30.10.1981г.
Заявление
Пользуюсь поводом, чтобы сказать: насильственное удерживание меня в лагере считаю большой социальной ошибкой, порчей, запугиванием и развращением народа.
Я говорил это на суде, скажу и в лагере: статьи 70 и 190-1 УК РСФСР изжили себя, сегодня они суть узаконенное беззаконие.
Изжило себя -- сегодня -- преследование за мысль, за свободно высказанное мнение о мире, о стране, о человеке.
Пагубой для сегодняшнего нашего общества являются "законы", запугивающие народ арестом за "неправильную" мысль, за "неправильное" слово, за "ошибочный" плакат.
Эти законы лишают советский народ чувства глубины жизни, истинного человеческого достоинства, радости бытия.
Я не голодаю в день 30 октября, чтобы не создавать иллюзии, что я нормально питался во все остальные дни лагерной жизни.
Нет! Кому-то придется ответить за морение меня голодом. За все те дни, что я -- не по собственной воле -- сидел на воде да на 450 граммах хлеба. За то, что гуманный строй издевался над моим здоровьем, оскорблял насилием мое достоинство и достоинство моих близких, людей, которые любят меня и... предположить не могут, что меня здесь морят голодом, вынуждают худеть, держат взаперти.
А все почему? Потому, что я не гнусь, не сдаюсь, не приобщаюсь и не причащаюсь к коммунистическому взгляду на жизнь. А как меня хотят убедить в истинности коммунистического мировоззрения? -- Через желудок.
С безмерным цинизмом исполнители коммунистического государства говорят мне: "Что ж... Не понимаете через голову -- поймете через живот... До многих так легче доходит..." Вот вам и ваше собственное противоречие (любите вы искать у других -- не угодно ли взглянуть на себя): заявляя о гордости, достоинстве, несломленности советского человека, как же вы пополняете парк советских людей людьми согласившимися с вами через желудок, людьми сдавшимися, сломленными, на все готовыми за пайку в 600 граммов?
И что это за гордость, достоинство и уважение к себе у народа "убежденного" боязнью коммунистического насилия, ареста, голода.
Да и вы-то сами, исполнители коммунистического государства, -- вы ведь тоже боитесь, у вас ведь тоже один аргумент, одно оправдание -- страх. Страх лишиться зарплаты, страх сесть самим за человеческое проявление.
Как же получается, что самые гуманные, самые человечные люди на земле морят меня голодом, спокойно взирают на то, как я худею, как разрушается мое здоровье? И тут же печатают в "Литературке": "Делиться как хлебом", а в "Правде": "Давайте посмотрим в глаза друг другу: все ли мы сделали для утверждения добра?"
"Делиться как хлебом" -- что ж вы не делитесь? Или это и есть ваше "добро" -- морить голодом, не давать досыта хлеба за то, что я вышел на площадь с плакатом требующим свободы слова и для людей некоммунистических мировоззрений? За то, что я написал работу, в которой разбил основы и опоры коммунистической идеологии? Кого в споре победить не можем, того уморим голодом -- вот оно какое ваше добро, вот оно о чем вы договариваетесь, глядя в глаза друг другу.
"Правительства падают ото лжи" -- говорил Карлейль. Ложь ваших жизней, ложь ваших самооправданий ясна и вам самим и все яснее другим, многим уже. Вам, исполнителям зла, надо перестать лгать себе, отринуть неправедную зарплату, вернуться в человеки, обрести душевное равновесие в таких простых человеческих делах, как дележ хлеба с голодающими. А вы как думали? Бесплатно звание человека не дается!
Вы сделали наши животы ареной "идеологической" борьбы, но я-то сам вовсе не желаю убеждать вас через свой живот. Нет! Пусть этот "метод аргументации" навсегда останется атрибутом коммунистического образа жизни, коммунистической "науки убеждать", примером коммунистического "уважения" к человеку.
Я же приму все меры к культивированию старого уважения к человеку, подчеркну неприемлемость для меня экстремистских, ирландских1, подающих пример неуважения к себе, средств борьбы с бесчеловечием.
30 октября 1981.
Вазиф Мейланов.
Личное дело заключенного, том 1, листы дела 224-225.
ЗАЯВЛЕНИЕ НАчАЛЬНИКУ ЧИСТОПОЛЬСКОЙ ТЮРЬМЫ ОТ 10.09.82 г.
Начальнику Чистопольской тюрьмы
капитану Романову
от Вазифа Мейланова
Заявление
"Нет прав без обязанностей и нет обязанностей без прав", -- так написано в конституции.
-- Ну так вот: права жить в своей квартире у меня нет?
-- Нет...
-- Значит нет и никаких обязанностей.
Пробуют мне говорить, что, мол, у нас общество стоит на принципе "кто не работает, тот не ест". Отвечу. Общество может заявлять свои претензии только к членам общества, а я ведь изолирован, отлучен от общества, я поставлен вне общества -- ну так не подходите ко мне с правилами общества, в котором я не живу. Пустите меня в общество и я начну зарабатывать себе на хлеб, как делал это до 25 января 1980 года.
"Сердцевина зла" коммунизма в том, что коммунизм, лишая человека всего, еще с него, человека, смеет чего-то требовать.
Во всех странах принята одна форма насилия: запрещение делать нечто, вы, коммунисты, выводите насилие на качественно-новую ступень: вы насилием пытаетесь заставить делать нечто. Заставлять не делать -- это одна ступень насилия, низшая. Заставлять делать -- это другая ступень насилия, высшая, на ней насилуется душа. А я ведь ставлю себе целью понижать уровень насилия в мире, тем паче насилия духовного. Потому не работаю: я требую, чтобы вы сошли с этой ступеньки насилия -- не принуждали людей делать то, чего они делать не хотят. Да и как вы принуждаете? Самым гуманным способом (без пролития крови) -- через желудок. Как говорит лейтенант Дускаев: "До многих через желудок доходит легче, чем через голову". Увы, я к тому подклассу не принадлежу. Когда мне объясняют через желудок, я просто худею... и только (ха-ха!). Понимаю же я только через голову. "Таков мой организм -- извольте мне простить невольный прозаизм".
Далее. А... так ли уж я бездельничаю и деградирую в камере? Внимательный наблюдатель (а таковые у вас есть) заметит, что 16 часов в сутки я читаю, пишу, хожу и всегда -- думаю. Разве это не работа? Старший лейтенант Чурбанов говорит, что это я "для себя работаю, а надо чтобы "общественно-полезно". Ну, а я считаю, что все, что я делаю лично для себя полезно и для общества, в частности, тяжелая работа отказа от работы (а ведь наверное и старший лейтенант Чурбанов согласится, что работа эта ой какая тяжелая) крайне полезна "всему нашему советскому народу"
Говорят, что я же ведь "ем хлеб, а не работаю". Видите ли, если рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция меня боятся, то платить за этот страх должны они сами. Так уж жизнь устроена, что каждый платит (и расплачивается) за свои страхи сам. Иначе у нас получится, что я плачу за страхи трех наших неантагонистических классов -- это будет несправедливо!
Давайте бросим лукавить -- ведь не мой труд вам надобен, не созданные мной "материальные ценности", -- вы этим трудом хотите меня "исправить". Простите мне, но я не хочу исправляться; ну-у, если уж вы так хотите, есть, наверное, и у меня недостатки, я борюсь с ними, но не плетением сеток под страхом голода!
Видите ли, я в детстве прочитал много книг классиков советской литературы, которые, как я теперь вижу, сослужили-таки мне добрую службу. "Какую?" -- спросите вы. А такую, что не уступать насилию. Ну что мне скажут Гайдар и Фадеев, если я из одного страха голода, то бишь, подчинившись насилию, изменю своим убеждениям? Видите, как дело оборачивается: вы хотите меня заставить пойти против учивших хорошему Гайдара и Фадеева (а разве не учили они жизни не щадить за человеческое достоинство?). Вот и получается, что это именно я защищаю Улю Громову и Любку Шевцову, а вам достается роль их оппонентов (я улыбаюсь).
Помнится, у нас в конституции говорится о гармонии личных и общественных интересов. Ну так давайте я буду заниматься интеллектуальным трудом: писать статьи "по математике" и "по литературе", переводить с английского. Нет, вы на это, не идете и не пойдете. Ибо этот труд меня не исправит. Меня исправит только вязание сеток. Позвольте тут с вами не согласиться. Давайте бросим играть в прятки и признаем, что я политзаключенный. Меня арестовали за то, что я написал работу "Заметки на полях советских газет", каждая страница которой была подписана моим именем и фамилией, и за то, что я вышел на площадь в Махачкале с плакатом, объясняющим все беды нашей страны отсутствием свободы слова и протестующим против преследования властями академика Сахарова. Это политические действия, разрешенные во всех цивилизованных странах. Ну а если вы за них все же сажаете, то и держите посаженных, как положено держать политзаключенных: ни о какой работе речи не заводите (другое дело, если человек сам желает работать, -- такая возможность должна ему быть предоставлена), не ограничивайте количества продуктовых посылок, не ограничивайте свиданий с родственниками и близкими и со всеми желающими встретиться с политзаключенным. Перестаньте применять пытки голодом к политзаключенным, перестаньте голодом разрушать их здоровье. Я имею право говорить об этом, ибо из 15 месяцев проведенных в колонии 9 месяцев отсидел в ШИЗО, был доведен до дистрофии, до больницы.
Чурбанов говорит мне: "Не мы Вас посадили -- Вас посадил народный суд". -- Этому народному суду я дал отвод, заявив, что "уголовный суд не полномочен судить книги и плакаты" и что сидящую за столом троицу я признаю не за суд, а за президиум собрания посвященного встрече некоммунистического мыслителя с общественностью. Не признав суда над собою, не стал я писать и кассации.
Так что разговоры о "народном суде" давайте оставим. И останется у нас только одно: из понимающих через голову вы хотите сделать понимающих через живот, людей желали бы вы перевоспитать в морских свинок, за порцию корма пляшущих на задних лапках. Я борюсь против этого.
10 сентября 1982 года.
Вазиф Мейланов.
Личное дело заключенного, том 2, листы дела 170-172.
ЗАПИСКИ ГУЛЯКИ
3-го апреля 1988 года.
Вчера зашли ко мне замначальника Верхневилюйского отделения милиции О.А.Агеев и местный участковый Д.Д.Кривошапкин, так это, по-приятельски, заодно сообщили, что надо работать, я ответил, что почему бы, раз так, государству не дать мне работать, они сказали, что не знают, но работать надо, иначе они будут вынуждены меня привлечь к суду за тунеядство, ну, мою позицию они знают, поэтому я развлекся тем, что перебрал цепочку событий, я потребовал у завроно Н.Ф. Иванова предоставить мне работу по специальности, дескать, в вашей конституции записано: "каждый имеет право работать в избранной им сфере общественно-полезной деятельности", вот и обеспечьте мне мое право. Иванов сказал, что вакансий для математиков в районе нет, тогда я написал письмо районному прокурору Васильеву и уже от него потребовал обеспечить мне право работать по специальности и самому зарабатывать себе на жизнь, дескать, раз вы, государство, мешаете мне самому искать себе работу по специальности, держа в селе Намцы, то вы и найдите работу мне лю/бую, прокурор шапку на брови надвинул и навек замолк, тогда подошел ко мне с разговором приятным поставленный на догляд за мною лейтенант А.И.Доктороу и сказал так, не знаю, уврачую ль сей недуг, но позвольте посоветовать, попросите родителей, чтобы выслали ваш диплом, а уже тогда с дипломом сходить в ту ж рону, оно мож быть и выйдет, хорошо -- написал я родителям и месячишко ждал диплома, пришел он, прислали родители и оттиски двух моих статеюшек математических, со всем этим пришел я опять к рону, посмотрел роно мои диплом-статеюшки и говорит, да-а-а, и зачем вы деянья-то свои совершали, жили бы сейчас на родине, занимались чем хотели... а я сказал, ну дак как, Николай Федорыч, он тогда сказал, нет у меня места математика, но есть местечко физика в селе Оросу, пятнадцать километров от Намцев, не возьметесь ли, можно, но я все ж хотел бы вести математику, так и порешим, но узнайте у Докторова, можно ли вам работать в Оросу, тогда Докторов полетел в Якутск узнавать и привез оттуда ответ, зизя, и вот после зизи пришли Агей и Кривая Шапка насчет работы интересоваться. Гулял в снегах и вспомнил словечко Федора Достоевского, мое направление, дескать, такое, за которое чинов не дают, та-а-к, а у меня работа такая, что чем больше я работаю, тем больше не дают, мне кушать, почему бы не быть такому, дадут мне за тунеядство парочку лет, pourquoi pas, сегодня был суд над местным тунеядцем, что ж нашим нельзя, а Мейланову можно, где правда, где социальная справедливость, получится удачно, уже не по политической, а по уголовной, пошлют в уголовный лагерь, там предложат работать, я поблагодарю и откажусь, быть рабом, меня в карцер, много о себе понимающего, чтоб через день кушал, там я помираю, Артур Миллер интересуется у Чингиза Айтматова как так, вроде на Иссык-куле1 об этом не договаривались, Чингиз Айтматов отвечает, что виноват не Иссык-куль, а инерция жизни, несогласованность в действиях ведомств и самодеятельность местных властей, что партия и советские писатели сами с этим борются и что не будем поминовением досадных и нетипичных случаев мешать благородному делу сближения и взаимопонимания наших народов, Артур Миллер тут же соглашается, и дружба между двумя великими народами укрепляется.
Вазиф Мейланов, снега.
Из письма Светлане Балашовой.
ПИСЬМО РУССКИМ ПИСАТЕЛЯМ