Так гласил приказ № 180, а Красные Армии ревностно его исполняли.
Еще 4-го января 1920 г. в Москве был выработан проект директив о военной политике на Украине.
22-го января директивы были одобрены Всеукрревкомом и провозглашены как собственная декларация Украинского Советского правительства.
В ней, в частности, еще до соприкосновения красных войск с повстанцами, определилась политика не на привлечение повстанческих революционных сил к борьбе с белыми, а на полное, безоговорочное уничтожение повстанчества. Так что приказ махновцам пойти на польский фронт был всего лишь хитрый ход, который должен был создать видимость для давно разработанного плана ликвидации сопротивления на Украине.
Эта декларация говорит сама за себя:
«...Ликвидация профессионального украинского партизанства является не только предварительным условием создания боеспособности Украинской армии, но и вопросом жизни и смерти для Украины. Действующим на украинской территории воинским частям строжайше воспрещено принимать в свой состав партизанские отряды и даже отдельных “добровольцев”. Партизаны должны немедленно отправляться или подвергаться внутренней чистке, лучшие элементы должны включаться в запасные части, бандитские элементы предаваться трибуналу.
Нарушение этого приказа, отданного Реввоенсоветом Республики, должно повлечь самые строгие, суровые меры в отношении тех командиров, которые позволяют своим частям разбухать за счет притока партизан и добровольцев.
В области, занятой Красной Армией, не должно оставаться ни одной регулярной части. Все партизанские отряды должны быть немедленно разоружены, сопротивляющиеся должны быть истреблены. Необходимо эту работу дополнить мирной агитацией в крестьянских массах, выясняя на их собственном опыте всю пагубность профессионального партизанства и бандитизма и устраняя тем какие бы то ни было подозрения относительно того, будто борьба с этим злом диктуется какими бы то ни было другими соображениями, кроме заботы о спасении и упрочении независимости Советской Украины...
Работа должна вестись не наспех, по строго продуманному плану, [с] законченным охватом отдельных секторов, с применением облав, выдачей премий за указание скрытого оружия и беспощадных расправ с укрывателями...
Непременным условием осуществления этой цели является выдержка, настойчивость и беспощадное отвержение всяких компромиссов и сделок с партизанами и партизанщиной. Всякие попытки какой-либо политической группы на Украине опереться на повстанческие отряды как таковые или положить их в основу формирования особой армии должны клеймиться, как военное предательство и измена делу Социалистической Украинской Республики. Виновные в таких попытках должны предаваться трибуналу для осуждения по законам военного времени, независимо от своих прошлых заслуг...
Председатель Всеукраинского революционного комитета
Петровский
Члены Ревкома Затонский,
Мануильский, Гринько, Телецкий»[816].
Из многотысячной армии повстанцев-махновцев, разбросанных по Украине более 35-ти тысяч бойцов[817] (по утверждениям большевиков) влились в ряды Красной Армии; а остальные разошлись по домам, ушли в подполье только потому, что терроризировались. Население, уставшее бороться, пыталось добровольно сдавать оружие красному командованию. Но, когда подвергались расстрелу и те, кто сдавал добровольно, крестьяне разуверились и поглубже прятали оружие в своих тайниках. В это же время вышло постановление:
Постановление ВЦИК и Совета Нродный Комиссаров «Об отмене применения высшей меры наказания (расстрелы)»
17 января 1920 г.
«...Разгром контрреволюции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контрреволюционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление Советской власти дают ныне возможность рабоче-крестьянскому правительству отказаться от применения высшей меры наказания то есть расстрелов, по отношению к врагам Советской власти...
Исходя из вышеизложенного, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров постановляет: отменить применение высшей меры наказания (расстрелы) как по приговорам Всероссийской Чрезвычайной комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов.
Означенное постановление ввести в действие по телеграфу»[818].
Почему же войска не подчиняются постановлению и расстреливают за пребывание когда-либо в повстанцах-махновцах?
Ничего не понятно. В этом жертвенном костре вполне могут сгореть и те, кто его раздувает.
Командный состав и активисты-махновцы ушли в подполье.
— Гонения не помогут. Наивно думать, что репрессиями можно разрешить все расхождения между селом и городом, Красной Армией и махновцами, — говорил Куриленко, накануне приехавший с польского фронта. С июля 1919 г. он отступал с Украины на север, вместе с Красной Армией. Со своим полком он был влит в бригаду «червоных казаков», а Давыдов и Тахтамышев с безоружными махновцами в 14-ю армию — все они оставались в ее рядах до настоящего времени. Куриленко приехал в отпуск по ранению и 15-го февраля 1920 г. разыскал нас на Николаевских хуторах. Он говорил:
— Троцкий идет к победе над украинским повстанчеством. Везде, где я проезжал — Киевщину, Черниговщину, Полтавщину, Екатеринославщину — всюду проливается невинная кровь. В штабах полно военспецов-предателей, которые умышленно уничтожают лучшие силы на Украине. Вот такой факт: белые успели закрепиться в Крыму и с помощью огня бронепоездов и артиллерии крепко удерживали Чонгарский мост и узкое дефиле, которое для конницы является непреодолимым препятствием. Но конницу заставляют делать то, что было бы непосильно даже для пехоты. Очень много кавалеристов погубили белогвардейские агенты, действующие в штабе 13-й армии[819]. И именно 13-я армия основные свои силы бросает не на Крым, а на ликвидацию повстанчества. Ведь это явное предательство. Здесь все настолько просто, что и козе понятно.
А 14-я армия? В ней раскрыта белогвардейская организация, которая свила себе гнездо в штабе армии; бывший комендант Екатеринославского укрепрайона Рафаилов остался в городе и перешел на службу в разведывательное управление Добрармии. К Деникину перешел и бывший начальник штаба этой же армии и некоторые другие ответственные работники штаба армии из числа бывших офицеров[820].
Очевидно, и мы стали жертвой провокаций белогвардейских агентов. Возможно все-таки разберутся?
Вот как, например, надо понимать действия Красной Армии в лице 45-й дивизии и ее руководителей?
Боевые командиры и бойцы считают нас друзьями по борьбе и не видят, за что нас надо лишать жизни. У нас с Красной Армией был один общий враг — Деникин. Видя перед собой общего нашего врага — деникинцев, части 1-й бригады 45-й дивизии не выполнили приказ командира выйти на Александровск, а ввязавшись 3-го января в бой с белыми у Софиевки, уклонились влево от главного своего направления и преследуя бегущего противника проскочили в южном направлении, выйдя к вечеру 5-го января на реку Конская, 25 километров юго-восточнее Александровска. Но командование остановило преследование белых в преддверии Крыма и вернуло части на Александровск, для ликвидации махновцев, на что понадобилось двое суток.
К вечеру 9-го января 3-я бригада 45-й дивизии была в районе Варваровка – Чумаки, 2-я бригада заняла колонию Нейендорф – Хортица, 1-я бригада располагалась под Александровском[821]. Части 41-й и 46-й дивизий закрывали Александровск с востока[822], а в это время разыгрывали комедию с приказом: махновцев — на польский фронт.
Как же все это надо понимать?
Белые, благодаря нашим общим усилиям, деморализованы, они не в состоянии организовать оборону; в Крыму никакой обороны тоже нет. Выходит, что золотопогонники красным комиссарам ближе, роднее, чем крестьянство Украины, которое не произвело ни единого выстрела в сторону красных, видя в них своих братьев по духу и по борьбе.
Но как же понимать их практические действия? Это же действия, которые гарантируют белых от полного разгрома. Это действия, которые говорят, что повстанчество, для господ Троцких и компании, более ненавистно чем деникинщина. Только поэтому сняты с белого фронта дивизии 13-й и 14-й армии и брошены в наш район. Но красноармейцы знают, кто мы, и убивать нас не хотят, несмотря на принуждения комиссаров. Поэтому красные считают надежными, карательными войсками те, в состав которых входят или которыми командуют: эстонцы, латыши, китайцы, татары, евреи.
В январе на Крым, против Слащева, послана только одна 46-я дивизия.
В наш же район были брошены: ВНУС, ВОХР, ЧОН, милиция, части местного формирования, особые отряды, продовольственные отряды, чрезвычайные комиссии и чего еще там только нет.
Троцкий своим приказом № 180 требует безмотивного уничтожения всего, что напоминает махновщину и вообще свободу и право в наших краях.
Красная Армия, вместо прямой задачи — преследования отступающего Деникина — сейчас занята повстанчеством. Я думаю, что она своими действиями заново организует его: это неизбежно. Создается положение, при котором террор и насилие над махновцами и населением только увеличат сопротивление. Историей доказано, что идеи, которые власти стремятся подавить силой штыка, а не добрым словом, обыкновенно делаются народной массе более близкими, более популярными. В настоящее время, когда окончательно не сломлена белогвардейщина, когда перед Советами, махновское повстанчество покорно сложило оружие, борьба с последними, во имя торжества партии — есть контрреволюция. Поэтому мы должны во что бы то ни стало предотвратить кровопролитие в районе. Надо писать воззвание! — закончил Куриленко.
— Воззвание мы уже писали, — возразил Миша, член бердянской группы анархистов, — осуждая выступление гуляйпольцев. Но, следующего же дня Уралов был арестован.
Действительно, Уралов с бердянской группой анархистов выпустил воззвание, осуждая Махно за выступление против компартии. Однако, Чека арестовала его, а месяцем позже, по настоянию рабочих, освободила. Некоторые члены этой группы бежали в Новоспасовку и скрывались со мною на хуторах. Я продолжал болеть, охраняемый Вдовиченком, Бондарцом и другими.
Куриленку возразил Бондарец, упрекая его в советской службе. За Куриленко вступился Миронов[823] — начштаба 2-го Азовского корпуса, бывший коммунист. Он говорил:
— Успокойтесь, товарищи, пожалейте, бывших повстанцев, не поднимайте заварухи. Большевики сами осознали, что террором социализма достигнуть невозможно, и мы видим, что в уезде репрессии начали ослабевать. Упрекать в советской службе не следует, ибо не порок. Чем больше наших товарищей будет на этой службе, тем легче нам удастся изнутри двинуть 3-ю анархическую революцию.
— Это мечта деревенского собственника, — вспылил Долженко, — крестьянское кустарничество и отживший метод борьбы. Взорвать изнутри Советскую власть, значит продлить борьбу внутри пролетарских групп города и деревни. В конце девятнадцатого года нам достаточно надоело фразерство синдикализма. Эта идея показала себя обратной стороной, и пролетарские массы нас бросили на съедение зарвавшимся красным комиссарам. Мало того. Штарм и Реввоенсовет показал абсолютное банкротство в деле организации индустриального пролетариата и социализации богатств в свободных городах. А величайший в мире «помпадур», этот батько, со своими гуляйпольцами, что они делали? Тогда перед ними стоял вопрос жизни и смерти. Большевики подходили все ближе и ближе. Вы знали наше отношение к ним и, вероятно, чувствовали, что расправа над повстанчеством будет тем пунктом, у финиша которого мы находимся. Что делал штаб для того, чтобы предотвратить кровопролитие? Вместо концентрации армейских корпусов, представляющих военную силу, с которой красное командование должно было считаться и неизбежно подписало бы союзный договор, предоставив нам независимую территорию, штарм эту силу раздробил. Он не старался даже позаботиться о несчастных больных и, бросив их на растерзание, сам ушел в Гуляйполе. Он не мог отстоять независимое существование армии, и масса была разочарована. Теперь она скрывается, и вряд ли гуляйпольцы смогут ее разбудить, конечно, если им не помогут своим террором большевики.
Бряцать оружием или входить нам во властнические организации с целью взорвать их изнутри, было бы весьма позорно и недостойно. С ними надо примириться раз и навсегда. Священной обязанностью теперь надо считать вопрос организации свободных коммун в советских условиях. В этом мы имеем достаточно опыта и должны показать деревне как можно устроить коллективную жизнь. Пусть даже эти коммуны будут нести обычное бремя государственных налогов, подчиняться власти. И тогда они будут расти, завлекая к себе материальной выгодой крестьян-автономистов. Как вы знаете, крестьянина-автономиста обыкновенно принято называть кулаком, собственником, только способным эксплуатировать середняка и батрака. Мы же, анархисты, иначе на него должны смотреть. Вы знаете, что крестьянин, владеющий маленьким клочком земли, едва сводил концы с концами в дореволюционное время. Он влезал в долги и становился добычей ростовщика — торговца скотом, землей; векселя разоряли его больше, чем тяжелые налоги, взымаемые государством. Теперь крестьянину стало не легче. Прогнав помещика, торговца и урядника, он очутился с глазу на глаз с промышленным пролетариатом и руководительницей революции — компартией. Вся земля и недра ее, а равно орудия производства, очутились в руках государства, объявившего на все монополию. И мелкий собственник бьется в изнеможении и, если он еще носит имя собственника, то, в сущности говоря, он является рабом общего экономического застоя и своей автономности, он арендатор. В былое время он не мог конкурировать с паршивеньким помещиком. Теперь, тем паче, он не может жить по-старому. Чтобы он мог пользоваться урожаем и соперничать с совхозами, которые начнут возделывать землю с помощью машин, он должен будет иметь капитал, позволивший бы ему внести в обработку своих клочков земли усовершенствование. Не имея основного капитала, возделывать землю, положительно, невозможно. Хозяйство расстраивается, лошадь стареет, корова перестает давать молоко, плуг притупляется: надо заменить, починить. Для этого нужно несколько тысяч рублей, а их никогда не достать крестьянину-автономисту.
Поэтому надо проповедовать коллективизм, которому большевики выдали вексель чуть ли неприкосновенности и массу привилегий. Мы должны оружие сдать в музей революции и организовать хотя сколько-нибудь свободных коммун, повторяю, в советских условиях. Стремиться к власти было бы не анархическим актом, а восставать против нее изнутри или извне, значит, надо стать махровым контрреволюционером.
— Да ты, Иван, совсем заговариваешься, — возразил Вдовиченко. — У тебя, вероятно, температура, к врачу не надо? Как можно организовывать коммуну, когда нос не показывай, когда за тобой, как за зайцем, охотятся красные стрелки. Одно дело говорить, другое — делать! Бряцать оружием сейчас не хорошо, но что нам делать, когда нас лишают самого дорогого — жизни... нас убивают?..
По-моему, село надо подчинить политической и экономической самозащите, надо организовать сопротивление.
Сидящие в хате, знакомые нам по второму махновскому съезду, поддержали Вдовиченко и готовы были предоставить в его распоряжение сыновей и лошадей. Но большинство придерживалось позиции Долженко. Было решено сидеть в подполье, ожидая пока выяснится положение на деникинском фронте, откуда слышалась орудийная канонада.
16-го февраля 1920 г. от Павловского прибыл разведчик. Он говорил, что 4-й Крымский корпус рассыпался по домам после того, как красные части (3-я, 45-я, 46-я стрелковые и 8-я, 11-я конные дивизии) начали обезоруживать полки, а командиров расстреливать.
— Вечером 8-го января мы заняли г. Мелитополь, — говорил он. — Слащев драпал на Сальково. Павловский подходил к Перекопу и Николаеву. Вдруг 11-го января прибыли красные войска и набросились на наш 15-й полк. Я с Володиным оторопели и с конной разведкой бежали к Павловскому. Кроме 15-го полка, погибли еще два: 16-й пехотный Чайки и Крымский конный.