- Сюда, Петька, - крикнул я, подымаясь.
- Смотри, он уже по двору ходит! - удивился Петька, появляясь из-за кустов вместе с Бобырем. - А мы думали, что ты еще в кровати. Дай-ка орехов!
Я отсыпал в пухлую ладошку Маремухи пяток орехов и угостил орехами конопатого Бобыря. Сашка сразу же, точно обезьянка, засунул один орех в рот и стал разгрызать его.
- Вот сумасшедший! - сказал я Сашке. - И так двух зубов нет, остальные хочешь поломать? Калиткой дави.
Теперь калитка ездила на крючках взад и вперед без остановки.
Маремуха, посапывая, ел орехи, то и дело поглядывая на мой вздувшийся карман.
- Откуда идете, хлопцы? - спросил я.
- Мы шли... - начал Маремуха. - Да, знаешь, Васька, Григоренко в комсомол принимают.
- Что, в комсомол?! - крикнул я.
- Ага, - спокойно подтвердил Сашка, разжевывая орех. - Мне брат Анатолий рассказал, он же в ячейке печатников, а Котька ту ячейку посещал. Брат сказал, что Котька вчера им анкету и заявление подал.
- Еще не разбирали? - поспешно спросил я.
- В субботу на собрании разберут, - сообщил Бобырь.
- Ну, так это еще не факт, это еще посмотрим! - протянул я облегченно.
- Думаешь, не примут? - Петька заволновался. - Примут, вот увидишь. Ты что, не знаешь, какой он проныра и жулик?
- Чего ж ты молчишь, Сашка? - напустился я на Бобыря. - Твой брат в ячейке печатников, расскажи ему, что за тип этот Григоренко, пусть он выбросит его заявление в помойную яму, и все.
- А я не говорил? Говорил. Только узнал сегодня, сразу же и рассказал. Но видишь, какое дело: Анатолий поехал в село по шефской работе и вернется лишь в четверг. Он, как я ему рассказал про Котьку, сказал мне, чтобы я собрал своих хлопцев и пришел с ними в субботу на собрание.
- Ну, ясное дело, мы ему должны дать отвод! - сказал я горячо.
- А может, ты вместо отвода, Василь, пойдешь на кровать? - услышал я позади голос отца. Он стоял у забора возле будки часового.
- Зачем на кровать? Я уже здоров!
- Голова не болит? - выходя на улицу, спросил отец.
- Ни капельки!
- А нога?
- Чуть-чуть, - обманул я отца.
Нога еще болела, колено ныло, но, если бы я сознался, отец немедленно уложил бы меня в кровать.
- А ну посуньтесь, хлопчики, - попросил отец Маремуху и Бобыря.
Те поспешно подвинулись.
- Кто орехами угощает? - спросил отец.
Я вытащил из кармана горсть орехов и протянул отцу.
Заглядывая мне в глаза, отец сказал:
- Значит, мы уже и в саду успели побывать, не так ли? Ой, Василий, Василий, пороть бы тебя следовало, да рука у меня не поднимается. Просил же я: не ходи много, отлеживайся. Так нет, понесло тебя сразу в сад. А если швы разойдутся, снова в больницу, да?
- Не разойдутся, - ответил я неуверенно и сразу пощупал ребро.
Помолчав немного и с треском раздавив ладонью о скамейку орех, отец спросил:
- Кому вы это собирались отвод давать?
- Котьке Григоренко. Докторскому сыну. Знаешь? - объяснил я.
- За что? - спокойно спросил отец.
- Его ж отца в Чека расстреляли! - сказал я горячо.
- А что сам Котька собой представляет? - спросил отец.
- Как - что? Он же чуждый! - возмутился Маремуха.
- Он у петлюровских скаутов начальником патруля был, а сейчас нарочно к меднику Захаржевскому поступил, чтобы стаж рабочий себе нагнать! - добавил я.
- А я, когда мы в гимназии учились, - важно заявил Сашка Бобырь, - сам слышал, как этот Котька хвалился, что гетман Петро Дорошенко, который нашу крепость брал, ему родичем доводится.
- Ты спрашиваешь, что представляет, да? - продолжал я горячо втолковывать отцу. - Да он собственный дом имел, он хлопцев наших быдлом называл, этот Котька, он презирает рабочий класс, а если бы сейчас Петлюра вернулся, он бы всех нас порезал. Разве ему можно быть в комсомоле?
- Значит, вы ему дадите бой на собрании? - спокойно и как бы подзадоривая нас, спросил отец.
- Ого! Еще какой! - ответил я запальчиво.
- Ну и правильно! - согласился отец. - Только горячиться особенно не надо. Если вы уверены в том, что он чуждый комсомолу, докажите это. Важно доказать, что он сам подлец, - вот в чем штука. В комсомол должны идти ребята с чистым сердцем, и, если вы уверены, что на сердце у этого Котьки грязь, говорите об этом смело, честно и ничего не бойтесь.
Помня советы моего отца, мы втроем долго обсуждали, как будем давать отвод Котьке.
Мы решили не вспоминать мелкие наши обиды, а сказать на собрании только самое важное, как отец выразился, основное и принципиальное. Тут же мы условились, что первым в прениях выступит Сашка Бобырь, так как брат его состоит в ячейке печатников, потом возьмет слово Петька Маремуха, а я буду заключать и скажу самое главное по отводу: то, что мне рассказала в больнице о Котьке Галя. Мне предстояло доказать собранию, что Котька хитрый карьерист, что надел он рабочую блузу только для того, чтобы побыстрее замазать свое прошлое. Когда приятели ушли, я один в пустой кухне начал репетировать будущее выступление.
- Товарищи! - кричал я изо всей силы, обращаясь к русской печке. - Этот чуждый тип, этот выскочка в рабочей блузе, этот карьерист с грязным сердцем хочет вступить в комсомол только для того... только для того... - Здесь я запинался. Что дальше говорить, я не знал. Хорошее начало выступления неожиданно обрывалось.
"Ну ничего! - утешал я себя. - Как-нибудь! А если даже не скажу всего, приятели помогут. Как-никак втроем выступать будем".
Но уже вечером в пятницу выяснилось, что на комсомольском собрании придется выступать только нам с Петькой вдвоем. Сашка Бобырь выбыл из строя. Ему снова не повезло. Мы прослышали, что после обеда в пятницу на стадионе около завода "Мотор" будут играть в футбол наши зареченские хлопцы. Мы пришли на площадь еще до начала игры, и Бобырь сразу стал проситься, чтобы его взяли на левый край, но охотников играть хватало, и ему отказали. Сашка заметно огорчился, но потом, делая вид, что ему не особенно хочется играть, сказал капитану команды Яшке Тиктору: