Белогвардейская Добровольческая армия идет под знаменем старой бюрократической России, то есть под знаменем, состоящим из трех цветов: белого, красного и синего. Вот такие знамена на другой день развивались почти на всех зданиях города. Красных революционных знамен, плакатов и воззваний, советских вывесок и вообще всего того, что носило революционный характер, и в помине не было.
28 июня появились уже портреты Колчака и Деникина, которые были вывешены в городе и на станции в большом количестве...
В последних числах июня месяца белогвардейским командованием было приступлено на Сумской (центральная улица г. Харькова. — А. Б.) у здания ЧК и на Чайковской на месте концентрационного лагеря к раскопкам ям, в которых были зарыты расстрелянные контрреволюционеры и бандиты. Раскопки производились в течение 27, 28 и 29 июня, и к 30 июня были почти закончены, то есть к тому дню, на который были назначены панихиды. В продолжение всех трех дней на указанных местах толпилась масса народа. Приглашались лица для опознания трупов своих родственников. Весь город был поглощен только разговорами о Чайковской. Распространялись самые нелепые и невероятные, ужасные слухи о Чрезвычайной комиссии и об отдельных ее членах, например, о т. Саенко. На месте же раскопок среди присутствовавшего тут обывательского люда и буржуазии атмосфера озлобления к Советской власти так накалялась, что тут грозило вылиться в форму погрома над еврейским населением.
Всякому выступающему в защиту евреев грозил самосуд. На Чайковской едва не был растерзан озверелой толпой какой-то гласный Харьковской городской думы, заступившийся за евреев. Национальная рознь весьма заметно обострилась. Возможны погромы, которые могут начаться с ничтожного пустяка. Слухи же по городу распространялись все более и более, один другого нелепее и страшнее, и создали у обывателя самое неверное представление о ЧК и о коммунистах вообще...
В слепом озлоблении и ненависти к Советской власти всякий спекулянт, буржуй, черносотенец, если знает или узнает, где находится коммунист или бывший ответственный советский работник, как, например, комиссар, идет и заявляет в комендатуру города. Какая далее судьба этого человека — всякому известно...
Очевидцы передают о происходящих зверствах в Синельникове, где захваченные в плен красноармейцы раздеты почти догола и содержатся в каменном здании без пищи уже более недели.
Там же под Синельникове недавно расстреляны пригнанные бегом из Екатеринослава 30 матросов и 8 коммунистов. Сразу наповал жертвы не убивались, но постепенно расстреливались, дабы заставить умереть в муках...»[614].
Газета «В ружье»сообщала:
«Казаки ворвались в Екатеринослав в субботу 28 июня. Кровь стынет в жилах от ужаса, когда я начинаю вспоминать, что видел во время переправы через мост. Мост был в буквальном смысле залит кровью. Своих убитых казаки убирали, а трупы красноармейцев валялись неубранными. Проходя по мосту, казаки подборами поднимали оставшихся наших раненых и сбрасывали их в Днепр, говоря: “Свои не позаботились, так мы вас устроим...”.
Вместе с нами вели одного пленного командира-коммуниста и молодого еврея-красноармейца. Оба были страшно избиты. На середине моста казаки вспомнили о них, остановились, о чем-то поговорили между собой и затем сбросили в воду...
В воскресенье же на улицах Екатеринослава были расклеены первые приказы генеральской власти. В первом из них казачий комендант объявляет:
— Восстанавливается право на собственность: все захваченные у фабрикантов и заводчиков фабрики и заводы должны быть возвращены их владельцам. Захваченная крестьянами земля возвращается помещикам. Учиненные убытки уплачиваются собственникам — фабрикантам и помещикам.
Во втором приказе комендант объявляет:
— Восстанавливается союз помещиков Екатеринославской губернии, общество заводчиков и фабрикантов; союзу помещиков предлагается немедленно приступить к работе...»[615].
Анархическая газета «Набат»в это время писала:
«Правда о гуляйпольских событиях.
Из приведенного текста телеграммы товарища Махно к большевистским властям видно, что между народным революционным повстанчеством и большевиками шла длительная глубокая борьба. Вопрос был поставлен остро — или большевики, или свободное революционное повстанчество. Согласия между ними быть не может. Кто-либо из них должен уйти со сцены. И в этом о шении большевики пустились на отчаянно преступные средства. Они решили весь повстанческий район Гуляй-Поля предать огню и мечу, объявив иезуитски тов. Махно и его армию контрреволюционерами, защитниками кулаков и бандитов. Положение для товарища Махно создалось неимоверно трудное. Он видел, что Троцкому ничего не стоит создать новый внутренний фронт в среде трудового народа: что охваченный самомнением Наполеона, он готов кровь народа лить как воду, в полной уверенности, что его никто не призовет за это к ответу. Товарищ Махно — не Троцкий. Он сын трудового народа, ответственный за каждую каплю крови, за каждое его страдание. Поэтому создание в среде трудящихся нового фронта, так легко подготовлявшееся большевиками во главе с Троцким, для него явилось величайшим, никогда не прощаемым преступлением перед трудовым народом. И Махно готов пойти на все, чтобы предотвратить подготовлявшееся большевиками преступление. Он решается уйти от командования повстанческими войсками, послав ряд телеграмм большевистским властям о сложении с себя полномочий.
Но последним этого мало. Они стремятся вытравить всякий след революционного повстанчества, выбить из революционного народа всякую мысль о самодеятельном революционном творчестве жизни. И для этого начинает пользоваться тремя силами — силою деникинских банд, силою несознательных красноармейских частей и провокаций.
При наступлении Деникина и Шкуро большевики широко открыли им ворота в Гуляйпольский район. Они, прежде всего, в течение всего последнего периода не слали в Гуляй-Поле ни оружия, ни снаряжения. На протяжении всего повстанчества повстанцы были голы и босы и без вооружения. Когда им глубоко в тыл вторгся с многочисленной кавалерией генерал Шкуро, вооруженный с ног до головы, повстанцы дрались с ним, имея на руках по 5–7 патронов. Армия повстанцев, расположенная на берегу Азовского моря и до Кутейниково, оказалась обойденной. Кавалерия Шкуро свирепствовала в глубоком тылу, забирая селение за селением и подходя к самому Гуляй-Полю.
А в это время на ст. Чаплино стояли многочисленные красноармейские эшелоны, которые, сознательно задерживались в 100 верстах от гибнущего Гуляй-Поля, с намерением, что повстанчеству и его центру, Гуляй-Полю, будет нанесен смертельный удар армией Деникина, после чего войскам Троцкого можно будет без особого труда, и притом в качестве спасителей революции, занять повстанческую территорию.
“Троцкий готов отдать всю Украину казакам, лишь бы раздавить революционное повстанчество”, — говорили многие левые большевики товарищу Махно.
Так оно и вышло. Все повстанчество и крестьянство Приазовья сознательно оставлялось без вооружения и без единого патрона. А когда на них нахлынули Шкуровские банды, они были отданы на произвол этих банд. Одновременно с этим, Троцким и его штабом была брошена провокация, что Махно и его командиры открыли фронт белогвардейцам. И в то же время был отдан приказ арестовать Махно, его штаб и всех повстанцев, с ним сражающихся, которые уже были изнурены и разбиты физически до последней степени беспрерывными боями с казаками.
Так, путем предательства казаками, путем провокаций и силою несознательных красноармейских частей было раздавлено государственниками-большевиками революционное повстанчество на Украине.
Этот урок послужит трудовому народу грозным предостережением на будущее. Пусть помнят трудящиеся, что всякая государственная власть, называй она себя рабочей–разрабочей пойдет на неслыханные преступления, на разрушение целых областей народной жизни, на предательство народа и его революции, лишь бы сохранить свое властническое положение, свои привилегии управлять народом.
Героическое вольное повстанчество разгромлено. Революция гибнет. Но велика еще в народе революционная энергия и сила. Мы верим, что за целым рядом таких разгромов придет третья, конечная, анархическая (безвластная) революция, которая установит настоящую правду на трудовой земле, где не будет места многочисленным властолюбцам и диктаторам, позорящим сейчас нашу революцию, где труд будет господствовать, а воля его торжествовать. И тогда все трудящиеся с особой любовью и вниманием будут вспоминать и чтить тех многочисленных безымянных сынов своих, которые, в тяжкую годину безправия и террора государственной партии, до конца оставались верными народу, неустанно боролись за его полную свободу и настоящее равенство.
Черкасов. Харьков, 20 июня 1919 года»[616].
В данный период важное военное значение играл участок фронта Кочергина, защищающий линию железной дороги Джанкой–Мелитополь–Александровск–Славгород. Только по этой дороге можно было эвакуировать из Крыма войска и грузы.
Вчерашние махновцы понимали это и, руководимые уцелевшими старыми командирами, стояли насмерть.
Целую неделю продолжалось сражение в районе Б. Токмака.
Противник рвался перерезать железнодорожную линию, закупорить Крымскую армию на полуострове и уничтожить ее.
Белые не жалели боеприпасов и свежих сил, расстреливали наши войска с расстояния, сами находясь в безопасности, а у нас патронов и снарядов так и не было. Но зато в рукопашных схватках, ночных вылазках наши части всегда одерживали победы.
Многие пали смертью героев в этих неравных боях, но обеспечили выход войск из Крыма. Федько вывел части Крымской армии через Чонгар и Перекоп на просторы Таврии и 30 июня по наплавному мосту через Днепр из Каховки в Бериславль отступили последние подразделения войск из Крыма и заняли линию фронта на правом берегу р. Днепр от Екатеринослава до Херсона.
1-го июля 1919 г. Крымская армия перестала существовать, преобразовавшись в дивизию 14-й армии.
В приказе говорилось:
«Согласно приказу по 14-й армии № 75 и постановлению Реввоенсовета Республики части бывшей Крымской Красной Армии переформировываются в Крымскую советскую дивизию, номер коей будет дан полевым штабам РСФСР. Начальником дивизии назначен я — Павел Дыбенко. Заместителем моим назначается тов. Федько...»[617].
«В тяжелый момент, когда рабочие и крестьяне переживают нашествие белогвардейских банд, когда их селения, их села и фабрики подвергаются разграблению, а их семьи расстреливаются белогвардейской сволочью... его открытым насильником является так называемый батько Махно, который после явного предательства под Мариуполем и Гуляй-Полем, где Махно вместо защиты интересов крестьянства и рабочих занимался грабежами, пьянством, погромами, после того, как Махно и его штабная банда получила 35 млн. рублей, для удовлетворения нужд красноармейцев, а таковые были розданы и расхищены среди его приближенной банды; после того, как этот бандит своей неизменной агитацией еще до сих пор привлекает несознательные массы, этот бандит снова появился в районе вверенного мне фронта и стал проявлять свою предательскую работу. Пролетариат не может терпеть подобных подлецов и авантюристов, которые помогают белогвардейским бандитам.
Махно было предложено убраться с фронта, и если он революционер-партизан, отправиться в тыл белогвардейцам, но этот бандит вместо того, чтобы отправиться в тыл противника, занялся грабежами и насилиями, а потому бандит Махно и его ближайшие сотрудники, как предатели рабочих и крестьян, объявляются вне закона. Каждый местный гражданин обязан пристрелить бандита-предателя Махно.
Всех лиц, именующих себя махновцами, арестовать и препроводить ко мне в штаб для предания суду.
Настоящий приказ прочесть во всех частях и расклеить по деревням.
Нач. Крымской дивизии Дыбенко»[618]
Но желаемого облегчения этот приказ не принес. К тому же расстрел Дыбенком, без суда и следствия, у переправы через р. Днепр у с. Малая Лепетиха командира кавалерийского полка просто так, без объяснения — на виду у всех, для острастки остальных, окончательно подорвал его престиж.
Приказ Дыбенко был прочитан и расклеен. Немедленно последовала реакция населения и войск.
В политсводке политотдела 14-й армии от 4-го июля 1919 года № 86 говорилось:
«...Население прифронтовой полосы.
Александровский и Кременчугский уезды.
В селениях от Пятихаток до Кременчуга: Желто-Александровское, Докторовка, Зубаевка, Каменнопотоцкая — настроение григорьевское. Коммунистов ненавидят. В этом районе, в Чибисовском лесу, засела какая-то банда, которая грабит и вырезывает население. Банды Махно и другие сильно мешают агитации среди крестьян тем, что арестовывают агитаторов и приговаривают их к расстрелу. Агитаторы белых забивают головы населению гнусной клеветой против коммунистов-большевиков. В общем настроение крестьян Мариупольского, Бердянского и Александровского уездов в пользу Махно, крестьяне открыто говорят, что Советская власть обидела Махно, а теперь Красная Армия отступает, и Махно опять прийдется защищать их. Необходимо в эту местность бросить опытных и энергичных агитаторов. Махно вновь организовал отряд и заявил беседовавшим с ним организаторам-агитаторам Политотдела 7 дивизии тов. Челискову и Тавридскому, что он никогда не пойдет против Советской власти, а, наоборот, будет биться до последней капли крови с белогвардейцами.»[619].
Политсводка политотдела 14-й армии от 6-го июля 1919 года № 87 гласила:
«... Запасно-маршевая бригада
9-й Заднепровский полк. В полку дает себя чувствовать дух партизанщины. Часть красноармейцев и командиров симпатизируют Махно. Среди красноармейцев имеются крупные собственники. Часть боеспособна... Развито национальное чувство и антисемитизм. Политком и командиры не принимают мер к искоренению указанных явлений. Политическая и культурная работа не ведется. Хозчасть не налажена...»[620].