- Который по-русски говорит?
- Да... А вот я по-казахски знаю всего несколько слов. Обязательно надо выучиться.
- Зачем?
- Как зачем? Ты странный человек, Погорелов. Жить среди казахов и не попытаться овладеть их языком - все равно что высказать им свое пренебрежение. Пять слов в день - и через год мне не нужен будет переводчик.
Когда Сераковский и Погорелов подъезжали к укреплению, из ворот показалось несколько казаков. Заметив возвращающихся солдат, они поскакали к ним и круто осадили коней.
- Никого в степи не видели? - спросил один из казаков.
- Никого... А что случилось?
- Солдат сбежал.
- Какой солдат? - Сердце Сераковского забилось от тревожного предчувствия.
- Охрименко.
Ночью майору Михайлину стало плохо, и денщик сбегал за лекарем. С начальством лекарь был обходителен. Он выслушал больного и сказал, что самое полезное для него лекарство - это сменить климат, но коль сие от него не зависит, то стоит поехать в Оренбург и лечь в госпиталь.
Михайлин и раньше не часто бывал на плацу, где занимались шагистикой, тем более неожиданным было его появление там теперь, после того, как лекарь уложил его в постель.
Первое отделение под командой унтера Поташева занималось маршировкой. Все было как обычно: солдаты выбрасывали вперед одеревенелые ноги, равнялись, строились, сдваивали ряды. "Раз-два!", "Раз-два!" - командовал унтер. Время от времени он подходил к какому-нибудь солдату и "учил" его давал пощечину или же бил кулаком в челюсть.
- Поташев, за что вы сейчас ударили солдата? - раздался вдруг голос майора, который стоял на крыльце канцелярии и наблюдал, как идут занятия.
- Сми-ирна! - гаркнул унтер.
- Отставить!.. За что вы ударили солдата? - повторил майор.
- Эта собака спутала ногу, вашродие! - бойко ответил унтер.
- Перед вами не собака, а человек, солдат русской армии. Вам понятно?
Унтер недоумевающе посмотрел на батальонного командира. За все пятнадцать лет службы никто и никогда не сделал ему замечания по такому поводу. Пока Поташев был солдатом, его били все - от унтера и до ротного командира (до сих пор у него рот со щербой), потом, когда он наконец получил власть, пусть маленькую, но все же власть, он стал бить солдат сам, считая мордобой такой же неотъемлемой частью армии, как муштра, как слова команды, как каптенармус или повар.
И вдруг этот неожиданный, непонятный окрик майора!
- Я запрещаю вам, унтер Поташев, заниматься рукоприкладством. Запомните, и впредь извольте выполнять сие неукоснительно.
- Слушаюсь, вашродие...
Недоумение, полная растерянность, смятение - все разом отразилось на лице унтера.
Солдаты сначала ошеломленно уставились на батальонного командира, затем стали переглядываться, подталкивать друг друга плечами, подобно Поташеву не понимая, что случилось, и в то же время, вопреки Поташеву, угадывая безошибочным солдатским чутьем: что-то надломилось, что-то особенное произошло сейчас в их судьбе... У Погорелова вытянулось лицо. Сераковский не мог сдержать торжествующего взгляда.
- Продолжайте занятия, унтер, - распорядился майор Михайлин.
Весь вечер солдатская казарма гудела, в мельчайших подробностях вспоминая события. После приказа батальонного командира унтер стал сам не свой. Несколько раз, забывшись, он заносил было руку для удара, но вдруг, вспомнив о запрете, резко опускал ее.
- Наряд не в очередь! Нужник пойдешь чистить вместо профоса! вымещал свою злобу Поташев.
Больше всех, пожалуй, радовался Сераковский. А может быть, думал он, в том добром, что произошло сегодня, есть и частица его усилий? Ведь тогда, в разговоре с генералом, майор Михайлин молчал, однако ж явно сочувствовал его словам!
- Тебя ни разу не посмел коснуться кулак унтера, но ты ликуешь, как будто всех сильнее били тебя! - сказал ему Погорелов.
- А ты разве не доволен?
- Доволен! Но что значит отмена пощечин для одного батальона, если бьют всюду, во всем русском войске!
Сераковский помрачнел, но тут же оживился снова.
- Лиха беда начало, Погорелов, - сказал он.
Майор больше не появлялся в ротах. Когда на следующий день Сераковский пришел заниматься с Колей, Михайлин лежал в кабинете на диване. Рядом на столике стояли пузырьки с лекарствами.
- Зайдите ко мне, Сигизмунд Игнатьевич, - услышал Зыгмунт голос батальонного командира.
- Здравствуйте, Степан Иванович! Как ваше здоровье?
- Вашими молитвами... - Михайлин слабо, болезненно улыбнулся.
- Молитвами всех солдат, которых одним магическим словом вы превратили из бессловесных забитых тварей в людей! - ответил Сераковский, заметно волнуясь.
- Ой, как громко!.. Вы, я вижу, весьма восторженный человек.
- Вы правы. Я могу мгновенно приходить в восторг и так же быстро в уныние... Но я не могу оставаться равнодушным.
- Значит, солдаты молятся за меня... - не то в шутку, не то всерьез промолвил майор.
- Конечно!.. И стараются, как не старались никогда. Можно подумать, что их подменили. - Сераковский помолчал. - Вы представляете, Степан Иванович, какой бы могучий сдвиг произошел в армии, если бы то, что вы сделали здесь, было сделано повсеместно!
- Нет, вы определенно фантазер!.. Но ежели говорить серьезно, то сие, Сигизмунд Игнатьевич, к сожалению, не в моих слабых силах. Больше того, я совсем не уверен, что мое распоряжение будет одобрено. Скорее всего, я получу нагоняй и наживу себе врагов.
- Не дай бог!
- Увы, люди белой кости рождаются с плеткой в руках, люди же черной кости - с веревкой на шее.
- Но ведь есть же исключения!
- ...когда с веревкой на шее рождается человек белой кости? - спросил майор, поглядывая на Сераковского.
Они помолчали, пока Михайлин пил свою микстуру.
- Если бы это, - Зыгмунт выделил голосом последнее слово, - произошло на несколько дней раньше, Охрименко бы никуда не убежал.