- Спрашиваешь! Целый день бегал, говорил, всем хлопцам сказал... До Сашки Бобыря на Подзамче бегал...
Не верилось - правду ли говорит Петька? Стриженный под польку, с большими мясистыми ушами, он бежал вприпрыжку рядом со мной по тротуару и тяжело сопел.
- А где контрамарки? - спросил я.
- Есть... есть...
Петька залез в карман штанов, потом в другой и остановился.
- Погоди, где ж они? - бледнея, спросил он.
Мне даже показалось, что мокрая прядь волос зашевелилась на Петькином лбу, но тут Петька подпрыгнул и быстро сунул два пальца в кармашек рубашки. Он вытащил оттуда сложенную вдвое розовенькую бумажку.
- Фу... Напугался! - сказал он с облегчением. - Думал, потерял. Смотри! - И Петька на ходу развернул бумажку. Действительно, в потной его руке было три билета.
- Это ж настоящие билеты!
- Ну не все равно - билеты чи контрамарки. Факт - пройдем.
- А третий куда?
- Третий? Продадим и конфет купим.
- "Конфет, конфет"! - передразнил я Петьку. - Ты что - маленький?.. Давай, знаешь, лучше... возьмем Галю на борьбу...
- Галю? А она разве дома? Давай, если дома! - быстро согласился Петька.
Галя, к счастью, оказалась дома, и мы не дали ей даже переодеться. Она пошла с нами в город в простеньком сером сарафане, набросив на плечи вязаную голубую кофточку-безрукавку.
Уже издали, выйдя из переулочка на Центральную площадь, мы заметили, что борьба еще не начиналась: все восемь окон зала клуба совторгслужащих были освещены. А часы на городской ратуше показывали четверть десятого. Одно из двух: либо начало назначили в десять, либо не пришла публика.
Мы подошли ближе и увидели, что еще не собралась публика. На дверях клуба висела длинная, напечатанная оранжевыми буквами афиша, но мы не стали ее разглядывать, а по узенькой каменной лестничке поднялись на второй этаж. Петька Маремуха отдал контролеру, седенькому старичку в зеленой вельветовой куртке, наши билеты, старичок оторвал контроль и дал нам дорогу.
В ярко освещенном зале были выстроены простые сосновые скамейки. В зале недавно вымыли пол, он весь был покрыт мокрыми пятнами, даже на скамейках поблескивали капли воды. Я стер рукавом воду с наших мест, и мы уселись.
- Хорошие места, правда? - гордо спросил Петька и оглянулся.
- Ничего, - сказала Галя. - Но там, в первом ряду, было б лучше.
- Ну, лучше! - протянул Петька. - Ничего не лучше. Ты просто ничего не знаешь. Это если театр, тогда лучше, а борьбу надо отсюда, с четвертого ряда, смотреть.
- Почему с четвертого? - поддерживая Галю, сказал я. - С первого же лучше видно?
- Лучше-то лучше, но там сидеть опасно. Ты знаешь, что в Проскурове было? Там один борец другого как схватил да как бросил его через себя, а тот как полетит в зал и ногами одну женщину чуть-чуть не убил. В больницу увезли. Правда, правда! Не смейтесь.
- Я одного не понимаю, - сказала Галя, - отчего все эти борцы такие здоровые?
- Ну, отчего! - важно ответил Петька. - Во-первых, они каждый день выжимают гири, а потом - ты знаешь, что они кушают? Не знаешь? Думаешь, как обыкновенные люди? Совсем нет. Во-первых, они едят сырое мясо - раз? Посолят и едят. Потом они пьют сырые яйца. И кровь пьют...
- Ну, это ты, Петька, не ври, - перебил я Маремуху. - Откуда кровь?
- Откуда? - выкрикнул Петька и даже вскочил от обиды. - Ты думаешь, я вру, да? А вот и не вру. Ты знаешь, что меня сегодня Лева Анатэма-Молния спросил? Вот догадайся.
- Не знаю.
- А вот что. Вышли во двор, а он говорит: "Скажи, Петя, где у вас здесь можно крови достать?" Я говорю: "Какой крови?" А он смеется и говорит: "Ты не пугайся, не пугайся, не человечьей. Мне, - сказал, - обыкновенная кабанья кровь нужна, сырая. Я должен пить сырую кровь".
- Ну, а ты что ему сказал? - спросил я.
- Идите, говорю, до колбасника Гржибовского, он каждый день кабанов режет, у него есть.
- Ну и сбрехал. Откуда каждый день? - сказал я Петьке. - Это раньше, до революции, он резал каждый день, а после того как убили его Марка, он хвост совсем поджал. Теперь он режет только перед ярмарками, когда базар.
- Много ты знаешь, - протянул Петька обидчиво.
- А вот и знаю. Что я, не жил рядом с ним? Жил. И все видел. Тихий он стал - как-никак сын петлюровец был у него и бандит...
- Значит, сырая кровь силу прибавляет. Смотри! А я не знала! - сказала Галя.
- Еще бы, - ответил Маремуха уверенно, - она здорово полезна. Ты же знаешь Сашку Бобыря? Так вот у этого Сашки была самая настоящая чахотка. Он кашлял - спасу нет. Тогда его мама стала его лечить. Каждый день утречком Сашка ходил на бойню и пил там сырую кровь. Много выпил. Стаканов сорок выпил. И что ты думаешь? Поправился. Да и сейчас иногда пьет. Говорит вкусная.
- Фу, противно! - Галя поморщилась и закрыла глаза.
- Тише, смотри! - сказал Петька.
В зал один за другим вошли музыканты из пожарной команды. В медных, хорошо начищенных касках, в плотных желтых куртках, с большими серебряными трубами, они прошли, тяжело стуча сапогами, в угол зала, под сцену, и стали рассаживаться. Ноты были приколоты у музыкантов на спинах, лишь первая четверка не имела перед собой ничего - видно, все они играли по слуху. Капельмейстер Смоляк - низенький горбатый человек в белой вышитой рубашке, подпоясанный сыромятным пояском, лысый и большелобый, поднял палочку, и оркестр заиграл для начала веселый марш "Прощание друзей". Под звуки этого громкого марша из фойе, из курилки, с улицы стала сходиться публика. Мне было не по себе: казалось, что билеты наши фальшивые и нас могут вывести. Было неприятно и то, что рядом с нами никто не сидел, неуютно было.
В эту минуту из двери, ведущей на сцену, вышел Котька Григоренко. Этого еще недоставало!
Важный и нарядный, в батистовой рубашке, сквозь которую ясно просвечивали упругие мускулы, подпоясанный кавказским ремнем с воронеными язычками, Котька медленно спустился по лесенке и, покачивая плечами, как борец, подошел к первой скамейке и уселся.
Трудно было удержаться, и я сказал Гале как можно ехиднее:
- Гляди, кавалер твой пришел.
- А брось! - сказала Галя безразлично и даже рукой махнула, но, видно, ей неприятно стало, что Котька не поздоровался с ней. Погас свет, и занавес зашевелился. Петька Маремуха заерзал на скамейке. Подымаясь, занавес накручивался на деревянную палку. Вот свернулась лира, и мы увидели освещенную сцену. Декораций не было, лишь позади висел черный кусок сукна.
На сцену выбежал тот самый седой старичок, что отрывал у нас билеты. Он успел переодеться, вместо зеленой вельветовой куртки на нем была длинная, до колен, бархатная толстовка с поясом и черным бантом на шее. Старичок низко поклонился, и в ту же минуту в зале послышался шум. Обгоняя друг друга, зрители мчались на первые места. Кто-то больно ударил меня локтем в спину. С грохотом упала на пол скамейка во втором ряду, несколько человек перелетели через нее; каждый, усаживаясь, точно квочка, раздвигал руки, ноги, стараясь занять как можно больше места.
- Побежали, сядем там! - охваченный общим волнением, шепнул Петька, вскакивая.
- Сиди! - цыкнул я. - Куда бежишь? Смотри!
Все скамейки уже позанимали, а двое опоздавших медленно, будто прогуливаясь по залу, возвращались обратно.
Старичок поднял руку и сказал: