязных день за днем.
Те закопченные столпы, которых век не обелить,
Не лес, а вышек нефтяных гнетущий душу лабиринт.
И там, и тут живет, снует и возится средь нечистот,
В чащобе медленных мытарств враздробь и толпами народ,
И, уповая в простоте на милость рока и судьбы,
Они вершат постылый труд, и снова гнут свои горбы.
Поближе подойдем с тобой. На горемычных ты взгляни:
Какой удел достался им! Какую жизнь влачат они!
И дрогнет сердце у тебя; и,слез невольных не тая,
Ты осознаешь бремя их невыносимого житья!
Перевод С. Мамедзаде.
Работа нефтяников на нефтеперерабатывающих и нефтеочистительных заводах была не легче, чем труд бурильщиков и тартальщиков. Часто случались пожары, аварии, взрывались цистерны и резервуары, калеча рабочих. Много было смертельных случаев от отсутствия элементарной техники безопасности.
За идентичную работу рабочим разных национальностей платили по-разному. Меньше всех получали "амшари" и вообще мусульмане. Причем, им, как правило, поручали самую тяжелую, самую грязную работу - копать канавы, чистить буровые скважины и колодцы, очищать отстойные резервуары от грязи, окаменевшего песка, а платили за все это буквально копейки.
ПОЖАРЫ. На промыслах и заводах пожары были обычным явлением; они наносили колоссальный материальный ущерб, становились причиной гибели людей. Дело в том, что буровые вышки, нефтехранилища, желоба, по которым перекачивалась из скважины нефть, были деревянными, и нефть пропитывала их до самого основания. Резервуары были всегда переполнены, здания и буровые окружали нефтяные озера. От малейшей искры мог вспыхнуть пожар. Промысла с их ветхими закопченными строениями, деревянными чанами-приемниками, примитивными земляными амбарами напоминали картину мрачного ада. Пожар случался мгновенно и неожиданно. Огонь переходил с буровой на буровую, от хранилища к хранилищу. Бакинский хазри развеивал огненные деревянные обломки по окрестности, и за короткий срок промысел превращался в бушующее море пламени. В 1903 году на одном из южных промыслов в Сабунчах случился пожар, в результате которого 130 буровых превратилось в пепел. В такие дни промысла окутывал густой черный туман.
В этом же 1903 году на Биби-Эйбате ударил нефтяной фонтан, который привел к пожару, бушевавшему несколько недель. А причиной пожара явилась желонка на соседней буровой, которая сорвалась на дно скважины и воспламенилась. Пожар моментально распространился на окрестные буровые и нефтехранилища. Огонь и пламя, подобно селевому потоку, уносили все, что попадалось навстречу. Пламя достигло морской пристани, перекинувшись на лодки, баркасы и корабли. Весь залив был окутан огнем. Этот ужасный пожар сровнял с землей множество буровых и конторских зданий. Начавшийся девятого сентября, пожар сумели потушить лишь через месяц с лишним.
Журнал "Нефтяное дело" писал, что в 1900-1910 годах на бакинских промыслах случилось 314 пожаров, сгорели 1503 буровых и сотни зданий. Иными словами, в среднем на год приходилось более тридцати пожаров, или три пожара на месяц... Естественно, эти цифры были преуменьшены.
Другой пожар, случившийся на промыслах Биби-Эйбата, был настолько сильным, что его отблески виднелись за 90 километров, в селении Мараза. Рассказывают, что некий мастер по имени Шабан за большие деньги взялся потушить пожар. Он закупил огромное количество железных цепей и принялся на фургонах возить их с подручными на промысел. Не одна тонна цепей была спущена в горевшую скважину, вытесняя воздух. Пожар постепенно ослаб и стал затухать...
Нефтеочистительные и нефтеперерабатывающие, сернокислотные, медеплавильные, чугунолитейные заводы (всего более ста) находились в Черном и Белом городе. Вдоль улиц тянулись километры труб. С неба днем и ночью сыпались копоть, сажа. Воздух, насыщенный ядовитыми испарениями, был очень тяжел, все вокруг - птицы, звери, люди, арбы, камни, земля - были окрашены в черный цвет. Большинство фабрично-заводских рабочих страдало туберкулезом и одышкой. Многие к концу жизни становились калеками.
Когда на буровой начинал бить фонтан, на промысел стекались толпы безработных, которые нанимались рыть траншеи, возводить преграды, чтобы остановить нефтяной поток. Существовала особая категория подрядчиков, только этим и занимавшаяся. Двадцать процентов своей выручки рабочий отдавал подрядчику, иначе его к промыслу и на пушечный выстрел не подпускали. Иной подрядчик, водя хозяина за нос, вдвое-втрое увеличивал число рабочих, якобы трудившихся на сооружении траншеи или рытье канав. Лишние деньги текли ему в карман. Другой подрядчик строил бараки и сдавал их рабочим внаем да еще требовал, чтобы те покупали продукты только в его лавке. Продукты часто отпускались в кредит, зато после деньги с процентами высчитывались из месячного заработка нефтяников.
Работы по ликвидации пожара на промыслах, усмирению нефтяного фонтана считались наиболее тяжелыми и опасными. Сколько человек получали в эти дни травмы или попросту погибали в единоборстве со стихией! И, конечно, первыми в лапы смерти бросались выходцы из Ирана. Когда на родине остается голодная семья, когда отец и мать, братья и сестры смотрят на тебя как на последнюю надежду, долго раздумывать не приходится.