Восточнославянские древности хорошо прослеживаются по главному кладезю сведений о Руси изначальной – сводной летописи под названием Повесть временных лет, а также по многочисленным археологическим материалам.
Появление на карте мира первых поселений восточных славян связано с легендами, преданиями, невероятными, похожими на сказки историями. Но такими же небылицами и фантастическими повествованиями расцвечен исторический дебют самых разных народов, в том числе и южных и западных славян – собратьев восточных.
Самый длительный период в истории нашего Отечества – первобытный. Родо-племенные отношения сохраняются у восточных славян вплоть до эпохи раннего Средневековья. Примерно в
VI веке начинается складывание государственных образований, которые условно уже можно назвать Прарусью. Это как бы прабабушка будущей Руси – Древнерусского государства с центрами в Новгороде и Киеве.
М. Микешин, И. Шредер, В. Гартман. Памятник «Тысячелетие России». 1862. Новгород Великий
Долгое время основу Древней Руси составляли сильные союзы племен во главе с вождями-князьями. Соседями восточных славян были балтские и финно-угорские племена. Главенствующая прежде родовая община постепенно распадается и уступает место территориальной, где люди связаны уже не родством, а трудовыми отношениями, совместной собственностью на лесные угодья, пастбища, землю под пашню, водоемы. Например, название поляне или древляне указывает не на объединение по признаку кровного родства, а на общее место обитания.
Народное собрание – вече сохраняет свое значение даже с формированием самостоятельных княжеств и утратой прежнего равенства всех членов племени. Но вечевая вольница неотвратимо уходит в прошлое, военные предводители – князья больше не избираются сообща, а получают власть по праву наследования.
Работающие в поле общинники-земледельцы содержат князя с дружиной. Княжества соперничают между собой, более сильные поглощают и подчиняют слабые, и вот на обширном географическом пространстве выделяется мощное Киевское княжество, а соседние восточнославянские территории оказываются зависимыми от него и подпадают под единую систему управления, выплаты дани и несения повинностей.
Ранняя история Руси полна загадок, мифов и крайне противоречивых сведений. Но при всем том из глубины веков отчетливо проступают контуры вполне жизнеспособного государства с развитыми городами, налаженным земледельческим хозяйством, разветвленной торговлей, богатой культурой. Среди русских князей немало выдающихся государственных мужей, блистательных полководцев, талантливых дипломатов. И не случайно к середине XI века Русь – это страна, которая, по словам одного из славных отцов русской церкви митрополита Иллариона, «ведома и слышима во всех концах земли».
Какая она – Древняя Русь? В преломлении и отображении общественной мысли (в том числе исторической) происхождение Руси, ее судьбы и линия развития слишком замутнены идеологическими догмами, политическими штампами, заплесневелыми стереотипами, замшелыми и давно морально устаревшими оценками, легко– или, напротив, тяжеловесными конъюнктурными построениями и версиями, приуроченными к злобе дня. И сквозь все эти шоры Древняя Русь предстает то стерильно славянской, то целиком проистекающей «из варяг», то насквозь «азиатской», прочно ставшей на ноги лишь благодаря опоре на сильные и особо жизнеспособные тюркские этносы от половцев до монголов.
Упорное стремление обрисовать сам акт деторождения Древней Руси в возможно более «чистом виде», без досадных посторонних примесей и чужеродных влияний, превращается порой в навязчивую идею. Но не менее давно и упорно пробивает себе дорогу другая тенденция: показать, что славянство – основное ядро будущей древнерусской народности постоянно было кем-то ведомо, словно ему по определению отказано самостоятельно прокладывать свой путь в истории.
Полемика по поводу того, насколько самобытна Русь, насколько «запятнаны» или «не запятнаны» ее белые славянские одежды от общения с разными племенами и народами, подчас приобретает не только не научный, а попросту во всех отношениях неприличный характер.
Между тем этническая полифония Древней Руси, совместное (пусть не всегда мирное и добрососедское) проживание на ее просторах не только восточных и не только славян вряд ли как-то умаляет и принижает изначальную историю нашего Отечества. Ведь Древняя Русь – это, помимо славян, меря и чудь, югры и черемисы (мари), мордва и мурома, мещеры и буртасы, емь и водь, весь и пермь, а параллельно – скандинавы, греки, степняки Дикого поля.
Что же тут плохого, обидного, оскорбительного? Не изоляция, а активное взаимодействие с мировой семьей народов, включение с ними в культурный диалог – разве это не повод для гордости, для патриотического осознания, что уже под сенью Древней Руси на зачаточных уровне и стадии начал складываться многонациональный народ современной России?
Археологические данные позволяют утверждать, что восточные славяне – предки нынешних русских, украинцев и белорусов – начали обживаться на территории современной Западной Украины и Восточного Приднепровья примерно с V и в VI и VII веках нашей эры, а в верховьях Немана, на берегах Волги и Чудского озера они оседают не раньше IX и на рубеже XI–XII столетий. Местами расселения восточных славян были также земли, прилегающие к Ильмень-озеру, по течению больших и малых рек Восточно-Европейской, или Русской, равнины.
Летописи (описания событий по годам – летам), в том числе составленная в 1112 году монахом Нестором знаменитая Повесть временных лет, сохранили названия крупных восточнославянских племенных объединений и дают возможность проследить примерный географический ареал их расселения: «…славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота… Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славяне и построили город. И назвали его Новгород. А другие сели на Десне, и по Сейму, и по Суле и назвались северянами». Всего по Повести временных лет известно двенадцать племенных союзов, из которых со временем образовались княжества. Помимо полян, древлян, дреговичей, полочан, ильменских славян, или словен, существовали следующие крупные объединения восточнославянских племен: волыняне (они же бужане), хорваты, тиверцы, уличи, радимичи, вятичи и кривичи с ответвлением от них северянами.
Славянский поселок
Раскопки археологов подтвердили эти летописные сведения и значительно пополнили их и уточнили, дав возможность нанести на карту зоны расселения восточных славян.
Основные занятия полян, древлян и прочих названных выше племен вполне традиционны для всех славян. Это земледелие и скотоводство. Причем первое играет заметно большую роль, чем второе. Жизнь в восточнославянском поселке была простой и не баловала разнообразием. Один день был похож на другой, и почти каждый из них был заполнен напряженным трудом. Но зато какое наступало веселье в редкие, но оттого особенно долгожданные праздники! Песни чередовались с играми, состязаниями в силе, ловкости, сноровке. А потом опять приходили будни со своими делами и заботами.
Восточные славяне избегали селиться на открытых местах. Жилищем им служили небольшие квадратные землянки, надежно укрытые в лесу кронами деревьев и густым кустарником. Быть может, точнее называть дома восточных славян не землянками, а полуземлянками, поскольку они были углублены в землю не больше чем на метр, крыши над ними крепились на шестах и опорных столбах. Стены были двух типов: бревенчатые и свитые из прутьев, обмазанных глиной. Пол или оставляли земляным, застилая его хвойным лапником, или делали глинобитное покрытие. Помещалась в такой хижине семья не более чем из шести-семи человек. Обогревался дом-землянка сложенным в углу из камней очагом или печью-каменкой. Помимо леса, излюбленным местом расположения восточнославянских деревень были крутые, неприступные берега рек.
Среди древнейшей утвари, обнаруженной во время раскопок учеными, преобладает примитивная керамика – вылепленные вручную, без гончарного круга, из глины с примесью песка изделия в форме горшка с расширяющимися к вершине выступами и вертикальными насечками. То ли в ритуальных целях, то ли для придания крепости в состав керамики входили также раздавленные части насекомых. К посуде более позднего времени (VIII–IX вв.) относятся сосуды из глины, изготовленные уже на гончарном круге и украшенные резьбой или волнистыми линиями, нанесенными словно гребнем. Примерно тогда же в обиходе появляются круглые бронзовые тарелки, а из орудий труда – железные резаки, серпы, лемехи, ножи для плугов, долота, топоры, наконечники для бороны и копий. Из металлических предметов археологами найдены пряжки от ремней, пастовые бусины, браслеты, серьги, перстни, брошки, а также характерные женские украшения, известные как височные кольца, которыми славянки пользовались как заколками для того, чтобы красиво уложить волосы. Интересно, что у каждого восточнославянского племени была своя форма височных колец: в виде спирали, незамкнутого круга с изогнутыми концами, трилистников, причудливых цветков на пышном стебле, солнечного диска с расходящимися лучами, изделий из витой жгутом проволоки или тонких металлических пластин с кручеными подвесками и т. д. По этим отличиям ученые устанавливают, где какое племя обитало.
Община, которой жили восточные славяне, была не родовой, а территориальной. Это значит, что она представляла собой объединение на общей территории малых семей, занятых коллективным трудом.
Расчистка подходящих земель под поле и пастбище требовала групповых усилий. Но, помимо борьбы с природой, восточным славянам приходилось отстаивать право на место под солнцем, отбиваясь от агрессивных соседей. Подчас враг был столь многочислен и силен, что одолеть его можно было, лишь пустившись на какую-то хитрость. Потому-то и в свои вожди на общем собрании племени – вече выбирали тех, кто обладал не только большим жизненным опытом, но и изворотливым умом и знал, как в случае опасности защитить соплеменников, сохранить скарб и домашнюю живность. При набегах чужеземцев восточные славяне показывали буквально чудеса маскировки. Они становились практически невидимы, делая себе простейший камуфляж из ветвей и трав и сливаясь таким образом с листвой деревьев. Пока женщины, дети и старики прятались в лесах, мужчины, искусно изображая паническое бегство, заманивали врага в ближайшее болото или заставляли при преследовании ступить на покрытые дерном жерди – зыбкий настил над глубоким оврагом с острыми кольями на самом дне. Попав в такие ловушки, враги находили там неминуемую смерть.
Восточные славяне были язычниками. Волхвы или жрецы как посредники между грозными божествами и людьми обладали немалой властью. Их боялись и почитали, потому что верили, что от них зависит и жизнь племени, и судьба отдельного человека. Ведь они, по общему мнению, могут влиять на все происходящее, нести одним добро, другим зло, вызывать дождь и насылать засуху. Конечно, все это они творят не сами, а взывая то к могучему громовержцу Перуну, то к повелителю неба и огня Сварогу и его сыну Даждьбогу, во власти которого находится солнце, то к Велесу – покровителю домашних животных и скота.
Идолов – вырезанные из дерева или высеченные из камня фигуры этих божеств – выставляли на видном месте и приносили им в жертву животных, птиц, а иногда и людей. Особенно щедрые подношения делались, если у племени возникали какие-то серьезные трудности и нужно было задобрить всемогущих богов, ведающих силами природы, и добиться от них помощи. Если боги оставались глухи к просьбам и мольбам людей, это расценивалось как плохой знак. И тогда начинался поиск виновных, то есть тех, кто мог чем-то прогневать, рассердить носителей высших сил. Бывало и так, что все старания угодить богам оказывались напрасными, и тогда славяне в сердцах ругали своих идолов, пинали их, дружно оплевывали, колотили по ним палками, тем самым желая «наказать» за отсутствие помощи. Потом, правда, если что-то менялось к лучшему, являлись к истуканам с дарами, плакали и раскаивались, осыпая ударами и затрещинами самих себя и друг друга, униженно просили прощения.
Подобно диким зверям, восточные славяне умели «видеть» и «слышать» носом. Не слишком хорошо различая цвета, они зато прекрасно чувствовали запахи и могли издалека как бы считывать информацию из воздуха – например, учуять приближение чужого человека или хищного животного. Им были известны секреты целебных трав и кореньев. С их помощью они лечили себя от разных болезней, останавливали кровь, снимали зубную боль, изгоняли простуду. Кроме того, каждый из них был немножко магом и, используя возможности своего биополя, помогал и сам себе, и ближнему.
До сих пор, когда в лесу кукует кукушка, русский человек механически задает ей вопрос, сколько еще лет будет он жить, причем особо не задумывается, почему это делает. Если разобраться, птиц в лесу много. Отчего же принято адресоваться, как к пророчице-весталке, именно к кукушке, у которой, кстати, в царстве пернатых не самая безупречная репутация? Ведь она плохая и легкомысленная мать, ибо ленится высиживать птенцов, предпочитая подкидывать свои яйца в чужие гнезда. Куда большего доверия заслуживает, например, трудолюбивый дятел. Но вот не сложилось так, чтобы по его стуку, точнее, по количеству ударов железного клюва этой неутомимой птицы определялось бы человеческое долголетие. В чем же причина того, что в качестве предсказательницы выбор пал на кукушку? А дело в том, что этот древний обычай пришел от далеких предков, в давние-предавние времена считавших, что с наступлением весны в кукушку превращается родоначальник всего живого – славянский бог Род. От него, по языческим поверьям, зависело и пополнение семьи, и длительность жизни людей.
О почитании Перуна сегодня напоминает суеверная привычка некоторых людей три раза стучать по дереву, дабы не вспугнуть удачу. Когда-то во избежание сглаза стучали не по всякому дереву, а лишь по дубу, потому что этот лесной исполин был напрямую связан со славянским Зевсом Перуном – повелителем грома и молний, грозы и дождя, града и снега. Заметив, что именно в дубовое дерево чаще всего попадают молнии – Перуновы стрелы, люди стали высаживать в честь главного божества священные дубовые рощи и устраивать святилища, где неподалеку от идола-громовержца, представлявшего собой стоящую на железных ногах вырезанную из дерева статую с серебряной головой, бородой и усами из золота, горел неугасимый огонь. Кстати, вечный огонь в память о павших воинах – традиция, берущая начало именно из тех времен. Перуну приносили кровавые жертвы: птиц, домашних животных, а бывало, и человека. Так, существовало правило: каждого сотого пленного из вражеского племени закалывали мечом и обагряли кровью убитого железные ноги деревянного истукана.
Язычество живет и в современном русском языке. Имя Лихо – одного из персонажей славянской мифологии – огромной, безобразной и очень сильной одноглазой великанши, отвращающей людей от добрых дел, превращающей их жизнь в невыносимое хождение по мукам, а то и не останавливающейся перед людоедством, стало нарицательным, синонимом слов «беда», «горе», «несчастье». Языческого происхождения глагол «чураться». Это значит боязливо чего-нибудь избегать, уклоняться от общения с кем-либо. Чур (Цур или Щур) – языческий бог семьи, домашнего очага, в которого переселилась душа умершего родственника, предка. Славяне верили, что чуры заботятся о своих близких, людях одной с ними крови. Для того чтобы чур пришел на помощь человеку, с которым его связывали кровные узы, нужно было обратиться к нему со словами: «Чур меня!», то есть «Защити меня, предок!». Когда люди произносили «чур», они ограждали себя от чего-то плохого, от неприятностей, от возможной опасности, хвори, от того, что угрожало их жизни.
Из времен архаики берет свое начало и так называемая обсценная лексика – сквернословие, особо грубая брань, известные как мат, то есть неприлично-гнусные выражения с упоминанием слова «мать».
Однако если сегодня эти ругательства однозначно воспринимаются как грязные оскорбления, обидные для человека, унижающие его достоинство, то у древних славян они были речевыми явлениями иного порядка и выполняли охранительную функцию заклятий, оберег, были призваны защитить от бесплодия, обеспечить продолжение рода. И, если разобраться, все слова из ряда тех, что в наше время относят к нецензурным и непечатным, когда-то давным-давно были ритуальными формулами, подобающими тому или иному случаю. Так, была в ходу свадебная брань – залог того, что у молодоженов родится здоровое потомство, а ратная ругань преследовала цель обезопасить, отвести от себя беду и посрамить врага.
За пресловутым матом наши далекие предки не то что имели в виду нечто невинное, безобидное и произносившееся без всяких ограничений, но они и не вкладывали в него теперешний сугубо непристойный смысл. Таинство сотворения жизни, по их представлениям, нуждалось в особых восклицаниях, выполнявших сакрально-магическую роль в детородной сфере. Эти заклятия выкрикивались громким голосом, или благим матом, что, кстати, навело некоторых филологов на мысль выводить слово «мат» также и из этой основы.
В обсценной лексике все так или иначе сводится к мужскому и женскому началам и вертится вокруг главного и осевого, из чего завязывается и слагается новая жизнь. И в общем-то в эпоху архаики в мате не было ничего предосудительного или порочного, но после крещения Руси он как бы уходит в подполье. Ведь все языческое отныне осуждается как нечистое, поганое. Однако прежние заклятия как крепкий и надежный приворот на зачатие отнюдь не вышли из употребления – только постепенно приобрели совсем иную окраску, попали в разряд стыдных, непотребных, запретных слов и выражений, какими раньше вовсе не были.
По представлениям язычников-славян, Перун не только повелевал громом и молниями, но и был богом войны. Вот почему он считался и покровителем дружины, и как бы личным патроном ее предводителя – князя. Этот владыка небесный был первым и главным среди восточнославянских богов, пока у него не появился соперник – Велес.
Из древней мифологии нелегко понять, что меж собой не поделили два могущественных божества. Ведь у них были совершенно разные «сферы влияния». Велес почитался русами как бог богатства, скота и охоты и еще «по совместительству» был восточнославянским Аполлоном – опекуном всех творцов, сочинителей песнопений, сказов, умелых мастеров и т. п. Люди, наделенные тем или иным талантом, воспринимались как бы отмеченными Велесом.
То, чего Перун достигал силой и оружием, Велес добивался с помощью хитрости и золота. Понятно, почему именем Перуна обычно клялись князья и княжеские дружинники, а купцы и прочие торговые люди давали клятву, призывая в свидетели Велеса.
По какой-то неведомой причине громовержец рассердился на «скотьего бога» и обрушил на него бессчетное число своих смертоносных стрел. Тот, спасаясь, вынужден был превращаться то в камень, то в дерево, то в животное, то в змея, то в воду. Наконец Перун нагнал страха на соперника, одержал победу, в ознаменование чего на землю пролился плодородный дождь.
Богиня плодородия – Мокошь
Что собой олицетворяет этот поединок, какие исторические мотивы отражает, можно только предполагать. Допустимо, что здесь нашли воплощение обострившиеся противоречия между двумя реальными силами – власть предержащих в лице князя и его военного окружения и имущественно состоятельным коммерческим слоем общества, особенно его верхушкой. Тогдашняя «бизнес-элита» не без успеха преследовала и пыталась отстаивать свои интересы при княжеском дворе.
Конечно, рискованно переносить эпизоды из мифологии в жизнь и примеривать их к известным событиям и фактам. Но в Новгороде, например, боярство, состоявшее в основном из местных оборотистых купцов, в значительной мере подчинило себе и князя, и его людей, предопределяло решения веча, вмешивалось во внутреннюю и внешнюю политику и, можно сказать, основательно контролировало ситуацию на северо-западе Руси.
Но есть и другое толкование фольклорного сюжета, которое на современный лад условно можно обозначить популярным теперь уже не только у французов крылатым выражением cherhez la femme – «ищите женщину».
Похоже, что возможная причина конфликта Перуна и Велеса – их борьба за благосклонность богини дождя, покровительницы мелкого домашнего скота (овцы и козы), патронессы женских работ (прядение и ткачество), охранительницы дома и домашнего благополучия по имени Мокошь. Она – единственное женское божество восточнославянского пантеона, удостоенное собственного идола. То есть Мокошь входила в избранный круг ВИП-персон, кумиры (статуи) которых в языческом Киеве располагались на вершине холма – отдаленном аналоге Олимпа в древней Элладе.
И еще Мокошь – богиня плодородия и мать урожаев.
Исходя из мотивов восточнославянских мифов, правомерно заключить, что Перун имел на нее виды, но не преуспел, потому что его опередил Велес, женой или возлюбленной которого она стала вопреки воле громовержца.
Эту богиню-кормилицу изображали с коровьей головой на человеческом теле. Видимо, традиционный для славянок женский головной убор в виде двух рогов – кика обязан своим происхождением именно облику Мокоши.
Известно написание Макошь, где гласная «а» и слог «ма» дают основания лингвистам выводить это слово из общих для индоевропейских языков корней и объяснять его как мать счастливого жребия, богиня удачи, судьбы, восточнославянская Фортуна.
Созвучность имени богини древнеславянскому понятию «мокос» (пряжа, клубок с нитями) символизирует не только ткачество, но и плетение судеб, козней, интриг. Отсюда неизменные подручные пряхи – пауки, искусные мастера плести ловчие сети, путать и запутывать, заманивать в силки.
Изображение Мокоши в образе неолитической Венеры, с рогом изобилия и между двух стельных лосих, позволяет ассоциировать ее с богиней-матерью, с матерью сырой землей и с рожаницами, воплощавшими изобилие, женскую силу и плодородие.
Власть Мокоши велика. Она – властительница дикой природы, богиня колдовства и хозяйка перехода из земного мира в иной, потусторонний. В ее руках нити человеческих судеб, от нее зависят счастье и согласие в семье. Она сурова, требовательна, непреклонна, и тот, кто с ней не считается, рискует сильно поплатиться за своеволие, ибо ее главные помощницы – Доля и Недоля, прядущие вместе с ней судьбы людские, – вплетут кому-то в жизнь добрые, а кому-то злые нити.
Перенос на Мокошь черт древнегреческой Афродиты, скандинавской Фрейи, финикийской Астарты или вавилонской Иштар, олицетворяющих плотскую любовь, красоту и плодородие, не представляется ни натяжкой, ни чем-то произвольным, ибо отображает в мифологии разных народов важнейшую роль женского начала, его привлекательность, притягательность, креативность. И плюс к тому все эти богини выступают подательницами и носительницами как жизни, так и смерти.
В восточнославянской мифологии Мокошь наделена изрядными чародейными силами, и некоторые фольклористы предполагают, что, со временем утратив свое приоритетное место в иерархии языческих божеств, она перевоплотилась в Бабу-ягу.
Победа Перуна над Велесом не была полным триумфом громовержца, так как если они схлестнулись из-за Мокоши, верховному восточнославянскому божеству так и не удалось отбить ее у соперника, что показывает: возможности этого властелина были не беспредельны и, в чем-то торжествуя и добиваясь преимущества, в другом он был вынужден уступать таким менее сильным, но более изворотливым противникам, как, например, «скотий бог» Велес.
Деревянный идол Велеса был не менее распространен у восточных славян, чем истукан в честь Перуна, но, как именно выглядел, что собой представлял, сейчас неизвестно. Ставился он, как правило, в низинах или на ровных местах.
По преданию, на земле Велес изредка показывался в образе того или иного животного (есть, например, сведения о змеевидном обличье, которое он любил принимать), а его небесные чертоги (владения) – «звериные» созвездия – Большая и Малая Медведицы и другие.
Как следует из мифов, Велес претерпевает довольно сложные метаморфозы, по-видимому параллельные динамике общественного развития восточных славян: сначала он – божество, которое как бы стоит над лешими, и в его ведении находится все лесное зверье; затем Велес «востребован» как покровитель скота; позднее – как бог богатства и золотого тельца. Наиболее контрастные его трансформации – это образ «чахнущего над златом» заядлого женолюба и похитителя молодых красавиц Кощея Бессмертного и уже христианская ипостась святого Власия, к которому апеллируют, прося защиты от сглаза, порчи и падежа домашних животных.
Видный отечественный историк и археолог XX века академик Борис Александрович Рыбаков пришел к выводу, что в Велеса вселялся дух убитого медведя. Поскольку косолапый считался у восточных славян священным зверем, убить его означало навлечь на себя и сородичей беду. Поэтому, умертвив медведя, русы непременно просили у него прощения и, дабы задобрить, спешили принести искупительную жертву. В то же время, в отличие от почитающих корову индусов, которым древняя религия строго запрещает есть говядину, русичи в исключительных случаях отваживались отведать кусочек-другой медвежатины, причем делали это не для утоления голода, а в ритуальных целях, надеясь таким образом перенять силу могучего зверя. Кроме того, с медведем были связаны представления о быстром и чудесном излечении: съевший его сердце будто бы избавлялся от любых хворей и недугов, а с помощью окуривания медвежьей шерстью изгоняли лихорадку, снимали стресс; отвар из медвежатины, как верили, исцелял от болезней сердца; медвежье сало предохраняло от обморожений, ревматизма, радикулита, прострелов, а намазанное на лоб, укрепляло память. Коготь и шерсть животного оберегали от сглаза и порчи.
Несмотря на то что мяса в медвежьей туше было много – хватило бы накормить не одну семью, ее, так больше и не тронув, предавали земле, совершая погребальный обряд со всеми положенными почестями.
Иногда русы позволяли себе не съесть заветный кусок медвежатины, а отрезать у мертвого зверя голову или лапу, так как, по поверьям, они обладали магическим свойством оберегать домашний скот от болезней и защищать его от хищников. Со временем, правда, такой обычай был искоренен, потому что желание обрести спасительный талисман в нарушение всех заклятий оборачивалось повальным истреблением медведей. Тогда вместо настоящих голов и лап пошли в ход искусственные, выделанные из дерева или бронзы. Их называли «скотьим богом» и помещали в хлеву или на столбе загона с домашними животными.
Истинное имя зверя – бер – вслух не произносили, прибегая к иносказательным обозначениям: медведь, косолапый, мишка, топтыгин и т. д. Однако слово «берлога» все же выдает настоящее имя хозяина леса, раскладываясь на две составляющие: логово бера.
Восточные славяне почитали бера за силу и находили в этом животном сходство с человеком: он может ходить на задних лапах, есть и мясо, и растительную пищу, любит лакомиться медом (отсюда медведь, или медоед) и малиной. У него человечьи ступни и пальцы, если снять с медведя шкуру (освежевать), то он выглядит совсем как человек. Охотники замечали, что и на медведя, и на незнакомых людей собака лает одинаково, не так, как на другие живые существа. Все это послужило причиной особого отношения древних русов к беру. Они считали, что когда-то он был человеком, но потом превратился в зверя. Позднее, уже в христианские времена, медвежий культ не исчез. В косолапом и теперь продолжали находить нечто общее с людьми. Так, его залегание с наступлением зимы в берлогу, когда он практически обходился без пищи, расценивалось как своеобразный пост.
Нет ничего удивительного в том, что популярного «скотьего бога» Велеса славяне постепенно стали чаще всего наделять чертами медведя, и изображение этого божества со временем получило воплощение именно в виде бера.
С медвежьими чарами восточные славяне связывали гарантированное прибавление в семье и приплод у коров, овец, коз, свиней. Народная фантазия допускала брачные союзы между зверем и человеком, идущие во благу потомству, поскольку в результате якобы рождались дети, обладающие редкой богатырской силой. Так, в фольклорных произведениях шестилетний ребенок, полумедведь-получеловек, легко с корнем выворачивал из земли огромный дуб.
Был у восточных славян и жестокий обычай «медвежьей свадьбы»: если косолапый, не находя пропитания в лесу, начинал наведываться в ближайшую деревню и задирал то телку, то барана, то лошадь, суеверные русичи принимали решение умаслить зверя подношением ему пригожей красной девицы, на которую выпадет жребий. Несчастную в наряде невесты отводили к медвежьему логову, накрепко привязывали к дереву и, испросив прощения (дескать, ничего личного), оставляли, чтобы она «ублажила» лютого зверя. Потом на этом месте обычно находили лишь кости, красноречиво свидетельствующие о том, чем кончилась «медвежья свадьба».
Если верить полулегендарным сведениям, содержащимся в Несторовой летописи, восточные славяне и другие племена, жившие по берегам озера Ильмень и по рекам Ловать, Волхов, Мета, Молога, очень страдали из-за того, что их старейшины вступили между собой в острое соперничество. Каждый из них хотел быть первым и главным и не желал уступать другому. Эти междоусобицы и раздоры продолжались так долго и так всем надоели, что было в конце концов решено пригласить на княжение кого-нибудь из соседней Скандинавии. Жившие там норманны, или, как называли их в восточнославянских землях, варяги, славились своей отвагой, воинским искусством, высокой организованностью. Было известно также, что они охотно нанимаются на службу в другие страны, если она хорошо оплачивается.
В. Васнецов. Варяги. 1909
Ходила, правда, о скандинавах недобрая, но справедливая молва как о дерзких морских пиратах, сочетавших разбой с торговлей. Они передвигались на крупных парусных судах и весельных лодках и совершали грабительские рейды на приморские и приречные города Европы и Азии.
Шлезвигский историк Харм Паульсен даже считает варягов «изобретателями блицкрига» – молниеносной войны, поскольку они первыми стали практиковать внезапные и жестокие нападения и, применяя эту откровенно бандитскую тактику, разграбили и сожгли Севилью, громили Париж и Гамбург, атаковали Константинополь.
И все же выбор ильменских славян (словен) был сделан в пользу воинственных норманнов. Вероятно, здесь сыграли свою роль давние связи, установившиеся между восточнославянскими племенами и скандинавами. Важной торговой артерией, соединявшей земли славян с богатой и могущественной Византией – великой державой тогдашнего мира, был древний путь «из варяг в греки»: из Балтийского моря в Черное. И обычно надежную охрану купеческих караванов несли наемные варяжские воины. Из летописи можно понять, что вознаграждение за эти услуги они получали данью. Так что ясно, почему после тщетных поисков достойного вождя среди своих соплеменников и соседних народов – еми, води и прочих – словене вместе с дружественными им чудью, весью и кривичами решили отправить посольство именно на берега Балтийского моря, к норманнам. Прибыв на место, послы будто бы сказали варяжским князьям так: «Земля наша велика и богата, а порядка в ней нет: идите княжить и владеть нами». Те откликнулись на этот заманчивый призыв, и вскоре скандинавский военный предводитель Рюрик прибыл со своей дружиной в город Новгород и начал там княжить. Произошло это в 862 году.
Вот как случилось, что у истоков будущего государства Новгородско-Киевская Русь оказались варяги. Норманнского происхождения был не только Рюрик, но и следующие за ним князья Олег, Игорь и княгиня Ольга. Их имена звучали весьма странно для славянского уха, но были вполне обычными в Скандинавии.
Согласно летописной традиции, с Рюриком пришли два его брата – Синеус и Трувор. Однако сегодня большинство историков признают их вымышленными персонажами, появившимися на свет в результате неверного прочтения скандинавской хроники. В ее тексте говорится, что Рюрик прибыл «сине хус трувор». Это было понято как имена собственные: «Синеус» и «Трувор». На самом же деле «сине хус трувор» на древнешведском означает «с домом и дружиной» или, по другой версии, «с верной дружиной».
По-видимому, и самим своим именем Русь обязана варягам. Не все историки и филологи с этим согласны, и все же точка зрения, что слово «русь» пришло из Скандинавии одновременно с Рюриком, имеет немало сторонников. В буквальном переводе с древнешведского «русь» – это «воины-гребцы». И, когда в летописи мы читаем, что Рюрик, приняв приглашение словен и их союзников, отправился к ним, взяв с собой «всю русь», нужно иметь в виду под этим словом военную дружину, которая водным путем, «на веслах», прибыла в землю славян.
Существует и другой взгляд на вещи. Ряд ученых считают, что «русь» – производное от Рось – реки, точнее, сразу нескольких восточноевропейских рек с таким названием. В этом случае иноземное происхождение имени страны исключается.
Есть и еще одно толкование. Сами восточные славяне понимали слово «русь» как «светлая земля». Ведь издавна «русый» означает «светлый».
Сам факт призвания скандинавов из-за моря уже давно оспаривается, поскольку в некоторых летописях Рюрик представлен предводителем наемной варяжской дружины, стоявшей в Ладоге, где в качестве опорного пункта был построен замок, окруженный укреплениями. Тогда получается, что Рюрик и его воины хоть и были норманнами, но уже порядком натурализовались, поскольку долго проживали на берегах Волхова. В литературе (правда, без вызывающих доверие ссылок на источники и научной аргументации) высказывается предположение и о неваряжском происхождении Рюрика. По этой версии его родословная, если брать последнее колено, выглядит так: отец – князь бодричей (ободритов, или рарогов) Годослав, а мать Умила – дочка новгородского князя Гостомысла. Тогда, стало быть, Рюрик вообще не варяг, а наполовину полабский, наполовину восточный славянин (полабские славяне – одно из племен, населявших Северную Германию).
Судя по обнаруженным археологами на территории России скандинавским погребениям с характерными для них предметами (например, амулетами, связанными с культом Тора – почитавшегося в Скандинавии бога-громовержца), в IX–X веках варяги проживали на Руси наряду с местными жителями. Приблизительно в пятидесяти городах России и Киеве найдены следы прежних торговых колоний норманнов (район Новгорода, Старой Ладоги и др.). Интересно, что почти все русские и украинские топонимы (географические названия) вдоль знаменитого пути «из варяг в греки» восходит к шведским и норвежским корням. Таковы, например, названия днепровских порогов.
Стереотипный образ варяжского воина – викинга – бесстрашный и благородный витязь, готовый верой и правдой служить тому, кто его нанял.
Однако такое представление о варягах мало соответствует истине. Как установлено в последних работах британских и французских исследователей, норманнам действительно были присущи доблесть, невероятное мужество, стойкость к лишениям и страданиям, но эти качества отступали на задний план перед беспредельной, неукротимой алчностью. Жажда наживы и вечная погоня за ней и заставляли викингов предпринимать самые опасные походы и пускаться в рискованные авантюры. Смыслом их жизни и главным мерилом ценности было серебро. Они копили его год за годом, устраивая многочисленные тайники и закапывая клады в землю. Арабский путешественник X века пишет о варягах: «Когда один из них накопит 10 тысяч монет, он дарит своей жене кольцо или ожерелье, когда накопит 20 тысяч – дарит второе, и так всю жизнь». Они были богаты, но не пользовались своим богатством. Владея горами серебра, норманны продолжали жить в убогих, сырых землянках, питаться безвкусной кашей и грубым хлебом с примесью коры, не заботясь ни о своем здоровье, ни о чистоте своего тела.
О самом Рюрике известно, что он, как и подобало настоящему варягу, был очень жаден до денег и жесток. Впрочем, стоит ли этому удивляться? Кто из основателей европейских или азиатских государств отличался кротостью и ангельским нравом?
Культура варягов отнюдь не превосходила культуру восточных славян, власть над которыми они приняли. Землю славян пришельцы из Скандинавии называли Гардарикой – страной городов. У самих варягов городов еще не было, а у славян к середине IX века их было не менее десяти, но в древнейшей летописи упомянуты лишь восемь: Белоозеро, Изборск, Киев, Ладога, Муром, Новгород, Полоцк, Ростов. А в XI веке в Древнерусском государстве насчитывалось уже более ста городов!
Вероятно, слово «Гардарика» – славянского происхождения и образовано на основе слова «град» – «город». Однако скандинавы произносили это непривычное для них слово на свой лад – вот и получилась Гардарика.
Есть версия, что приход варягов-язычников оттеснил на задний план христианство, которое еще в 860-х годах была сделана попытка принять в Киеве в качестве государственной религии. Когда беспокойный и воинственный варяжский элемент влился в верхушку древнерусского общества, это сразу значительно укрепило позиции язычества, отодвинув в сторону христианство. Тем не менее устойчивая тяга и интерес к христианской вере сохранялись, чему всемерно способствовали связи не только с Византией, но и с Симеоновской (времен царя Симеона: 919–927 годы) Болгарией, откуда Русь по крайней мере столетием ранее крещения при Владимире в 988 году получила изрядную долю того, чем владела эта близкая ей южнославянская страна: богословские сочинения славянских просветителей Кирилла и Мефодия, тексты Священного Писания на церковнославянском языке и другую литературу.
К. концу IX века за землями восточных славян и их соседей от Ильмень-озера до нижнего течения Волги закрепилось название Русь, а за жителями этой обширной географической территории – имя русы или русичи.
При огорчительно малом числе дошедших до нас мифов древних славян, которые частью отложились в народных сказках, былинах, обрядовых песнях, устных легендах или праздничных традициях, неизбежно встает вопрос, насколько заслуживают доверия такие памятники фольклора, как «Велесова книга», «Книга Коляды», «Перуница», гадательные книги и другие подобные тексты, ранее однозначно или с оговорками объявленные фальшивками и подделками?
Исследователи при вынесении экспертной оценки по поводу подлинности того или иного древнего произведения обычно руководствуются следующим золотым правилом: если существует письменный оригинал, который по всем признакам относится именно к предполагаемой эпохе, значит, есть все основания с высокой долей вероятности утверждать, что памятник настоящий. Когда же тексты сохранились лишь в копиях гораздо более позднего времени, хотя и повествуют о давно минувших событиях, правомерно усомниться в «чистоте» их происхождения. К тому же многие сенсационные находки, подвергнутые даже не слишком тщательному анализу, быстро распознавались как откровенные подлоги.
Однако когда сегодня авторитет серьезной науки значительно упал и подорван, а параллельно пышным цветом расцвели различные наукообразные теории и околонаучные и лженаучные «школы», началась безудержная «реабилитация» многих, прежде резонно отвергнутых как более чем сомнительные или просто сфальсифицированные памятники.
Если раньше строго критический подход, разумный скепсис и осторожность авторитетных ученых не давали особо разгуляться квазинауке, то сейчас наблюдается поразительная доверчивость и странная готовность по самым поверхностным деталям и характеристикам объявлять подлинными явные фальшивки. Другими словами, зерна и плевелы не отделены друг от друга.
Так, например, обстоит дело с пресловутой «Книгой Велеса». Есть версия, что до появления славянской азбуки Кирилла и Мефодия русичи писали рунами, или так называемой влесовицей – по имени языческого божества Велеса. Именно этими древнейшими русскими буквами будто бы и написана в конце IX века новгородскими волхвами «Велесова книга». В ней рассказывается о происхождении славян, их перемещениях, расселении.
Есть публицисты, которые из ложно понятых патриотических соображений не только признают подлинность «Книги Велеса», но и именуют ее священным писанием славян и датируют появление «памятника» самое раннее V и самое позднее IX столетием, хотя уже подобные «хронологические качели» невольно наводят на подозрение, что здесь, мягко говоря, желаемое выдается за действительное и имеет место вольное измышление.
До начала XX века о «Велесовой книге» не было, как говорится, ни слуху ни духу. Она всплыла в смутное для России время в 1919 году. Ее вдруг обнаружили в разграбленной дворянской усадьбе Неклюдовых-Задонских в Курской губернии. Находка представляла собой не рукопись, а нанизанные на шнур 43 деревянные дощечки с письменами. Далее следы «Велесовой книги» ведут в Бельгию, куда она была вывезена спасавшимися от революции русскими эмигрантами и где таинственно и бесповоротно затерялась. Правда, сохранились ее копии и фотографии, но без оригинала они идентификации не подлежат, потому что не позволяют установить подлинность первоисточника и определить его точный возраст. Короче, есть причины до обнаружения пропавших дощечек воздержаться от поспешных выводов и уж тем более не делать категоричные широковещательные заявления типа того, что «Велесова книга» – не что иное, как древнерусские веды. Все это по меньшей мере преждевременно и опрометчиво.
Однако если вспомнить историю со знаменитым памятником древнерусской и мировой культуры Словом о полку Игореве, которому очень долго отказывали в статусе подлинника и который и поныне иные считают ловкой стилизацией и мистификацией XVIII века, вероятность того, что когда-нибудь в обозримом будущем древние сочинения, считающиеся сейчас навсегда утраченными, так или иначе напомнят о себе, а возможно, и материализуются во вполне удовлетворительном для квалифицированного опознания состоянии, все же существует. Ведь, по сведениям, которыми располагает современная наука, в Древней Руси до монгольского нашествия (XIII век) было не менее 150 тысяч книг, а до наших дней сохранилось только 190. Причем многие из уцелевших – это лишь фрагменты, повествования без начала, конца и с большими пропусками в середине. О тех же, что исчезли в горниле войн, пожаров, мятежей, грабежей, часто нет даже и помину. Неизвестна, например, судьба подлинника древнейшей поэмы родоначальника русской художественной словесности Бояна, созданной задолго до Слова о полку Игореве. Вопрос о том, найдется ли это произведение или его оригинал безвозвратно погиб, остается открытым.
К сожалению, были любители подделывать памятники старины. Так, коллекционер XIX века А.И. Сулакадзев буквально поставил производство мнимых историко-культурных реликвий на поток, из-за чего приобрел репутацию «фабриканта подделок». Искал ли он дешевой славы, или ему нравился сам процесс введения в заблуждение как можно большего круга лиц, сказать трудно, но только он увлеченно работал над лжетекстами и обнародовал «Гимн Бояну», «Перуна и Велеса вещания», «Отповедь» и другие печально известные сочинения.
Сулакадзев был виртуозом своего дела, и его продукция подчас выглядела весьма правдоподобно, потому что он прибавлял собственные вставки к подлинным рукописям, прибегал к включению в корпус рукописных раритетов абзацев, написанных псевдорунами или же неким непонятным архаическим языком, сплошь состоявшим из странных и темных словосочетаний.
Разоблачения лишь подзадоривали неугомонного фальсификатора и заставляли его совершенствовать свое пагубное искусство и разнообразить технику подделок.
К пересказам сюжетов языческих мифов, в устной и письменной форме воспроизведенных в духовных стихах XV–XVII веков и несколько позднее, отношение ученого мира тоже до сих пор остается настороженным и, пожалуй, куда более критичным, чем к летописям, хотя последние изобилуют побасенками, измышлениями, небылицами, всяким враньем и вздором почти в той же степени, что и произведения, исполняемые (распеваемые) на Руси каликами перехожими, то есть богомольцами– странниками.
Интересным и ярким памятником, в котором, по словам знаменитого знатока и собирателя русского фольклора Александра Николаевича Афанасьева (1826–1871), «что ни строка – то драгоценный намек на древнее мифическое представление», была, есть и будет «Голубиная книга» – своеобразная фольклорная мистерия христианства.
Афанасьев был одним из первых исследователей, которые увидели в этом произведении не просто игру народной фантазии, не поэтический обман с целью занять свободный досуг небывалыми и невозможными вымыслами и красочными подробностями, а смешение христианских и языческих образов, соединение сказочного эпоса с историческим.
Н. Рерих. Голубиная книга. 1922. Государственный музей Востока, Москва
Первоначально книга называлась глубинной, то есть одновременно и древней, и мудрой, а в голубиную ее переиначил сам народ, усмотрев в таком наименовании связь с голубем как библейским символом. По евангельскому преданию, во время крещения Христа на Него сошел Святой Дух в виде белого голубя. Согласно легенде, получившей широкое распространение на Руси, книга, в которой были изложены тайны мироздания, некогда чудесно упала с небес:
Книга заключала в себе рассказ о событиях священной истории, которые нуждались в объяснении, и толкователем ее содержания якобы выступил святой Авраамий Смоленский, живший в конце XII – начале XIII века. Однако самые ранние списки книги (всего их порядка двадцати) относятся к XVII веку, хотя текст в устной форме датируется рубежом XV–XVI столетий.
Духовный стих о «Голубиной книге» вдохновил замечательного русского художника Николая Константиновича Рериха (1874–1947). В своей картине (1911), которая так и называется – «Голубиная книга», он изобразил, как принявший святое крещение народ получил бесценное сокровище, ниспосланное с небес, – православную веру, открывшую тайну бытия и смысл жизни и смерти.
В ранней истории Руси непреложных фактов гораздо меньше, чем об этом принято думать. Одни летописные известия не согласуются с другими, противоречия и несообразности в сведениях источников нередко приводят к путанице и ставят в тупик.
Общим местом, к примеру, стало ведение от Рюрика целой династии правителей – великих князей и царей, последним из которых был сын Ивана Грозного Федор Иванович, умерший в 1598 году.
Однако уже два первых преемника Рюрика – Олег и Игорь, возможно, вовсе не были связаны с ним узами родства и пришли к власти не по праву кровного наследования. В Повести временных лет есть туманное указание на то, что Рюрик оставил Олегу новгородский стол (престол), поскольку тот был «от рода ему суща», но на самом деле прослеживается скорее не родство, а свойство, ибо, по некоторым данным, Олег приходился Рюрику или тестем, или зятем (братом жены).
Выбор Рюрика пал на Олега будто бы и потому, что они были старыми боевыми товарищами, побывавшими вместе во многих походах, схватках, пиратских вылазках. По укоренившейся версии, Олег должен был принять бразды правления лишь временно, пока не повзрослеет малолетний Игорь. Опекунство Олега над последним, само собой, предполагало, что Игорь – сын Рюрика и его прямой наследник. Но закавыка в том, что отцовство Рюрика по отношению к Игорю далеко не факт и, что называется, притянуто за уши. Зачем, с какой целью? Да хотя бы для гладкости и удобства выстраивания династической схемы и придания властной пирамиде, представленной последовательной цепочкой Рюриковичей, основательности и убедительной преемственности.
По-видимому, и Рюрик, и Олег, и Игорь – вполне самостоятельные князья, и твердо говорить о переходе великокняжеской власти от отца к сыну можно лишь начиная со Святослава Игоревича. Если же Олег был всего лишь регентом, то маловероятно, что он подпустил к власти законного преемника, когда тому было уже хорошо за тридцать – по тем временам возраст более чем солидный.
Нельзя, конечно, с уверенностью утверждать, что родословная Рюриковичей местами сочинена задним числом и носит полумифический характер, но то, что редкие летописные памятники дошли до нас в первоначальной чистоте, сегодня общеизвестно. Искажения текста, позднейшие вставки и правки, к сожалению, были в порядке вещей, и критические исследования историков выявили достаточно много таких инородных вкраплений. Как правило, к ним прибегали, когда возникала необходимость продемонстрировать завидную незыблемость и непрерывность правящей династии, обосновать претензии на престолонаследие или древность того или иного рода.
Так или иначе, князь Олег в отечественной истории – персонаж почти хрестоматийный. Он знаменит тем, что объединил под своей властью Новгород и Киев (882) и сделал последний «матерью городов русских» – столицей. Город на Днепре Олег захватил обманом, выдав себя и своих воинов за мирных купцов, направляющихся в Византию. Это была типичная варяжская тактика типа «северной хитрости» германцев. По его инициативе разворачивается строительство новых крепостей. Он собирает «под свою руку» многие племена и устанавливает для них дифференцированную дань: для кого легкую, для кого обременительную – в зависимости от того, насколько послушны они были и насколько лояльно себя вели по отношению к киевскому князю. Олег подчинил себе Любеч и Смоленск, совершил далекий поход на Константинополь (Царь-град) (907). Причем, приблизившись к городу, хитроумно поставил свои ладьи на колеса и, воспользовавшись попутным ветром, подступил к византийской столице не с моря, как ждали греки (они заблаговременно загородили гавань цепями, чтобы закрыть доступ кораблей), а с суши.
Ф. Бруни. Олег прибивает шит свой к вратам Царьграда. Гравюра. 1839
Русская дружина начала осаду, но тут греки запросили мира, и вскоре был заключен выгодный для Олега договор, предусматривавший выплату единовременной контрибуции в 300 пудов серебра, обложение Царьграда данью и предоставление русам права привилегированной беспошлинной торговли. В знак торжества русский князь прибил боевой щит прямо на въездных воротах Константинополя.
Прославился Олег и разгромом воинственных хазар – тюркоязычного степного племени, захватившего территории юго-востока современной России (Дагестан, Нижнее Поволжье, Приазовье), а также Крым. Теперь власть русского князя простиралась от берегов Ильмень-озера до Таманского полуострова, где укрепленному городку Тмутаракани со временем предстояло стать центром нового русского княжества. Хазары терроризировали Русь своими набегами и тем самым вынудили Олега нанести по ним удар, дабы пресечь их агрессию. Бывших недругов хазар он искусно склонил к военному союзу, что свидетельствует о его незаурядных дипломатических способностях. И действительно, талантливый полководец, он достигает многих целей вовсе не силой оружия, а за столом переговоров.
На долю Олега как создателя основ Древнерусской державы приходится столько великих свершений и выдающихся деяний, что уже одно это заставляет задаться вопросом: под силу это ли одному, пусть и необыкновенно предприимчивому, решительному и политически дальновидному человеку?
Но в том-то и дело, что очень возможно, что Олег – это собирательная фигура, и он один выступает в двух или даже в трех лицах, которых объединяют сходные черты и близкие даты биографии. И происхождение, и обстоятельства жизни и правления, и место и год гибели Олега как-то очень приблизительны. Обычно в литературе на основе летописной традиции он представлен как выходец из Скандинавии, но недавно высказана заслуживающая внимания гипотеза, согласно которой у Олега не норманнские, а восточные корни, а его имя образовано не от варяжского Хельги, а от иранского Халег.
По косвенным данным, род Олега как-то пересекался с норвежским королевским домом. Уже в молодости он выдвинулся как отважный викинг и вместе с Рюриком и в составе его удалого отряда избороздил всю Северную и Западную Европу. Порой его даже отождествляют с героем исландской саги витязем Орваром Оддом, но след Олега вдруг обнаруживается и в Моравии, и на Балканах. Существует, например, надпись 904 года на протоболгарском языке с характерным словом «олгу», означающим «великий» и входившим в титул тогдашних правителей, в том числе византийских императоров, которые именовались «олгу таркан». Непосредственная причастность Олега к Моравии находит подтверждение в принятии заимствованной оттуда новой, на основе кириллического алфавита письменности, разработанной специально для славян братьями-просветителями Кириллом и Мефодием.
Не меньше чем географический разброс жизнедеятельности Олега, впечатляют противоречивые данные о его смерти. Непонятно, во-первых, где и, во-вторых, когда она произошла. Романтическая, воспетая А.С. Пушкиным история о кончине князя от укуса змеи фигурирует и в Повести временных лет, и в Новгородской летописи, но с той разницей, что в первой он принял смерть «от коня своего» в Киеве, а во второй – в Ладоге. Общепринятая дата гибели Олега – 912 год, по сообщению Новгородской летописи – 922-й, и, наконец, согласно одному из хазарских источников, князь пал в бою во время похода в Персию где-то в середине 40-х годов X века. С той или иной натяжкой и допуском разных предположений историки с переменным успехом пытались устранить эти хронологические несоответствия, как бы округлить биографию Олега, придав отдельным разрозненным и разорванным в пространстве и времени фактам какую-то укладывающуюся в рамки формальной логики связь. И все-таки по многим признакам выходит, что легендарный Олег прожил как бы не одну, а две-три жизни – даром, что ли, у него было прозвище Вещий, то есть знающий будущее, всеведущий, всезнающий?! Впрочем, вещими в языческие времена называли людей, способных волхвовать – общаться с божествами, что наталкивает на мысль о совмещении Олегом функций князя как верховного правителя и предводителя дружины и миссии жреца-волхва. Правда, в этом случае ему вроде бы не было нужды обращаться с просьбой предсказать судьбу к встреченному им в пути кудеснику. Но возможно, собственный дар предвидения не мешал князю прибегать к помощи других чародеев и магов. Ведь не сегодня придумано мудрое присловье: одна голова – хорошо, две – еще лучше.
Как бы то ни было, и летописные известия, и легенды и предания, отложившиеся в фольклоре разных народов, связывают смерть Олега именно с укусом змеи. Так, в исландской саге об Орваре Одде, с которым персонифицируют русского князя ряд ученых, рассказывается, как отважный викинг и его спутники-воины быстро куда-то шли, очевидно спешили, и как «ударился Одд ногой и нагнулся. «Что это было, – воскликнул он, – обо что я ударился ногой?» Он дотронулся острием копья, и увидели все, что это был череп коня, и тотчас из него взвилась змея, бросилась на Одда и ужалила его в ногу повыше лодыжки. Яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро. От этого укуса так ослабел Одд, что… пришлось помогать ему идти к берегу, и когда он пришел туда, сказал: «Вам следует теперь поехать и вырубить мне каменный гроб, а кто-то пусть останется здесь сидеть подле меня и запишет тот рассказ, который я сложу о деяниях своих и жизни». После этого принялся он слагать рассказ, а они стали записывать на дощечке, и как шел путь Одда, так шел рассказ… И после этого умирает Одд».
Несколько иначе восстанавливает события, связанные со смертью князя Олега, автор книги «Русь летописная» (М., 2002) В.Н. Демин. Не будучи профессиональным историком, он тем не менее кропотливо познакомился с источниками, въедливо проник в материал и по-своему попытался раскрыть, почему оборвалась жизнь Олега. Ссылаясь на Новгородскую летопись, Демин допускает, что змея ужалила русского князя не где-нибудь, а в Византии, «за морем», куда отправился Олег в очередной поход. Там, на чужбине, он «разболелся» и, предвидя смертельный исход, повелел доставить его на родину, то есть на Русь, где были у него дом и семья. В «Руси летописной» высказано предположение, что аспида (ядовитого гада) Олегу подпустили коварные греки. Они были мастера избавляться от врагов, прибегая к отравленной пище и вину или подстраивая несчастный случай с помощью прирученной смертельно опасной змеи. Похожим образом византийцы извели немало своих недругов. Например, два столетия спустя, в середине XI века, во время застолья греческий посол впрыснул цианид в кубок с вином внука Ярослава Мудрого Ростислава, княжившего в Тмутаракани и представлявшего угрозу для соседней Византии, так как проводил самостоятельную, шедшую вразрез с интересами империи политику. Князь сначала слегка занемог, в течение нескольких дней ему становилось все хуже, и потом он слег и уже не вставал, пока жизнь не ушла из него без остатка.
Преемником Олега был князь Игорь (912–945). Летопись всячески подчеркивает вопиющий контраст между тем и другим. Если при Олеге сложилось политическое ядро Древней Руси и сидевшие по городам его наместники выполняли волю и защищали интересы великого князя Киевского, то с приходом к власти Игоря все быстро разладилось и пришло в упадок. После смерти Олега почти все подчиненные ему племена прекратили платить дань, решив выждать, посмотреть, каков будет новый правитель, хватит ли у него сил и смелости удержать их под своей рукой. Древляне, а вслед за ними уличи, отказав Игорю в дани, бросили ему таким образом вызов. Это был пробный камень, а в дальнейшем строптивые племена при бездействии со стороны великого князя конечно же поспешили бы отложиться (отделиться. – Ред.) от Киева. Однако Игорь, не мешкая, пришел с дружиной выбивать дань, причем в наказание заставил непокорных платить больше, чем прежде. Ни жалобами, ни ропотом его было не пронять. Он жестко стоял на своем, и постепенно недовольные смирились перед силой и выполнили требования князя, хоть и считали их непомерными.
В большинстве источников Игорь показан как правитель, слепо копирующий своего предшественника и во всем стремящийся ему подражать. Олег дал отпор хазарам – Игорь в свою очередь идет войной на степняков-печенегов, но, видно, не может одержать над ними верх и заключает мир (915). Спустя пять лет он вновь снаряжает на них рать, и, вероятно, опять безрезультатно. По примеру Олега Игорь предпринимает два похода (в 913 и 943) в прикаспийские страны, но ни в том ни в другом особо не преуспевает, что не мешает ему продолжать выстраивать внешнюю политику по образу и подобию Олеговой. Отсутствие поступлений дани заставляет его в 941 году вторгнуться в черноморские владения Византии, и тут греки пускают в ход свое «секретное оружие» – «жидкий огонь», который даже на расстоянии 25 метров зажег русские корабли. Когда они вспыхнули, началась паника, и флот Игоря в одно мгновение был выведен из строя. Можно себе представить страх и растерянность его воинов, когда из медных труб с грохотом изверглась горючая смесь и летела, поджигая все на своем пути. Смельчаки пытались сбить пламя, но тщетно – «греческий огонь» горел даже на поверхности воды, что вызывало мистический ужас. Откуда было знать неискушенным русам, что это вовсе не разгневанный христианский бог греков мечет в них молнию небесную, а так действуют изобретенные еще в Древней Элладе в IV веке до нашей эры огнеметы, изрыгающие самовоспламеняющееся вещество, в которое входят негашеная известь, сера и сырая нефть?
Для русов внезапное загорание от некой загадочной силы их кораблей было, конечно, большим потрясением, и они обратились в бегство, спасаясь кто как мог. Именно на такой эффект и рассчитывали греки, применив эту своего рода психическую атаку.
Потери Игоря были огромны: от 10 тысяч кораблей осталось не больше десятка, и многие его воины нашли смерть в морской пучине.
Однако два-три года спустя, собрав огромное войско, куда входили также варяги и печенеги, Игорь на ладьях и по суше конным строем вновь вступил в византийские пределы, но на сей раз греческие послы еще на Дунае встретили его и предложили заключить мир, возобновить выплату дани, а сверх того обещали одарить русского князя золотом и дорогими тканями – лишь бы он убрался восвояси и согласился увести свои флот и войско. Игорь нашел такие заманчивые условия приемлемыми, но потребовал составить договор, пунктами которого были бы защищены права и интересы русских послов, купцов, воинов и частных лиц во время их пребывания на территории Византийской империи.
В 945 году князь Игорь был убит древлянами за то, что, собрав с них дань, не удовлетворился ею, а потребовал еще.
Ф. Бруни. Казнь князя Игоря. Рисунок
Летописцы дружно навязывают Игорю «имидж» никудышного, непутевого и невезучего князя, что не совсем вяжется с теми сведениями, которые о нем известны. Если подойти к фактам беспристрастно, то он не производит впечатления фатального неудачника. На его счету не только поражения и ошибки, но и победы и успехи. И княжение Игоря – не самое худшее. Тем не менее в посвященных ему страницах летописей буквально сквозит молчаливое неодобрение. Прямых отрицательных оценок в его адрес не высказано, но между строк они присутствуют.
Чем же не хорош Игорь, почему не устраивает он летописцев? Быть может, причина в том, что, в отличие от Олега, он ни в чем никак не продвинулся, не преумножил владения своего княжества, не расширил границы Руси, а лишь сохранил то, что перешло ему в руки, когда он вокняжился?
Нет, прохладное отношение древнерусских хронистов к Игорю вызвано другим. Он порицается за алчность. Ведь летописные своды, которыми располагают историки, составлялись уже после крещения Руси, и монахи, погодно записывающие события, по-христиански осуждали князя за непомерную жадность. Например, в Повести временных лет исподволь, ненавязчиво проводится мысль, что Игорь был готов слушать и делать лишь то, что сулило наживу.
Безусловно, летописцы преследовали вполне определенные назидательно-воспитательные цели, и плоды их трудов несут очевидную нагрузку, призванную наставлять и поучать.
Отчетливо заметно, что Игорь, который предстает перед нами в летописных памятниках, сильно уступает как своему предшественнику Олегу, так и своей преемнице Ольге. Сравнение с ними обоими складывается явно не в его пользу, но зато он замечательно подходит, чтобы лучше оттенить достоинства и добродетели двух других правителей, которые в глазах летописцев каждый по-своему лучше его.
Историки давно обратили внимание на серьезные расхождения в летописной биографии Игоря.
Как, спрашивается, мог он жениться на Ольге в 903 году, если сын у них родился только тридцать девять лет спустя, когда самому князю было за шестьдесят, а его супруге – около пятидесяти?
Подобных накладок, к сожалению, в летописном повествовании о княжении Игоря немало, и в основном они почему-то касаются его личной жизни.
Был или не был он сыном Рюрика, из источников не ясно, но очень похоже на то, что Олег опекал его вовсе не как будущего «законного» князя, а сначала как перспективного жениха своей дочери, а потом как ее мужа. Само имя Ольга подсказывает, чья она (Олега, Олегова) дочь, или, по крайней мере, гипотетически допустимо, что она может ею быть. В летописях конца XV века и более позднего времени эта догадка находит косвенное подтверждение: «Некоторые же глаголят, яко Ольгова дщери бе Ольга» («Некоторые говорят, будто Ольга – дочь Олега»). Недавно появилась публикация, в которой подобная версия была рассмотрена как состоятельная, и, строго говоря, она не менее достоверна, чем пронизанный поэтическим вымыслом летописный рассказ о первой романтической встрече молодого князя Игоря и юной Ольги во время охоты князя в псковских лесах. Ему будто бы понадобилось перебраться на другую сторону реки, и как раз очень кстати подвернулась проплывавшая мимо лодка с сильной и красивой девушкой на веслах. Так и состоялось знакомство будущих супругов.
Что ж, история и идиллическая, и благочестивая, в духе литературных пасторалей Средневековья.
В народных легендах и преданиях, которыми отнюдь не пренебрегали летописцы, Ольга родилась то ли во Пскове, то ли под Псковом, в селе Выбутском, то ли в Изборске. По одной летописи, она «не простых кровей», а дочь князя псковских кривичей и до замужества ее имя – Прекраса. Ольгой же она якобы стала в угоду мужу Игорю и в честь его старшего соправителя Олега, которого он очень почитал.
Могло так быть? Почему бы и нет?
Но разве не возможно предположить, что на самом деле все гораздо проще, и Ольга – дочь Олега, которую он решил сосватать за Игоря? Игорь постоянно был при нем, вызывал у него доверие, и умудренный жизнью князь, руководствуясь чисто практическими соображениями и находя, что юный воспитанник – идеальная кандидатура в зятья, решил именно за него выдать свою дочь.
Рядом с нежным пастушеским повествованием, о котором шла речь выше, только что приведенный взгляд на вещи покажется суровой прозой со слишком прагматической развязкой. Настаивать на реальности этой версии бессмысленно, так как доказательства отсутствуют, но в целом такая история скорее представляется правдоподобной, чем невероятной.
(У язычника Игоря, как, впрочем, и у Рюрика с Олегом, была не одна жена. Но поскольку среди других он особо выделял Ольгу, именно она стала вдовствующей княгиней и регентшей при сыне Святославе. Последний, если исходить из летописи, был рожден престарелыми родителями, которым впору быть ему бабушкой и дедушкой, а не матерью и отцом. Но, очевидно, здесь один из тех случаев, когда даты указаны в источниках весьма произвольно и носят чисто условный характер. Скорее всего, Святослав был произведен на свет год или два спустя после брака Игоря и Ольги, а не в 942-м, то есть незадолго перед тем, как стать великим князем.
Одно тянет за собой другое, исключая опеку матери над сыном в период его малолетства. Напрашивается предположение, что Ольга еще при жизни мужа (в моменты, когда он отсутствовал) часто выполняла роль правительницы, а в дальнейшем при номинальном княжении Святослава, занятого бесконечными войнами и походами, продолжала реально вершить дела на Руси.
Если же регентство Ольги действительно приходится на детские и отроческие годы Святослава, значит, он и впрямь феноменально позднее дитя, что крайне сомнительно.
Из смерти мужа вдовствующая княгиня извлекает поучительный урок. Отныне, отправляясь в полюдье и определяя размеры дани с подвластных племен, она уже избегала произвола, строго соблюдала меру, устанавливала твердый, фиксированный объем всего того, что поступало с мест в Киев.
В. Суриков. Княгиня Ольга встречает тело князя Игоря. Эскиз неосуществленной картины. 1915. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Она позаботилась о такой структуре власти и по вертикали, и по горизонтали, которая оказалась живучей и эффективной, представляя собой оптимальный порядок соподчинения и взаимоотношений центра и подлежащих обложению (натуральным поборам) земель, и позволяла держать под своим владычеством многие восточнославянские племена.
Однако, уже приступив к реформаторству, Ольга долго, страшно и изощренно жестоко мстила древлянам за смерть Игоря. Она не успокоилась, пока в несколько приемов не извела всех погубителей ее мужа. Княгиня умело усыпляла бдительность своих врагов и всякий раз изобретательно расправлялась с ними: одних по ее приказу живьем закопали в землю («И повелела, – повествует летописец, – засыпать их живыми; и засыпали их»); другие сгорели, запертые в бане; третьи замертво полегли, зарубленные Ольгиными дружинниками во время поминального пира по Игорю. («И иссекли их пять тысяч», – сообщает Повесть временных лет.) Летописец упоминает и об открытом сражении с древлянами, в котором они были разбиты и в котором, между прочим, участвует малолетний Святослав. Приведен даже эпизод, как мальчик тщетно пытается метнуть в сторону неприятеля копье, но ему недостает на это сил. Если принять названный факт как исторически реальный, а не выдуманный, опять-таки придется найти объяснение тому, что Ольга, будучи уже в далеко не репродуктивном для женщины возрасте, все же смогла столь поздно родить.
Заключительный акт праведной мести княгини за мужа сводится к тому, что, пустившись на новую хитрость, она вызвала пожар в древлянской столице Искоростене, и город сгорел дотла.
По языческим меркам жестокость Ольги при мести не воспринималась как избыточная и была вполне мотивированной. Вот если бы она кроваво не отомстила за смерть мужа, тогда бы нарушила укоренившийся языческий обычай и поставила под удар и себя, и весь свой род, поскольку людская молва осудила бы Ольгу и она покрыла бы себя позором и бесчестьем.
Расправа над древлянами навела страх на другие подвластные Киеву племена. Когда Ольга во время очередного полюдья объезжала свои владения, дань поступала бесперебойно и в полном объеме.
Летописные памятники предельно скупы на информацию и счастливо избавлены от психологических завитушек, которые появляются в авторских сочинениях с XVII века и после, однако описания крещения Ольги в Константинополе в 957 году (согласно большинству источников, это произошло именно тогда) и цветисты, и многословны, языком изложения очень напоминая так называемое плетение словес – стиль, популярный в Московской Руси в XV столетии.
Наверное, заметный пафос той части Повести временных лет, которая рассказывает, как приняла Ольга святое крещение, прежде всего объясняется значимостью этого события в глазах летописцев и самого Нестора как составителя свода. Ведь Ольга первой из правящей княжеской династии осознанно сделала свой выбор и решила покреститься, что было важно уже само по себе. Кроме того, она отказалась стать христианкой у себя в Киеве, а отправилась прямо в Царьград. По-видимому, камерный формат обряда ее никак не устраивал – ей надо было привлечь внимание к своему шагу на международном уровне, показать, что языческая Русь вступает на качественно новый этап своего развития.
В Византии намерение Ольги креститься в православную веру нашло полное понимание и поддержку, так как это отвечало политическим интересам империи, предоставляло возможность в нужном направлении оказывать влияние на Русь, тем более что сфера церковных контактов на почве общей веры давно стала для Константинополя привычным полем, на котором он добивался подчас больше, чем с помощью официальной дипломатии.
Возможно, Ольгу принимали в Царьграде и не по высшему чину, как это вытекает из Повести временных лет, но, безусловно, в ее случае придворный церемониал был соблюден, протокол, предусмотренный при визите высоких иностранных гостей, выдержан, подобающие почести и знаки внимания оказаны и возданы.
Смущает только, что в летописном изложении Ольга, уже пожилая женщина, произвела и разумом, и красотой столь сильное и неизгладимое впечатление на императора Константина Багрянородного, что вскружила ему голову и он отпустил ей довольно недвусмысленный комплимент: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Если это было не завуалированное предложение руки и сердца, то признанием в чувствах, которыми он к ней воспылал.
В ответ на эти галантные слова Ольга будто бы ответила: «Я язычница. Если хочешь крестить меня, то крести меня сам, иначе не крещусь».
«И крестил ее царь с патриархами, – повествует далее летопись. – И было наречено ей в крещении имя Елена… После крещения призвал ее царь и сказал ей: «Хочу взять тебя в жены себе». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не разрешается это, – ты сам знаешь». И сказал ей царь: «Перехитрила ты меня, Ольга». И дал ей многочисленные дары, золото и серебро… и отпустил ее, назвав своею дочерью».
Все эти подробности производят довольно странное впечатление. Ведь Ольга – дама уже преклонных лет. Если Константин и впрямь проникся к ней столь пылкими чувствами и обращался к ней с нежными речами не из куртуазной любезности, то, пожалуй, ей был известен некий секрет молодости. В русских народных сказках, как известно, женщины задерживали старение и сохраняли свежесть и красоту с помощью волшебных молодильных яблок, но к какому средству поддерживать себя в прекрасной форме прибегала русская княгиня, остается тайной. Более деликатен вопрос о магическом даре ворожбы, которым она якобы обладала. Будь в самом деле так, она вполне могла влюбить в себя византийского императора. Нет нужды демонизировать Ольгу и приписывать ей какие-то сверхъестественные способности – речь идет об известных и сегодня явлениях экстрасенсорики или о гипнозе. Но поскольку признать в новоявленной христианке столь очевидный рецидив язычества летописцам было бы вовсе ни к чему, они преподносят женские чары Ольги как вполне земные, природные, и тогда любовь с первого взгляда, которую вдруг испытал к ней византийский император, уже не кажется неестественной и подозрительной.
Не менее интересно и другое. Разумная Ольга, приводя в качестве резонного довода запрет крестному отцу жениться на крестнице, ничего не сказала о том, что император Константин уже женат, о чем она не могла не знать, ибо сама общалась с его супругой.
Словом, загадка в том, что связано с Ольгой, следует за загадкой, и историкам предстоит еще немало потрудиться, чтобы установить, как все было на самом деле.
Тонко отведя брачное предложение византийского кесаря, русская княгиня выступила со встречной матримониальной инициативой, дав понять, что не прочь женить своего сына Святослава на греческой принцессе – дочери императора. Но тут уже отказ получила она. Наверное, Константин прочил царевну в мужья другому, и сын Ольги не представлялся ему подходящей партией.
На родину княгиня вернулась обласканная императорской четой. Теперь, когда она стала православной, Константинополь видел в ней союзника. И действительно, вскоре император запросил у нее военной помощи. Но Ольга не собиралась ее оказывать, и греческие послы возвратились в Царьград ни с чем. Мало того, Ольга со своей стороны предприняла контрход: обратилась к германскому императору Отгону I с просьбой направить на Русь католических епископа и священников. Под каким-то предлогом она потом дала знать немецкому монарху, что надобность в его миссионерах отпала, но сам факт возможного изменения вектора внешнеполитического курса и религиозной ориентации Руси продемонстрировал греческому монарху, что Ольга – самостоятельная правительница, которая не потерпит зависимости ни от какого, даже самого могущественного, государства.
Грань, отделяющая правление Ольги и Святослава, весьма зыбка и условна, тем более что формально сразу после смерти Игоря титул великого князя Киевского перешел к его сыну, а вдовствующая княгиня осуществляла властные функции от имени последнего.
Поскольку, повзрослев и возмужав, Святослав почти полностью сосредоточился на активной внешней политике, на Руси его практически не видели и внутренними делами продолжала заправлять Ольга. Сын передоверил матери и общее руководство государством, и решение текущих вопросов и вмешивался только тогда, когда для устрашения ослушников и приведения в покорность вышедших из повиновения племен требовалась военная сила. Естественно, брал на себя
Святослав и отражение набегов степняков-кочевников, и отпор любой другой агрессии. В остальном он всецело полагался на мать, поручив ей поступать по собственному усмотрению и разумению во всех сложных случаях и предоставив ей неограниченные полномочия. Ольга фактически – великая княгиня, наделенная всей полнотой верховной власти, а Святослав – полководец, главнокомандующий военными силами Руси при правительнице-матери. Она жила с ним в добром согласии, относилась сердечно. Ее наполняла твердая уверенность в том, что самим Богом ей уготовано вложить все силы в управление страной. И сознание этого приносило ей удовлетворение. Она была спокойна, как водная поверхность Днепра в безветренные дни. В ее решениях просматривалась логичная последовательность. Женщина и правительница слились в княгине в одно. Ее советы и поступки если порой и были рассудочны, вырастали из теплого, честного материнства и диктовались не буквой, не правилом и даже не разумом, а неким внутренним благотворным смыслом, иногда наитием, тем, что подсказывало сердце.
Святослав носил славянское имя, но он с детства прошел через жесткую варяжскую выучку. Его наставники – Асмуд и Свенельд – воспитывали юного князя в скандинавских традициях, а это значило, что он во всем должен полагаться на себя, уметь все от начала до конца делать сам, быть первым и в бою, и в поединке, и на охоте, находить выход из любого, даже самого трудного, положения, лицом к лицу встречать смертельную опасность, но без нужды не рисковать, милостью Перуна не злоупотреблять и могучее божество зазря не дразнить, жизнью дорожить и не спешить опрометчиво вступать в кровавую схватку, когда разумнее уклониться от сражения и неожиданно для противника исчезнуть, словно растворившись. Всеми этими премудростями и секретами воинского искусства Святослав овладел в совершенстве.
И. Акимов. Великий князь Святослав, целующий мать и детей своих по возвращении с Дуная в Киев. 1773
Он отказался по примеру матери принять веру Христову и предпочел остаться язычником, отговариваясь тем, что, если крестится, дружина поднимет его на смех. Христианство налагало на человека серьезные ограничения и обязательства, несовместимые с привычным образом жизни и устоявшимися традициями. В этой религии было слишком много аскезы и всяческих запретов, и молодой князь, к огорчению Ольги, добродушно шутил, что такие, как он, недостойны быть христианами.
Не было у матери и сына согласия и по другому поводу: Святослав постоянно отсутствовал, искал славы в дальних краях, и Ольга призывала его дорожить тем, что имеешь, не зариться на чужие земли, так как и своих хватает, и нужно позаботиться, чтобы их удержать. Князь возражал, настаивал на своем, но споры между ними не приводили к разладу в их отношениях. Они любили друг друга и, как ни странно, составляли хороший тандем: Ольга пеклась о должном устройстве своего народа, а Святослав неуклонно увеличивал число своих данников и расширял границы Киевского княжества на восток, юг и запад. Он разгромил могущественную Хазарию (965), взяв и разрушив ее богатую столицу Итиль и оставив развалины на месте хорошо укрепленных городов Саркел на Дону и Семендер на Северном Кавказе. На подступах к Черному морю, в Приазовье, Святослав отвоевал и оставил за собой в качестве опорного пункта для дальнейшего проникновения на берега Понта захваченную некогда Олегом, но позднее утерянную крепость Тмутаракань (Таманский полуостров), которой впоследствии суждено было стать центром стратегически важного княжества в составе Руси.
Святослав выказал себя истинным мастером конного и пешего боя, умелым строителем войска и прирожденным полководцем. Сам неприхотливый, привыкший довольствоваться малым, он и дружину подобрал под стать себе – из людей, которые готовы были обходиться самой простой и грубой пищей, ночевать под открытым небом на конской попоне и подложив под голову седло. Благодаря этому воинство Святослава было очень маневренным, не стесненное обозами, оно быстро преодолевало большие расстояния и внезапно появлялось там, где противник его не ждал. Правда, русский князь честно и заблаговременно предупреждал тех, с кем собирался воевать: «Иду на вы» («Иду на вас»), но все равно его перемещения были столь стремительны, что он заставал неприятеля врасплох.
Наблюдая за внушительными успехами Святослава на поле брани, византийский император Никифор Фока решил втянуть его в войну с дунайскими болгарами. Константинополь таким образом, во-первых, чужими руками хотел подорвать окрепшее при царе Симеоне соседнее южнославянское государство, во-вторых, свести друг против друга две одинаково опасные для империи силы. Эта политика сталкивания лбами своих недругов была типична для Византии, но
Святослав не сразу разобрался, что к чему, и лишь позже понял суть затеянной греками интриги. Собрав большую рать, он выступил к берегам Дуная. Особых колебаний по поводу того, оказывать или нет военную поддержку Царьгра-ду, у русского князя тогда не было. Ведь по договору, заключенному еще его отцом Игорем, он должен был прийти на помощь Византии как союзник.
Несмотря на троекратное превосходство болгар (30 тысяч у них против 10 тысяч у русов), Святослав одержал над ними победу, захватил город Малую Преславу и, облюбовав его, решил там осесть. Свою новую резиденцию он переименовал на русский лад в Переяславец и объявил, что это теперь столица Руси вместо Киева.
Такое основательное утверждение русского князя на Балканах в планы Константинополя, разумеется, не входило. Путем тайного сговора с печенегами, получившими хороший куш, греки побудили их совершить набег на Киев. Степняки осадили город и были близки к тому, чтобы его захватить, но тут подоспел передовой отряд одного из воевод Святослава, а потом и он сам с дружиной, и печенеги откатились назад в степи.
По свидетельству летописи, тогда между матерью и сыном состоялся тяжелый разговор. Ольга сильно хворала, ослабела, чувствовала близкую смерть. С каждым днем ей становилось все хуже. В который уже раз она упрекала сына в том, что он постоянно на чужбине, чем ставит под угрозу всю свою державу. «Дальние земли возьмешь, а свои потеряешь», – вразумляла его княгиня. «Не любо сидеть мне в Киеве, матушка, – отвечал он ей. – Хочу жить в Переяславце на Дунае. Там средина земли моей. Туда стекается все доброе: от греков – золото, ткани, вина, овощи разные; от чехов и венгров – серебро и кони; из Руси – меха, воск и мед».
Вскоре Ольга умерла, и Святослав переложил ношу, которую та столь долго тянула, на своих сыновей. Старшему, Ярополку, он доверил княжить в Киеве, а двух младших – Олега и Владимира – посадил одного в земле древлян, другого в Новгороде. Для себя же он не видел смысла оставаться на Руси – вернулся на Дунай и, начав военные действия, завладел тогдашней столицей Болгарии Великим Преславом (969), одержал победу над войском болгарского царя Бориса II, взял в плен его самого и в результате занял ключевые позиции на Балканах, фактически оказавшись на подступах к Царьграду.
Болгарского царя, заключив с ним взаимовыгодное соглашение, Святослав вскоре отпустил, и тот вернулся к исполнению монарших обязанностей, но уже в качестве сторонника русского князя. Позднее греки отстранили Бориса от власти и вместе с семьей увезли в Константинополь. Здесь они подвергли его унизительной процедуре, заставив публично снять с себя тиару, покрытую пурпуром, золотом и бисером, багряницу (широкий алого цвета плащ, подбитый мехом) и красную обувь. Развенчание монарха символизировало конец болгарской государственности, и действительно Восточная (дунайская) Болгария при Иоанне Цимисхии становится частью его империи.
Конечно, Святослав понимал, что, оказавшись далеко от родной земли, его войско не долго будет боеспособно. Как хороший дипломат, он ищет союзников и пытается опереться на ту часть болгар, которые готовы ради своей страны воевать вместе с русами против Византии. Официальный Преслав идет на заключение мирного договора с русичами, но влиятельная и враждебная Святославу группировка болгарской знати предпочитает объединиться против него с греками.
Расстановка сил резко меняется. Новый византийский император Иоанн Цимисхий был видным полководцем и, изучив излюбленную стратегию и тактику русского князя, выступил против него с большим войском, лишив Святослава преимущества нанесения внезапных молниеносных ударов и навязав ему оборонительные действия. Потерпев поражение под Аркадиополем, русская рать под натиском греков отступает к крепости Доростол на Дунае. После ее двухмесячной осады византийцами Святослав решил дать сражение. Осознавая, что силы не равны и он ведет воинов на верную смерть, князь, по словам летописца, сказал: «Так не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые сраму не имут (не знают. – Ред.), а если побежим, покроем себя позором. Так не побежим, но станем крепко, а я пойду впереди вас. Если моя голова падет, то сами решайте, как вам быть». И дружинники все как один ответили: «Где твоя голова ляжет, там и мы свои головы сложим».
Битва была ожесточенной, упорной, но как мужественно ни билось войско Святослава, перевес сил был не в его пользу, и пришлось отойти под защиту стен Доростола.
В этих условиях единственный выход из положения, который видит князь, – это заключение мира ценой потери захваченных на Балканах территорий. Цимисхия такой поворот событий вполне устраивал, и он согласился беспрепятственно разрешить Святославу увести его значительно поредевшую рать на родину. В ходе переговоров произошла личная встреча византийского императора и русского князя. Ее очевидец, греческий историк Лев Диакон, оставил запоминающийся словесный портрет Святослава. Когда Цимисхий со свитой и телохранителями уже был в условленном месте и поджидал русов, к дунайскому берегу причалила ладья. Святослав, пишет хронист, «сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с густыми бровями и светло-синими глазами, прямым носом, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными усами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он хмурым и суровым. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом (рубином. – Ред.), обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только заметной чистотой».
Во внешности, в том, как держал себя Святослав, было что-то устрашающее – недаром современники сравнивали его с барсом – могучим и ловким зверем.
Возможно, уже тогда почувствовав скрытую угрозу, исходящую от русского князя, император Цимисхий замыслил покончить с ним. Не потому ли он не противился тому, чтобы русичи взяли с собой захваченные ими богатые трофеи, что уже тайно связался с печенегами и подговорил их напасть на Святослава у днепровских порогов? Как всегда, византийцы не поскупились и щедро авансом отблагодарили степняков за их услугу. Предупредив, что в случае успеха им перепадет еще больше, так как русские отряды возвращаются на родину с изрядной добычей.
Напрасно опытный воевода Свенельд, предвидя засаду, убеждал князя идти на Русь не через пороги, а обходным путем. Святослав не послушался – угодил в расставленную западню и, как мог, отбивался со своей малой дружиной от обложивших со всех сторон печенегов, пока не рухнул замертво, изрубленный их саблями. Печенежский хан Куря, празднуя победу над славным воителем, велел отрезать ему голову и сделать из черепа, оковав его серебром, чашу, из которой пил вино во время пиров. Он был убежден, что каждый глоток придает ему доблесть и сообщает дар воинского искусства убитого князя.
Затяжные войны и походы Святослава подняли международный престиж древнерусского государства, расширили его торговые связи с зарубежным миром, особенно со странами Востока. В то же время постоянное напряжение сил, недостаточное внимание внутренним делам, заметная убыль мужского населения, погибшего в сражениях, ослабляли Русь, подрывали основы ее хозяйства.
Как и другие князья-язычники, Святослав был многоженцем, но, имея детей от разных матерей, обо всех в равной мере заботился и даже сына Владимира, прижитого от ключницы Малуши, служившей у Ольги, ни в чем не обделил, признав за ним такие же права, как за остальными своими отпрысками мужского пола.
Малуша – не последний человек при дворе Ольги. В ее ведении управление хозяйством, масса слуг. Но в то же время по своему положению она подневольная женщина, раба, а стало быть, вовсе не пара Святославу. Впрочем, старая княгиня особо не ругала сына за то, что якшался с челядью и неровней ему, а на Малушу хоть и напустилась, но потом укротила свой гнев, наложив на нее сравнительно мягкое наказание: ссылка в село Будутино близ Пскова, где вдали от любопытных глаз и чужих ушей та спокойно и благополучно разрешилась от бремени.
Брат Малуши Добрыня, любимый дружинник Святослава, был не только дядей, но и дядькой (воспитателем) племянника, приставленным к нему с младых ногтей.
На авансцену отечественной истории будущий великий князь-реформатор Владимир Святославич, получивший почетное прозвище Креститель и причисленный Русской православной церковью к лику святых, вступает довольно невыигрышно. Поначалу он идет войной на своего брата, силой берет в жены его невесту, а затем, убив его самого с помощью наемного варяга, становится властителем Киевской державы.
Политика, которую проводит новый великий князь, достаточно традиционна: он стремится закрепить завоевания своих предшественников и расширить и без того обширные владения.
Он побеждает польских славян и занимает несколько городов. Позднее предпринимает успешный поход на восточнославянские племена вятичей и радимичей. В результате этого киевский князь утверждает свое могущество как в старых, так и в новых пределах.
И. Матюшин. Владимир Святославич. Гравюра. 1889
За время своего княжения (980—1015) Владимир Святославич провел две крупные реформы. Обе они были религиозного характера, но та и другая затрагивали основы жизни древнерусского общества, а потому отразились на политике, экономике, социальной сфере, культуре, вызвали большие изменения во всем историческом развитии страны.
На первый взгляд эти реформы диаметрально противоположны и совершенно несовместимы. Ведь одна из них преследовала целью возвеличить язычество, другая – упраздняла его и вводила заимствованную в Византии христианскую веру.
Таким образом получается, что один и тот же правитель проводит две резко контрастные реформы, которые к тому же следуют одна за другой с разрывом в пять лет. Это выглядит поистине парадоксально еще и потому, что в период первой реформы с ведома Владимира в жертву языческим богам было принесено двое христиан. Кроме того, известно, что ни сам князь, ни его подданные-язычники не жаловали христианство за то, что оно не допускало многоженства. У Владимира до его крещения было пять законных жен и еще триста наложниц в Выжгороде, триста в Белгороде и двести в селе Берестове. И вообще, по сведениям летописца, князь был несыт блуда, приводил к себе замужних женщин и девиц на растление, и результатом этого неуемного женолюбия было такое количество детей, что тот же всезнающий летописец не в силах их сосчитать, в чем и признается.
Однако противоречивые реформаторские действия князя Владимира – характерное проявление той самой диалектической борьбы противоположностей, которой столь богато историческое развитие, без которой немыслим прогресс.
Верующий в языческих божеств или в единого Бога-творца человек того времени не мог подходить к своей религии чисто утилитарно, то есть с той точки зрения, что она может дать. Поэтому естественно желание Владимира придать вере подобие власти, а власти – подобие веры. Многобожие (политеизм) было уместно, когда в каждой славянской земле, у каждого племени были свои вожди, старейшины, жрецы и князьки. Но вот настала эпоха, когда надо всем восточным славянством установилась власть великого князя Киевского. Эту новую земную структуру нужно было подтвердить и закрепить «неземными средствами». Сначала Владимир пробует приспособить к новым политическим реалиям привычную языческую символику и атрибутику. Его попытки свести все многообразие языческого архаического пантеона к семи верховным божествам во главе с Перуном – не что иное, как унификация и упорядочение старых символов веры в соответствии с новыми явлениями в общественной жизни. Однако язычество уже не соответствовало сложившейся модели власти и утвердившимся общественным отношениям. Требовалась принципиально иная форма воздействия на умы и сердца – монорелигия. Ею и стало ортодоксальное (византийского образца) христианство, или православие. А первая религиозная реформа была как бы переходной стадией от язычества к христианству. В какой-то мере она подготовила почву и смягчила переход к новой религии.
По преданию, в тот момент, когда Владимир, отказавшись, как от бесполезных, от дальнейших попыток модификации язычества, стал решать, какую религию выбрать, в Киев прислали своих эмиссаров и христиане, и магометане, и иудеи, надеясь склонить князя к принятию своей веры. Ислам Владимир якобы отверг из-за не показавшегося ему обряда обрезания, отказа от свинины и в еще большей степени запрета пить вино. «Руси есть веселие пити, – будто бы сказал князь, – и не можем быть без того». Не понравился князю и распространенный у мусульман обычай интимной близости без оплодотворения и продолжения рода. Выслушав иудеев, Владимир спросил, где отечество их. «В Иерусалиме, – отвечали послы, – но Бог, разгневавшись на нас, расселил нас по чужим землям». – «И вы, наказанные Богом, осмеливаетесь учить других! – в гневе воскликнул Владимир. – Мы не хотим подобно вам лишиться отечества». Потерпели неудачу и послы римского папы. Больше других пришлась по душе князю греческая вера, которую исповедовала бабка Владимира Ольга, а потом по ее примеру и его старший брат Ярополк. В пользу этой веры он и сделал свой выбор.
Полулегендарные летописные свидетельства позволяют толковать крещение Руси как только волеизъявление самого Владимира, а тот факт, что он остановился на православии, считать делом случая и результатом личных предпочтений князя. Это не так. Русь все больше и больше начинала развиваться по образу и подобию своей могущественной соседки – Византийской империи. В ее политическом устройстве Владимир не без оснований видел идеал для своей страны. Ну и, разумеется, свою роль сыграли тесные политические, экономические и культурные связи с Византией и крещеным славянским миром. Вот почему альтернативой язычеству на Руси становится именно восточный (византийского обряда) вариант христианства. С крещением Русь еще быстрее и целенаправленнее продолжает развиваться по византийской модели. Переход киевского князя в новую веру был закреплен его браком с византийской царевной Анной.
Христианство на Руси прижилось не сразу. Великий князь повелел довести до сведения каждого, что тот, кто откажется креститься, станет его личным врагом. Угроза возымела действие, и все же народ открыто роптал и плакал, видя поругание своих прежних богов. По приказанию Владимира одних идолов разрубали на части, других жгли, третьих топили. Деревянную статую Перуна в Киеве привязали к лошадиному хвосту и поволокли к Днепру, осыпая поверженного кумира ударами палок. Потом его сплавили по реке подальше от города.
Крещение обычно проводилось так, чтобы охватить как можно больше людей. Киевляне, например, в заранее объявленный день спускались к Днепру и одновременно кто по пояс, кто по грудь, кто по шею заходили в воду. Это была их общая купель. А на берегу священники читали молитвы.
Далеко не везде все проходило гладко и добровольно. Некоторые отказывались выполнять волю Владимира, сопротивлялись, упирались, и княжьи мужи силой загоняли их в воду.
В Новгороде многие готовы были умереть, лишь бы не предавать милой сердцу веры отцов и дедов. Немало крещеных продолжали в душе оставаться язычниками и поклоняться прежним божествам. Язычество еще очень долго сохранялось и напоминало о себе. И не столько как религия, сколько как образ жизни, житейская философия, система устоявшихся традиционных ценностей. Христианство на Руси тоже воспринимает и впитывает те или иные черты язычества. Православные праздники всюду и везде упорно справляли на языческий манер. Люди перенесли на святых привычный им культ прежних кумиров. Так, святого Илью они наделили характерными свойствами громовержца Перуна, а в святом Власии видели защитника домашней скотины наподобие Велеса.
После принятия христианства основной заботой Владимира стала защита русских земель от степных кочевников-печенегов. Князь спешно начинает укрепление южных и юго-восточных границ своего княжества. По его велению возводят военные городки по рекам Десне, Трубежу, Суле, устраивают огромные насыпные земляные валы и роют глубокие и широкие рвы, тянувшиеся на десятки верст.
Нуждаясь в пополнении войска, Владимир принимал в свою дружину всех, кто был смел, удал и умел хорошо воевать. Это могли быть крестьяне, мастеровые, торговые люди, слуги, дети духовных лиц и церковного причта. Особо ценились силачи. Но прежде чем быть принятым на службу к князю, нужно было пройти испытание: показать, кто чего стоит. Былины о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, сказка о Никите Кожемяке дают представление о том, какие отборные витязи были в боевой рати Владимира Святославича.
В интересах безопасности и сохранения целостности русских земель Владимир проводит реформу управления княжествами. Она способствует централизации и окончательному подчинению Киеву ранее присоединенных и обложенных данью восточнославянских племен.
Став христианином, Владимир запретил было казнить уголовных преступников – грабителей, разбойников и даже убийц, так как не хотел брать грех на душу. Он распорядился наказывать их денежными штрафами, но столь мягкая мера привела к настоящему разгулу преступности. И тогда, взяв за образец устроение отцовское и дедовское, князь отказался от «моратория» и повелел восстановить смертную казнь.
Владимир так и не овладел грамотой. Но это не мешало ему интересоваться книгами и тянуться к знаниям. Грамотеи подолгу читали ему, и он жадно впитывал услышанное. Остро осознавая, что ученье – свет, а неученье – тьма, князь приложил усилия к распространению грамотности. По дворам состоятельных людей собрали детей и отдали их в обучение. Сыновей своих он тоже заставил постигать книжную премудрость. Так что они, в отличие от отца, были грамотны.
Владимир Красное Солнышко – так ласково и вместе с тем почтительно именовал народ великого князя Киевского. Так назван он и в исторических песнях и былинах и других фольклорных произведениях.
Один из расхожих сюжетов в устных сказах о Владимире Святославиче – княжеские пиры:
Народ не случайно запомнил и отразил в своем эпосе пиры князя Владимира. Князь, устраивая застольные праздники для бояр и воинов, не забывал о простом люде. Любой человек, независимо от своего происхождения и достатка (вплоть до последнего нищего), мог рассчитывать на княжеское угощение и место за столом. Бедным и неимущим на княжьем дворе всегда давали пищу и деньги. Для больных, убогих, престарелых по приказанию Владимира специально возили по улицам хлеб и мясо, рыбу и мед, квас и пиво в бочках. Это не было дешевым популизмом и заигрыванием с народом: князь считал такую посильную помощь своим христианским долгом. Что же касается знаменитых пиров князя Владимира, то они были убедительным свидетельством демократизма общественного устройства Древней Руси. Ведь пиры очень напоминали порой старое славянское вече, на котором и сам князь держал слово, и другим высказаться давал, и совета испрашивал. Особенно славились княжеские пиры по осени. Это были шумные и красочные праздники урожая, на которые Владимир Святославич созывал «множество народа» и на которых столы ломились от яств и напитков.
И, глядя на князя, от души веселившегося на этих пирах, трудно было распознать в нем большого государственного мужа, усилиями и стараниями которого в немалой мере Русь прочно заняла положение одной из крупных и сильных европейских держав.
Безусловно, в летописном портрете Владимира (в крещении Василия) после принятия им православной веры сразу бросается в глаза разительная перемена, которая с ним внезапно произошла. Из грубого, мстительного, заносчивого и завистливого человека он вдруг чудесным образом превратился в кроткого, незлобивого апостола смирения с благостными мыслями и поступками. Конечно, подобное разительное преображение варвара-язычника в полусвятого – миф, и удивительная метаморфоза князя – факт не столько исторический, сколько литературный.
Как ни странно, Ярослав Мудрый, которого любой школьник знает как радетеля за единство Руси, начал свою «политическую карьеру» как борец за обособление своего удела (земли) и типичный сепаратист, вызвавший тем самым немалую смуту. Правда, тогда его еще не называли Мудрым. Он княжил в Новгороде и был подвластен державному отцу – великому князю Киевскому Владимиру Святославичу.
И вдруг в 1014 году Ярослав демонстративно отказывается прислать в стольный Киев положенные 2 тысячи гривен – ежегодный взнос новгородцев в великокняжескую казну.
Почему молодой князь бросил отцу такой вызов, что заставило его пойти на обострение отношений с могущественным родителем – можно догадаться: Ярослав был старшим сыном Владимира после Святополка, но, поскольку тот злоумышлял против отца и даже готовил против него восстание, он не только лишился расположения отца, но и был на какое-то время заключен в темницу.
Следующим по старшинству был Ярослав, и он рассчитывал, что Владимир приблизит его к себе, выделит из других сыновей и проявит к нему особую благосклонность. Тот, однако, оказал предпочтение младшему по годам Борису. И Ярослав не стерпел несправедливости, не захотел мириться с нарушением древнего обычая, согласно которому первое место среди сыновей, будь то семья простого мужика или великого князя, всегда принадлежит старшему по возрасту.
Непокорство Ярослава вызвало сильный гнев Владимира. Он начал было снаряжать поход на Новгород, чтобы проучить своевольника и ослушника, но внезапно заболел и умер, не успев даже решить, кому из детей быть его наследником.
На Руси настает период разброда и шатаний. Великим князем, руководствуясь тем же принципом старшинства, объявляет себя Святополк. А для верности, чтобы братья не оспаривали его первенство и право на киевский стол, он подсылает убийц сначала к Борису, затем к самому младшему из Владимировичей – Глебу и, наконец, к Святославу. Все трое были убиты. За братоубийцей прочно закрепилось злое прозвище Окаянный.
В единоборство с пролившим родную кровь Святополком вступает Ярослав. Не один год продолжалась меж ними усобица. Победителем из нее вышел Ярослав, а Святополк Окаянный, по одним сведениям, умер от ран, полученных во время сражения с войском брата, по другим – погиб в безлюдном, пустынном месте на границе Польши и Богемии, где вынужден был скрываться.
М. Микешин, И. Шредер, В. Гартман. Ярослав Мудрый на памятнике «Тысячелетие России». 1862. Новгород Великий
На этом распри между сыновьями Владимира кончились. Вспыхнувший было конфликт Ярослава и Мстислава Удалого по обоюдному согласию разрешился полюбовно. Говоря современным языком, они пришли к консенсусу. Ярослав княжил в Киеве с 1019 по 1054 год, находясь в полном ладу и в миру и с Мстиславом, и с последним из двенадцати оставшихся в живых (своей смертью от болезни умер только Вышеслав – все остальные Владимировичи полегли в междоусобной борьбе!) братом – Судиславом.
Летописец отмечает, что, став единодержавным правителем, Ярослав показал себя опытным, не знавшим поражений полководцем. Он твердо отстаивал интересы Руси в Прибалтике, успешно воевал с чудью (финскими племенами), ходил в землю Литовскую и Мазовецкую (Польскую), нанес сокрушительное поражение печенегам.
Причем князь был не только талантливым воеводой, но и настоящим ратных дел мастером. В нем чувствовалось семя легендарного князя Святослава Игоревича. Несмотря на врожденную или приобретенную хромоту (мы этого точно не знаем), он был необычайно быстр и сноровист в бою, что в сочетании с редкой храбростью делало его воином исключительным.
Хорошие отношения с зарубежными монархами Ярослав стремится закрепить выгодными для Руси брачными союзами. Эту новую дипломатию он начал проводить, сыграв свадьбу с дочерью шведского короля Олафа Шётконунга Ингегердой (в крещении Ириной), получив в качестве приданого от тестя земли в районе Ладожского озера, известные как Ингерманландия, или Ингрия. Сестру он выдал замуж за польского князя Казимира, свою старшую дочь Елизавету – за норвежского принца Гаральда Сурового, среднюю Анну – за французского короля Генриха I, младшую Анастасию – за венгерского короля Андроша I. Всеволод Ярославин был женат на дочери византийского императора Константина Мономаха, а двое других сыновей киевского князя – Вячеслав и Святослав – на немецких принцессах. Таким образом династические связи с царственными домами Европы позволили еще более упрочить международное положение Русского государства.
Ярослав дорожил добрососедскими отношениями, но никогда не шел у них на поводу и в международных делах превыше всего ставил русские интересы.
Узнав, что во время пребывания в Царьграде один из русских купцов был убит, повздорив с греками, великий князь отправляет в Византию большое войско во главе со старшим сыном Владимиром. Он идет на прямое столкновение с могущественной державой, ибо не может и не хочет допустить, чтобы страдал престиж Руси и чтобы кто-либо мог безнаказанно не только убивать, но и обижать или притеснять его подданных.
Столь же решительно Ярослав без согласования с константинопольским патриархом поставил митрополитом не грека, как раньше, а человека славянского происхождения по имени Илларион. Он поражал современников своей ученостью и красноречием, а позднее прославился как автор сочинения «О законе и благодати». Пусть русская церковь тогда еще не стала автокефальной (независимой и самоуправляющейся), но и учреждение собственной митрополии – событие, которое трудно переоценить.
Историки справедливо называют Ярослава неутомимым строителем Руси и создателем новой христианской культуры. Его старания водворить в стране тишину и спокойствие не пропали даром. Он понял, в чем заключается корень раздоров и неурядиц, и неукоснительно и твердо отстаивал принцип единовластия. Механизм его действия был достаточно прост по замыслу, но куда труднее было его осуществить! И тем не менее Ярослав добился своего, заставив младших родичей повиноваться ему так же, как дети в тогдашней семье слушались отца. Тех же, кто посмел пойти против воли великого князя, ждало лишение удела. В итоге Ярослав стал непререкаемым авторитетом, хозяином в Русском государстве, с которым прочие князья находили нужным считаться и советоваться, прежде чем предпринять какие-то ответственные самостоятельные шаги.
Если до Ярослава и было единовластие, то это, по меткому выражению непревзойденного русского историка Василия Осиповича Ключевского, скорее случайность, а не политический порядок. Ярослав же, как сказано в летописи, принимает «власть русскую всю», становится «самовластцем» Русской земли. Он чеканит свою монету («ярославово серебро»), и в ряде случаев его, подобно византийскому монарху, даже титулуют царем (кесарем)и императором.
Из чего же слагается реформаторство Ярослава и почему он удостоился почетного прозвания Мудрый?
Видный отечественный историк Николай Иванович Костомаров, признавая многие заслуги Ярослава, в первую очередь отмечал, что более всего он оставил по себе память своими делами внутреннего устроения. Однако труды великого князя по совершенствованию управления в подчиненных ему землях и укреплению новых начал жизни, внесенных христианством, не сведешь к перечню конкретных мероприятий, не разложишь по полочкам и не разобьешь по пунктам.
В его деятельности пересекались и тесно переплетались сразу несколько важных созидательных линий.
Расширив границы русского мира покорением новых земель, Ярослав умелой организацией власти не только удержал их, как, впрочем, и старые, в повиновении, но и ухитрился сделать это, не прибегая к оружию. «…И была великая тишина на русской земле», – свидетельствует летопись.
Вслед за Владимиром Ярослав стремится создать систему прочной защиты Руси от степных кочевников. При нем продолжается начатое еще его отцом возведение в угрожаемых местах и районах укрепленных городов, высоких земляных валов и других преград. Достигнув соглашения с полукочевыми племенами, жившими вдоль русской окраины (торки, берендеи и т. п.), Ярослав, сохранив за ними право на самоуправление и предоставив еще ряд льгот, приобрел в их лице мобильные пограничные отряды. К тому же их конница была готова по требованию киевского князя незамедлительно выступить к нему на помощь.
О политической зависимости младших областных князей от великого князя по образу и подобию семейного права между отцом и детьми уже говорилось. Остается добавить, что эта патриархальная норма, возведенная в ранг государственного принципа, на какое-то время оказалась эффективна.
Судя по всему, Ярослав был в курсе многих законоположений, принятых за рубежом. Хорошо знал он и церковные и гражданские уставы, действовавшие когда-либо в разных русских княжествах. Известно, что при князе Олеге и позднее руководствовались так называемым Законом русским, который существовал в устной форме и восходил к народному обычаю, практике кровной мести. Ярослав – инициатор создания первого письменно зафиксированного кодекса. Этим было положено начало общерусскому законодательству. Немалая часть текста с конкретными положениями и статьями, составленными при Ярославе, вошла в знаменитую Русскую Правду. Недаром некоторые современники отзывались о нем как об установителе правды и закона и даже именовали его Правосудом. Издав уложение законов, он учредил в стране порядок, установил твердые пошлины, ограничил произвол и судебные полномочия удельных князей, усилил центральную власть, укрепил положение ремесленников и торговцев. Оживилась жизнь городов, по воде и посуху купцы везли туда свои товары, и спрос на них не падал, обеспечивая бесперебойный сбыт и барыш.
В истории Ярославу суждено было остаться под простым, но лестным и выразительным прозвищем Мудрый. Из летописных свидетельств он предстает перед нами как основатель многих городов. Например, им были заложены носящие его имя Ярославль и Юрьев (при крещении князь получил имя Юрий). Его стараниями в ознаменование победы над печенегами сооружен храм Святой Софии в Киеве и начата София новгородская, не без участия князя основаны Киево-Печерская обитель и Юрьев (Святого Георгия) монастырь в Новгороде, возведены такие архитектурные памятники древнего Киева, как церковь Святой Ирины, Золотые ворота с церковью Благовещения над ними. Больше того, именно в годы его княжения русские города и поселения постепенно начали приобретать христианский облик.
И еще Ярослава Мудрого поминали добрым словом как ревнителя просвещения. Сам человек грамотный и начитанный, он хорошо понимал всю важность и пользу книжного учения. С этой целью он по примеру своего отца, Владимира Святославича, еще сидя в Новгороде, приказал отобрать триста детей и отдать их в обучение грамоте. Страстный книгочей, Ярослав мог просиживать за книгами днем и ночью. Кстати, он положил начало собиранию книг на Руси: те рукописи (главным образом переводы с греческого), что были им куплены и размещены в храме Святой Софии в Киеве, составили первую упоминаемую в летописи русскую библиотеку.
Земля дрожала от конского топота. Мимо дома, где жил маленький Кузьма, с гортанными криками проносились всадники. И было их так много, что казалось, нет им числа. Пыль стояла столбом, и нескончаемый поток людей на лошадях, с копьями в руках и луками за плечами, был похож на какое-то сказочное чудовище, у которого были одновременно и человечьи, и конские головы.
Кузьме было страшно, но он не плакал. Его отец, плотник Петр, раз и навсегда внушил сыну, что мальчик – будущий мужчина, а потому лить слезы ему никак не годится. Это стыд и позор.
С утра и до полудня мчались страшные всадники по той улице Чернигова, на которой стоял дом Петра, и по соседним улицам тоже. Кузьма уже знал со слов взрослых, что это пришла на Русь новая напасть – половцы.
Великий князь Владимир Мономах. Портрет из Царского титулярника. 1672
О половцах Кузьме рассказывал отец. Это был жестокий и воинственный народ. Тучи половцев на не очень больших, но выносливых и крепких лошадях стремительно передвигались с места на место и заняли все русские степи. Они нападали то на одно княжество, то на другое, разоряли города, грабили мирное население, и не стало на Руси от них житья.
Поэтому отец Кузьмы, плотник Петр, решил оставить родной Чернигов и податься вместе с семьей в далекие, но зато более безопасные края. Однако не успел. Пока собирались и готовились, половцы взяли и нагрянули.
Была у Петра слабая надежда, что, может быть, беда минует его скромный дом. Брать-то у них особо было нечего.
Но не тут-то было! В тот же день, когда степняки ворвались в Чернигов, они наведались в дом Петра и вынесли все самое ценное. Даже глиняными, ярко раскрашенными игрушками Кузьмы и его сестер не побрезговали. Красивую, затейливо вырезанную из липы свистульку и ту прихватили. После них в доме Петра стало, как говорится, хоть шаром покати: ни вещей, ни посуды, ни продуктов. Только на плохонькую одежду да на нехитрую обувку не позарились жадные пришельцы. А вот единственную лошадь вместе с полугодовалым жеребенком увели.
Жена Петра Арина переживала и сокрушалась. Жаль ей было и лошадь с детенышем, и нажитого нелегким трудом добра, и съестных припасов.
«Не плачь, мать, – утешал жену Петр. – Вон Кузьма и то не плачет. Слава Богу, хоть мы все целы-невредимы. А ведь всяко могло случиться». – «Да это уж точно», – соглашалась Арина, но все равно никак не могла успокоиться.
Одно только радовало Петра: его плотницкий инструмент не попал во вражьи руки. Надежно припрятал хозяин орудия своего труда. А значит, приедет он на новое место и сразу за работу может приниматься. Петр не сомневался, что своим плотницким ремеслом он семью и в чужих краях прокормит.
Половцы ушли так же внезапно, как и появились. Можно было, конечно, зажить по-старому. Хоть пуст теперь дом у Петра, но все же стены и крыша есть. Не на улице же они с женой и детишками остались. Вон на другом конце города степняки взяли и пустили красного петуха во дворе сапожника Ефрема. И только за то, что его двенадцатилетний сын швырнул в сторону проносившейся мимо конницы камень. Какой-то половецкий воин заметил это, попридержал коня и с горящим факелом в руке подъехал к рубленой стене хозяйственной постройки и поднес пламя к стрехе крыши. Огонь тотчас побежал вверх, и вскоре занялся и двор Ефрема, и соседние с ним – все сгорели дотла. Стало быть, семья плотника еще легко отделалась.
Больше всего его с Ариной огорчало то, что во главе половецкого войска стоял не кто-нибудь, а русский князь Олег Святославич – сын Святослава Ярославича киевского и внук Ярослава Мудрого. И странное дело, правивший в Чернигове князь Владимир Всеволодович, носивший гордое прозвище Мономах (Единоборец) и тоже Ярославов внук, вместо того чтобы защищать свой город и удел, полученные им от отца, вдруг взял и уступил Святославу. По слухам, он уклонился от сражения, потому что не хотел сеять рознь и вражду на Руси и допустить, чтобы один князь воевал против другого. Оставив Чернигов, Мономах с дружиной ушел в Переяславль и сел княжить там.
Никак все это не укладывалось в голове Петра. Вроде бы слыл он мужиком неглупым, сметливым, но тут не мог взять в толк, почему их князь позволил другому беспрепятственно захватить отчину свою Чернигов да еще половцев на город навести? Допустим, когда-то Чернигов принадлежал отцу Олега Святославича, но мало ли что когда было?!
И еще не понимал Петр, как это Владимир Мономах, слывший первым на Руси воеводой и грозой половцев, без боя сдал Чернигов.
Неужели не ясно князю, думал Петр, что так Русь не собрать, ибо и свои, и чужие уважают только силу. И кто, рассуждал плотник, оценит благородство Мономаха и его высокие побуждения? Все решат, что он отдал Чернигов Олегу по слабости, из страха не одолеть его и половцев.
Все хорошенько взвесив, Петр твердо решил уезжать. «Кто знает, – рассуждал он, – вдруг эта вражья сила завтра вновь придет? И тогда уж неизвестно, что будет. Один раз, спасибо, обошлось, а как в следующий раз сложится, один Бог знает».
У плотника Петра была своя правда, а у князя Владимира Мономаха – своя.
Когда-то Владимир Всеволодович отказался от завещанного ему отцом великого княжения. Это был с его стороны жест доброй воли – Мономах посчитал, что, если примет киевский стол, тотчас последует новая вспышка междоусобных войн. Потому вместо себя посадил он в Киеве двоюродного брата Святополка Изяславича и действительно на какое-то время добился этим мирной передышки. А не провозгласи он его великим князем, тот наверняка пошел бы на него, Владимира, с ратью. Нет, Мономах не раскаивался в своем решении. Он все сделал правильно и, как мог, сплотил, сдружил русских князей, созвал их на съезды, убедил сообща собрать войско и выступить в совместный поход против половцев.
Мономах не жалел усилий, чтобы предотвратить межкняжеские распри. Поэтому он готов был поступиться личными интересами, как сделал это и в 1094 году, без сопротивления отдав Олегу Святославичу Чернигов.
Ради единства Руси Владимир Всеволодович шел на жертвы, усмирял самолюбие, давил в себе гнев, забывал про собственные амбиции. Ведь цель того стоила.
Мономах умел заглядывать в будущее, предвидеть ход событий. Время доказало его историческую правоту. В 1113 году он со всеобщего согласия примет великое княжение, пресечет своеволие отдельных князей, уймет алчных ростовщиков, вызвавших неуемной погоней за барышом народное возмущение, и будет править крепкой рукой. Встав во главе объединенных русских сил, он сокрушит половцев и, замирив
Русь, станет истинно старшим князем, которого почитали и власть которого не оспаривали. Он прожил хорошую жизнь, насколько человеческая жизнь может быть хорошей. Она была наполнена усердием и трудом, преодолением искушений и молитвами, ратными подвигами и успехами. Он работал не на себя, а на свою страну. Он был в мире с собой, в мире с людьми, в мире с Богом.
Своим детям Мономах оставит «Поучение» – блистательно написанное напутствие с рассказом о собственной жизни и простыми, исполненными опыта и мудрости советами, как властвовать и держать других в повиновении, как строить отношения с людьми, как воевать, не посрамив своей чести, и как оставить по себе добрую память.
Сам он прожил славную жизнь и мог послужить примером идеального правителя Руси, сочетавшего в себе лучшие качества христианина: любовь к ближнему, крепость в вере, преданность долгу, великодушие, мужество, щедрость, трудолюбие. Еще и после его смерти, когда великое княжение перешло к сыну Мономаха Мстиславу Владимировичу, по словам летописца, «все русские князья жили в тишине, не смея один другого обидеть».
А что же стало с семьей плотника Петра? Как ни страшно было, он с женой и детьми пустился в дальнюю дорогу. Арина от кого-то слышала, что тех, кто подался в новые края, всюду подстерегают опасности: и дикие звери могут напасть, и от разбойников нет спасения.
«По мне лучше волк с медведем, чем половцы, – отвечал на это Петр. – А грабители, Бог даст, нас с малыми детишками не тронут. Что у нас с тобой брать-то? Стало быть, и говорить не о чем. К тому же что всякие слухи собирать. Знаешь же, что у страха глаза велики. Едем, и не бойся ничего».
Но легко сказать «едем». А как ехать? Денег нет, лошади нет, провизии в дорогу тоже нет.
К счастью, нашелся покупатель на дом. Это было хорошее, крепкое строение. Его еще дед Петра ладил и сделал все на совесть. И Петр свой дом содержал в порядке: подновлял, перестилал крышу, вместо двух покосившихся ступенек крылечко с резными перилами, тесовым навесом и нарядной лесенкой смастерил. Все свое плотницкое умение в эту работу вложил. Так что дом был на славу – любо-дорого посмотреть. Неудивительно, что Петру удалось продать его быстро, без особых хлопот и не по самой низкой цене.
И еще повезло Петру в том, что встретил он на базаре знакомого печника, который со всем своим семейством тоже решил перебираться на новые земли. Тот предложил ехать вместе. Оно, дескать, и веселее, и безопаснее, и дешевле.
«Я человек бывалый, – говорил печник. – В новые земли уже не раз ездил, что и как там, знаю. Будем друг дружки держаться и помогать друг другу, не пропадем и вернее доберемся».
Вот так и отправились обе семьи в путь-дорогу и не без приключений, но доехали до города, который им обоим приглянулся и где, как выяснилось, требовались умелые рабочие руки. Там они и осели. О половцах местный люд слышать слышал, но сами они туда не наведывались. И решили плотник с печником, что им с женами и детишками тут самое место, и начали потихоньку обзаводиться хозяйством да строить новую жизнь.