- Чего же ты мне не отдал письмо утром?
- Я не мог, я с утра поехал с папой на огород.
- А когда Галя тебе отдала письмо?
- Сегодня утром. На базар шла за молоком и отдала. А что там написано? - И Петька попробовал заглянуть в письмо.
- Подожди, - отстранил я Петьку. - А ты не мог забежать ко мне, как на огород ехал?
- Ну, конечно, не мог. Я вез тележку: оставил бы на улице, и ее могли бы украсть.
- Ну хорошо, - сказал я, - я скажу Гале, когда ты передал мне письмо.
- Ой, не надо, Васька! Она будет думать, что я брехун.
- Почему?
- Да я сейчас шел по бульвару к тебе сюда. А она на качелях катается. Ко мне подбежала, спрашивает: "Ты передал записку?" Я говорю: "Передал". А записка у меня в кармане. А она спрашивает: "Когда передал?" - "Еще утром", - говорю.
- Зачем же ты набрехал?
- Ну и набрехал! Что сделаешь? - И Петька жалобно зашмыгал носом. - Она утром меня просила, чтоб я обязательно тебе передал записку. Я побожился, что передам. А потом забыл. Мне было стыдно сознаться, что я такой растяпа.
Петька почувствовал, что заврался совсем. Он оглянулся и потом растерянно сказал:
- Про огород я тебе выдумал нарочно... Я просто забыл.
Ну как мне Петька все напортил! Если б он только знал!
Теперь мне все было понятно. Галя из гордости перед Котькой не спросила меня, получил ли я записку. Видно, она очень ждала меня сегодня вечером. А я, дурак, выдумал этого Тиктора и так был холоден с Галей! Мне очень захотелось побить Петьку, но я сдержался и спросил:
- А Галя с кем была на бульваре?
- С кем? Ясно с кем: с Котькой! - ответил Маремуха, не догадываясь, как затронули меня его слова. - С Котькой! - весело повторил Петька. - Да, да! Он ее на качелях раскачивает. Галя кричит, боится, а он ее как раскачает аж до самой верхушки дерева! Котька - ее симпатия.
Теперь, после этих слов Петьки, я забыл и о футболе, мне стала противна моя собственная отдельная комната и все, все. Я представил себе, как Котька Григоренко раскачивал Галю на железных качелях, как скрипели при этом два высоких ясеня, как развевалось по ветру Галино голубое платье, обнажая ее длинные загорелые ноги, и мне сразу стало очень досадно.
В НАС СТРЕЛЯЮТ
- Ты пистолет почистил? - подлизываясь ко мне, спросил Маремуха.
- Почистил.
- Уже стрелял?
- Нет еще.
- Давай постреляем.
- Постреляем.
- А когда прийти?
- Когда? - Я задумался: "А что, если пострелять сейчас!" - Слушай, твердо сказал я Маремухе, - давай сейчас попробуем.
- Где же ты будешь пробовать?
- В сад пойдем, - ответил я и, вскочив на печку, взял зауэр.
- В сад? Да что ты! Услышат, - сказал Маремуха.
- И ничего не услышат. Там деревья, темно, никого нет. Там хоть бомбы рви - здесь ничего не слышно: дом заслоняет звуки. А курсанты все теперь ужинают, - ответил я и с зауэром в руках гулко спрыгнул на пол.
- Не-ет, Василь. Я не хочу в сад. Пойдем лучше завтра к Райской брамке. Там скалы и людей нет.
- Но и тут никого нет. Ты чудак! - ответил я и бросил на пол промасленную бумагу, в которую был завернут зауэр.
Петька смотрел на пистолет, как на живую гадюку, - было вовсе непохоже, что всего несколько дней назад этот зауэр принадлежал ему.
- Ну я ж тебя прошу! Пойдем в Райскую брамку. Я своих патронов принесу. Ну пойдем, Васечка!
- Тише ты! - цыкнул я на Петьку. - Никуда мы завтра не пойдем, а будем стрелять сегодня. И если ты сейчас не пойдешь со мной в сад, я никогда с тобой разговаривать не буду. Понял? Я всем хлопцам расскажу, какой ты трус. Понял? И всем девчатам тоже. Ну, пошли. Нечего хныкать.
Засунув пистолет за пазуху, я направился к двери и с треском отбросил крючок. Петька молча двинулся за мной.
Когда мы пробирались по темному саду, я уже пожалел, что затеял это. Ночью в саду все было незнакомо. Кустики барбариса казались огромными деревьями, шелковица, груши, яблони сливались в одну темную стену. Где-то далеко-далеко позади, в совпартшколе, глухо стукнула дверь, и снова стало тихо. В каменном заборе, вдоль которого мы шли, пели сверчки. Иногда они замирали, как бы прислушиваясь к шороху наших шагов, но потом снова продолжали свое пение.
Сквозь листву деревьев было видно чистое, все в переливающихся звездах небо, рассеченное надвое белым от звезд "Чумацким шляхом".
Мы шли не по дорожке, а напрямик. Ноги жгла крапива, хворост и пересохший бурьян похрустывали внизу. Впереди не было видно ни одного огонька. Там, за садом, кончался город. Петька молча и, не отставая от меня ни на шаг, семенил сзади.
- Давай налево! - приказал я Маремухе и, схватив его за руку, повернул в сторону. Мне хотелось уйти подальше, в самый конец сада, к оврагу. Прямо перед нами выросла окруженная кустами сирени горка.
- Это сарай? - шепнул Петька.
- Горка, смешной! - успокоил я его и остановился.
- Здесь будешь стрелять?
- Нет, я просто заряжу, - ответил я Петьке. И, вынув из кармана косую обойму с патронами, затолкал ее в рукоятку пистолета и оттянул затвор. Щелкнув, затвор возвратился обратно, - все было в порядке. Патрон лежал теперь в стволе.
- Пошли! - предложил я Петьке.
- Василь, когда будешь стрелять, скажи мне раньше. Я уши закрою! взмолился Петька.
Я ничего не ответил и подумал только: "Как же, жди! Так я тебе и скажу, когда буду стрелять. Какой интерес? Пальну сразу - и тогда сядешь с перепугу".