И более того. Есть основания опасаться, что и с падением власти утопистов чаша испытаний России еще не будет выпита до дна. Опасность еще раз угрожает с Запада, но на этот раз уже не в виде утопических учений, против которых Запад, сбыв свое опасное наследие наивному русскому западничеству, оказался в достаточной степени иммунным; дело идет о непосредственных и откровенных захватнических стремлениях. К настоящему времени вульгарно-народоправческие устремления европейской политической мысли XVII и XIX веков проделали свой полный круг и обернулись пред лицом изумленной современности небывалым разлитием похоти властвования и угнетения — уже не у отдельных только честолюбцев, а у обширных масс уличной черни современных мировых городов. В частности, по отношению к еврейству совсем неожиданный результат выказала эволюция тех демократических учений, которые еще доныне вербуют столько восторженных адептов в еврейской среде. То, что еще столь недавно считалось одним из наиболее несомненных предрассудков, обреченных очень скоро исчезнуть перед победным шествием разума и демократии — расовые предубеждения, — в настоящее время выказало прочную укорененность в самых основах европейской стихии и обрело молниеносное распространение. И, как уже столько раз, первобытная ненависть непросветленного этноса, начинающего одолевать устои национального государства (в этом один из симптомов оскудения Европы), обрушивается в первую очередь на самого подлинного представителя азийского начала в Европе — на европейское еврейство.
Но в то же время расистское поветрие наших дней ищет для себя также и более существенных, а главное — доходных объектов порабощения и эксплуатации. И в первую голову на роковую чреду нового, «массового» империализма поставлена Россия с ее неисчислимыми естественными богатствами и пресловутым «неумением управляться». В расистских ячейках, где фанатическая национальная гордыня уже носится с проповедью железопоклонного язычества и отпадения от слишком еврейского христианства, зреют также планы разделов и аннексий. Таким неожиданным путем выявляется ныне органическая зависимость судеб восточного еврейства от путей России. Так грядущее участие еврейства в борьбе за Россию, в обороне общей родины от опасности, грозящей с Запада, — обращается в буквальном смысле в борьбу за самое заветное и последнее — pro aris et focis.
Еврейскому народу пришла пора по-новому осмыслить глубокое значение столь трагического для обеих сторон сплетения своих судеб с судьбой России в самый критический час вселенской истории. Есть какие-то созвучные струны в древ, нем еврейском мессианизме, пронесенном через века скитаний, и в мессианизме русском, в муках искупающем вину и груз величайшей на памяти людей национально-государственной катастрофы. И есть, с другой стороны, некое умопостигаемое сходство между нигилистским, пересмешническим богоборчеством еврейской периферии в ее непрерывном состоянии разлагающего брожения — и государственно-самоистребительской яростью русского революционного разночинства, этого последыша западнической псевдоморфозы: в последнем, онтологическом плане у обоих обличается лжерелигиозная одержимость чисто асийского, библейского типа.
В свое время расцвет хасидизма и в то же время первые робкие шаги в сторону культуры Запада не напрасно совпали с периодом смут и тревог на юго-западной окраине Евразии (разделы Польши, наполеоновские войны). Есть все основания ожидать, что мировые катастрофы последних десятилетий не останутся без отклика в народной душе восточного еврейства. Пусть еще тянется мучительный бред материалистической утопии: ее засилье и гнет воспринимаются только как нечто внешнее и навязанное, ее внутренняя живая сила подорвана и утрачивает власть над лучшими умами. Новый смысл исторических реальностей постигается в грозном хаосе разбушевавшихся страстей; новые пути открываются перед мыслью, не застывшей в обветшалых западнических шаблонах. Но на эти новые пути может повести народ лишь новое возглавление, новый «правящий слой», а не старая, безнадежно скомпрометированная, обнищавшая духовно «периферия», обреченная вечно вращаться в кругу сменяющих друг друга утопий, неизменно приводящих к новым крушениям и разочарованиям. И в числе самых насущных духовных задач, стоящих перед новым возглавлением, стоит проблема осознания глубочайших связей восточноеврейского народа с его современным «месторазвитием» на юго-западной окраине Евразийского континента. Предстоит основательное исследование исторического прошлого этих связей, оформление накопившихся религиозно-культурных, бытовых, языковых, литературных и всяких иных общностей. Только на органическом «приятии» единственно данного земного поприща своих судеб может восточноеврейский народ обосновывать свое право на сожительство с прочими народами России и на покровительство общей родины. Меньше всего может помочь та слишком шумная и нескромная требовательность «идеологов» и «деятелей», которая все еще носится с правовыми понятиями и концепциями времен, поистине допотопных.
В области практической политики перед русским еврейством стоит огромная и настоятельнейшая задача: разрыв со старыми методами «нейтрального выжидания» и «лояльного безразличия» по отношению к государственности, столь дорого обошедшимися ему в наши дни, и поворот на новые пути действенного приятия. Ибо только тот может притязать на уважение и недруга и друга, кто в час великой борьбы совершил свободный и всегда глубоко трагичный акт выбора своих соратников, своей судьбы, своего пути, своего назначения и своих врагов. Значение этого выбора сейчас даже объективно немаловажно: в высоко вероятной решительной борьбе русско-евразийского мира против захватнических предприятий, угрожающих ему с Запада, еврейский народ имеет шансы сыграть видную и даже почетную роль.
Не малодушные жалобы на чужое несовершенство способны вывести восточноеврейский народ из его теперешнего тупика, а только приятие своей доли ответственности за общие судьбы России в прошлом и в грядущем, свободное от оговорок законнического лукавства «вождей» и «деятелей». И вопрос о том, хватит ли на это у него духовных сил в ныне наступающий двенадцатый час его истории, есть вопрос о том, быть ему или не быть.
Право на будущее не выигрывается сутяжнически в безнадежных исторических спорах, а обретается в акте свободного творчества своей судьбы. Ducunt fata volentem, nolentem trahunt.
1931 г.
В журнале «Евразийские тетради» (1934, № 2–3) была предпринята среди евразийцев анкета на обозначенную выше тему. Анкета эта возбудила значительный интерес в евразийской среде, и небольшой тираж упомянутого выпуска «ЕА тетрадей» разошелся полностью. Ряд ответов на этот вопрос пришел уже после завершения номера «ЕА тетрадей». Мы помещаем их здесь, полагая, что они представят интерес и для читателей «Евразийской хроники». Ответы эти понятны сами по себе, без связи с ранее напечатанный; тем более что ответ Н.Н. Алексеева в известном смысле подытоживает их все. Его «эйдократия», как и изображаемый А.А. Шликевичем «процесс центростремительного уплотнения» отдельных стран мира «вокруг некоей метафизической оси», так же как и потрясающая картина американских условий, даваемая Я.А. Бромбергом, будут, думается нам, внятны для каждого, кто прислушивается к голосу современности. Не только Евразия, но также Европа и Америка (а вместе с ними и другие континенты) стоят в настоящий момент под знаком нужды в идеократии как новой форме политического устройства. Но именно Россия-Евразия принесла к настоящему времени наибольшее количество жертв ради осуществления ее в жизни. Эти усилия далеко еще не привели к нахождению гармонических и законченных форм. Но евразийцы уверены, что жертвы эти принесены не зря и что никому иному, как России-Евразии, будет дано явить миру образцы совершенной идеократии. И это для них — не только предмет теоретического предвиденья, но и практическая цель волевых усилий.
Я нахожусь в преимущественном положении по сравнению с другими участниками предпринятой «Евразийскими тетрадями» анкеты. Передо мною лежит уже ряд продуманных ответов на поставленный вопрос, и возможность считаться с ними значительно упрощает мою задачу.
Интересны прежде всего те различия в мнениях отдельных участников анкеты, которые уже были отмечены редакцией. Оказывается, что по поставленному вопросу среди евразийцев имеются оптимисты и пессимисты. Но я отметил бы и другое обстоятельство, по моему мнению, еще более принципиальное. В анкете обнаружилось несомненное уточнение самого понятия «идеократии»: оказалось, что существуют идеократии истинные и идеократии ложные — «псевдоидеократии», «упрощенные идеократии». Пессимисты наши думают, что до истинной идеократии еще далеко, наступления или приближения ее еще не видно, то же, что в настоящее время нарождается под названием или под видом идеократии, суть политические образования далеко не идеальные. Это в лучшем случае некоторые «рудиментарные идеократии», в худшем — страшные и довольно отвратительные чудовища.
Я думаю, что различие это довольно важно. Оно и ранее намечалось в нашей среде, но не так выразительно. Помню, говорилось даже о том, что следует истинную идеократию называть «эйдократией» (от греческого слова «эйдос», которое в смысле платонизма означает «образец», «прототип», не только фактический, но и идеальный, нравственный). Эйдократическое государство в этом значении равносильно государству «образцовому», «совершенному» «идеалу государства».
По-видимому, с точки зрения «эйдократии» правы наши пессимисты. По правде говоря, нигде не видно, чтобы мир шел к установлению «образцового» государства, напротив, в современном мире наблюдается несомненное одичание форм политического властвования. Но в то же время наблюдается и другое явление, никогда не имевшее места в такой степени: наблюдается организация широчайших на родных масс и участие их в жизни государств. И, наконец становится все более и более ясным, что эти огромные массы должны быть руководимы в гораздо большей степени и другими методами, чем в эпоху парламентарного демократизма.
Названные явления влияют в двух направлениях на наших современников. Некоторые из них, видя варваризацию форм властвования, приходят в отчаяние и ужас, становятся ярыми антиэтатистами. А так как либерально-анархические идеалы ныне выветрились, то названный антиэтатизм приобретает характер пессимизма, культа одиночества (напр., у Бердяева, Федотова и др.). И в то же время у других с особой интенсивностью нарождается сознание, что эпоха наша требует не только организации масс, но и организации ведущего меньшинства, особых требований к этому меньшинству, особого повышенного его уровня. Как это ни странно, но вновь оживает идея правления мудрецов, царства философов и ученых (граф Кайзерлинг, Бертра» Рессель, идея технократии и т. п.).
Я попытаюсь в двух словах формулировать политическую идею «эйдократии», как я ее понимаю. Я считаю, что государство эйдократическое предполагает:
1) что в среде ведущего меньшинства вырабатывается и устанавливается религиозно-философское «миросозерцание большого стиля», основанное на глубоких исторических и традиционных началах евразийской культуры как культуры, в которой «свет Востока» соединен с западный «просвещением»;
2) что это ведущее меньшинство способно создать на почве этого миросозерцания крепкую организацию типа религиозно-философского ордена, вхождение в которую обусловлено не простым «партийным» стажем, но и особо квалифицированным стажем моральным;
3) что это ведущее меньшинство способно сорганизовать широкий демотический правящий отбор, подобный тому, как мы видим у фашистов, национал-социалистов, коммунистов;
4) что этот правящий отбор способен сорганизовать широкие народные массы не путем насильственной диктатуры, но путем привития им вкуса к истинно демотическим учреждениям, путем вовлечения их в государственную жизнь и культивирования чувств жертвенности и служения;
5) что в смысле социологическом эйдократическое государство должно быть построено на гармоническом равновесии сил общественных и сил личных. Другими словами, это не будет «тоталитарное государство» в смысле коммунистическом и в то же время не будет демократическим государством в смысле либерализма;
6) в смысле экономическом государство это будет практиковать государственно-частную систему организованного хозяйства;
7) государство это будет «правовым» в смысле гармонического сочетания между «правомочиями» и обязанностями между свободой и долгом.
Ни одно из послевоенных политических образований не соответствует этому идеалу, хотя в фашистских образованиях и наблюдается нарождение некоторых из упомянутых, свойственных этому идеалу черт. Я верю, что его призвана реализовать евразийская культура.
I
Возникающие ныне всюду демократоборческие движения столь многочисленны и разнообразны, даже противоположны по духу и устремлениям, что понятие идеократии, которое мы покамест в состоянии, вынести за скобку путем затруднительной логической операции, есть бесплотная и бесформенная абстрактность. Надо подождать, пока не обозначатся новые пути, пока не будут поставлены и разрешены новые задачи. Тогда, без сомнения, обрисуются новые Положительные единства тенденций, путей, средств и даже, Может быть, некая гармония целей. Покамест же попытаемся высказать некоторые из бесчисленного множества отрицательных соображений, толкающих современность на новые пути.
Мир устал от разброда культурных областей, от чрез, мерно ремесленной специализации в области науки, от дурной бесконечности технического прогресса, от множества быстро сменяющих друг друга научных, исторических, политических теорий; от бесплодной и разрушительной классовой борьбы; от игры эгоизмов балканизованных племен мечтающих, но не смеющих броситься друг на друга и драться до изнеможения; от циничного хозяйничанья и множества мелких партий, точнее, личных клик, объединенных сообщничеством в бесчисленных шантажах и казнокрадствах; от разлагающего влияния вездесущего финансового капитала, от безумного биржевого ажиотажа, вовлекшего всех в свои грязные сети, подтачивающего самое понятие собственности — отрывом и отчуждением собственниц от собственности, с одной стороны, а с другой — разжижением самого понятия о вещах и экономических полезностях и потоплением их в море дутых ценностей и несуществующих объектов. Но мир устал также от крикливых посулов канатных плясунов коммунизма и социализма, зазывающих зрителей в душные балаганы социальной утопии.
Кстати, о социализме: в известном смысле он может как будто похвастать крупными, даже небывалыми успехами. Его проповедь освобождения труда от капитала сейчас является азбукой для стомиллионных масс. Но зато для социалистов политические выводы, сделанные массами из их проповеди, оказываются убийственными и истребительньми. Второстепенные или даже вредные с точки зрения социализма вещи — политическая особенность национальных личностей, воля к победе в беспощадной борьбе народов за владения, пространства, богатства земные — ныне не отвержены, а, наоборот, поставлены во главу угла народами, схватившимися за топоры с искренней жаждой покончить с экономической эксплуатацией и добыть для всех право на труд и хлеб. Идея как будто на пути к посильному в современных условиях осуществлению, но руководят им чужие, новые люди; люди, по мироощущению, интересам и, главное, стилю, совсем не подходящие к идеалу «светлой личности» по Чернышевскому и Бебелю. Люди же, подготовившие все это десятилетиями упорной работы, не только не пожали никаких плодов, но их еще держат бережно в тюрьмах и концентрационных лагерях или изгоняют в эмиграцию. Кончилась обеспеченная жизнь (иногда недурная жизнь) на партийные средства для вожаков, идеологов и толкователей партийных коранов, и они возопили громким голосом. Сик вос, нон вобис!
Народы, без сомнения, приближаются к строю, отвергающему строение власти на основе преобладания некоторых групповых, корыстных интересов за дымовой завесой теоретического уравнительства; к строю, воплощающему водительство нации активным отбором, руководящимся в своей деятельности стремлениями идеалистического содержания (устранение бесконтрольной эксплуатации, объединение живых сил нации в упряжке положительного общего дела, духовная и нравственная дисциплина, рост значения государства и приближение его к пониманию и заинтересованности масс). Но наряду с этим все яснее обнаруживается преобладающее значение внешнеполитической установки для всякого данного единства, в особенности для национально-государственного, по отношению к которой внутренние отношения играют роль подчиненную и служебную. Раньше мы мыслили в классах, сословиях, правах, свободах, привилегиях, бюджетных статьях, «народных копейках» и т. п. Сейчас же — в государствах, континентах, коалициях, цифрах населения и вооруженных сил и т. д. Всякий шаг по пути освобождения от контроля парламентских клик, от косности, неповоротливости и некомпетентности народных представительств означает большую легкость движений и поступи, больше шансов на успех в небывалой борьбе национальных властолюбий и территориальных аппетитов. Отсюда заинтересованность всякого молодого строя в сохранении старого строя у соседей.
Итак, можно сказать, избегая чересчур формальных обобщений, что народы ныне, каждый своим путем, в зависимости от своих исторических традиций, геополитического положения и условий момента, явно устают от тяжеловесных, прогнивших парламентско-народоправческих форм и подчиняются водительству волевых групп новых людей, берущих на себя ответственность прежде всего за международно-политическое будущее данной нации.
II
Можно ли серьезно говорить о движении в сторону идеократии в стране, где я живу? В Соединенных Штатах плутократический режим обходится без многих фиговых листков, которыми он прикрывается в Европе. Нигде зависимость массы от капитала не принимает таких угодливо раболепных форм, как в С.Ш. Счастливец, использовавший до конца свой «шанс», т. е. свою бессовестность, жестокость и удачливость для личного обогащения, является здесь прежде всего предметом поклонения и примером для подражания, а отнюдь не объектом социального протеста. На сем камне воздвигнуто капище мамоны — в сердцах самих ограбленных и неудачников, и никакая агитация «сознательных» пролетариев его не поколеблет. И деловая жизнь, и школа, и зрелища, и в первую очередь дешевая печать с ее миллионными тиражами ведут изо дня в день упорную, кротовую работу по оглуплению массы, погружая ее в злостное невежество и, прежде и паче всего, сознательно и планомерно разжигая в ней уголовные инстинкты — влечение к убийствам, похищениям, изнасилованиям и т. д. Успехи в этом отношении достигнуты уже громадные. Уже, можно сказать, совершенно выполнена задача вытравить из масс элементарное чувство негодования по отношению к преступнику — шантажисту, похитителю, убийце и т. д. — и заменить его чисто спортивно-состязательным любопытством к борьбе ловкого, популярного вора или убийцы против старых, скучных судейских крыс с их допотопными, хаотическими, не кодифицированными законами. Многое, впрочем, в этих законах весьма современного происхождения (вроде стерилизации или казни синильным газом) и тоже придумано для разжигания человекоистребительных инстинктов. — Над сценой этой борьбы маячит зловещая, но популярная тень электрического стула: он исполняет роль цирковых зверей поздней эпохи классической древности. На него взойдет, проиграв битву, убийца или насильник, об этом событии будет объявлено огромными буквами на первой странице миллионов газетных экземпляров, и о нем несколько дней будут толковать дети в школах и дамы в салонах. На смену придет известие о крупном и злостном банкротстве, о поимке беглого каторжника, о пожаре в какой-нибудь жилой казарме с десятками заживо изжаренных, об очередном расстреле нескольких десятков интеллигентов в Сов. России, о шестом скандальном разводе кинематографической звезды и о миллионе других вещей, под шумок которых обделывают свои делишки партийные политики. Еще, кстати, одно достижение демократии: слово «политик» — «политишэн» в Америке уже вполне, без оговорок и околичностей, равнозначаще словам «темная личность», «мошенник», «паразит» и т. п. Один и далеко еще не самый худший результат такого положения тот, что, напр., среди 10 млн. населения «Большего Нью-Йорка» нельзя найти 10 человек, которым можно доверить городские деньги. Конечно, обыватель, особенно «стопроцентный» американец с остатками былой пуританской закваски, уже давно спрашивает себя с горестным недоумением, как долго все это еще будет продолжаться. Но оформить эти недоумения и выразить их в политическом действии просто некому. Нет здесь, прежде всего, кадра идеалистической молодежи, нет независимого культурного и устойчивого среднего сословия (есть только раболепная толпа слуг крупного капитала, живущих под вечной угрозой быть съеденными в безостановочном процессе централизации и рационализации), нет многочисленной, спаянной традициями, и славными традициями армии (здешние общества ветеранов войн являются, прежде всего, организациями борьбы за законные государственные пенсии против циничного обирательства со стороны акул партийной политики), нет опытной, компетентной бюрократии (даже самой важной в наше время части ее — дипломатического корпуса), — несколько особое положение создается в связи с затянувшейся на целые годы безработицей для десятков миллионов (с семействами) людей. Может быть, здесь таятся известные опасности для существующего порядка. Америка отреклась от европейской и классической культурно-исторической традиции, от искания духовных ценностей и культурного идеала — ради благ мира сего ради разрешения проблемы человеческой нужды, победы над библейским проклятием земной скудости. Голый человек на голой земле начал гигантское строительство, достигнуты были гигантские успехи и поставлены фантастические цифровые рекорды. И вдруг все в один прекрасный день оказалось сатанинским маревом. Библейское проклятие предстало опять в формах какой-то жуткой мороки, опрокидывающей все законы самонадеянного разума. Десятки тысяч людей без крова — при множестве пустующих, обесцененных домов. Сотни тысяч голодающих — вследствие переизбытка хлеба и плодов земных. Миллионы нуждающихся в самом необходимом — вследствие совершенства техники и сказочной быстроты производства.
В американских условиях социальная революция, если бы она произошла, наверное, значительно превзошла бы русскую кровопролитием и нагромождением ужасов. Но, по нашему убеждению ее здесь не будет. Чтобы дать простор инстинктам уголовщины, в виде революции, нужен сначала жертвенный порыв беззаветных идеалистов. Так это было в России. Американский же строй своевременно превратил всю активную часть населения в виртуальных преступников-индивидуалистов. (Малочисленная кучка евреев-агитаторов коммунизма не идет в счет: в ее шумной деятельности не без основания усматривается действие расово-самовозвеличительных инстинктов, и в ней тоже сильно представлен виртуально-уголовный элемент.) — Остается, таким образом, прекрасный шанс для властолюбца, который дал бы (или хотя только положительно обещал) всем минимум хлеба. Но, конечно, не президент Рузвельт, этот человек завтрашнего дня. Громоздкая система его Н.Р.А. сложна и непонятна не только для масс, а главное, по своему стилю (умеренности, сдержанности и доле здравого пессимизма в прогнозах и обещаниях) идет вразрез с традиционной политикой оглупления, опрощения и криминализации масс. Доверие страны к Рузвельту держится на все еще огромных, но истощимых (даже явственно истощающихся) запасах традиционного, первобытного американского оптимизма. — Но если бы даже, положим, пришел другой, «настоящий» человек — насадил ли бы он идеократию? Скорее, наоборот, в его чуде насыщения толпы хлебами было бы, наверное, еще меньше идеократического содержания, чем, скажем, в русском коммунизме, имеющем за собою, как-никак, неукротимый пафос социальной справедливости.
Со всем тем мы бы не решились сказать, что идеократия, хотя бы в одном своем понятии, останется навсегда несовместимой с американизмом. Скажем более. Некоторый минимум идеократических инстинктов (если позволительно так выражаться) уже и сейчас можно проследить в том спасительном неписаном правиле, по которому профессиональные «политики» не пропускаются дальше определенных ступеней иерархической лестницы. Так, в президенты республики здесь может пройти талантливый дилетант (Теод. Рузвельт), несвоевременный оптимист (Хувер), дерзкий новатор (Франкл. Рузвельт), худосочный кабинетный идеолог (Вильсон), загадочный мужчина (Хардинг), незначительность, прикрытая молчаливостью, (Кулидж), даже идеалист-практик (Линкольн) и т. д. Но достоинство нации сравнительно редко подвергается поруганию ставленником политических жуликов. Для стока политических нечистот здесь поставлены клоаки на более низком уровне: городские самоуправления и связанные с ними бесчисленные штатные должности и синекуры, из-за которых совершенно открыто ведется торг; суд и полиция, безнадежно скомпрометированные тесной и деловой связью с уголовным миром; в значительной степени администрация штатов и графств.
Мой общий вывод таков: здешняя плутократия основательнейшим образом разрушила самые понятия о нравственности в праве, об ответственности власти, о служении государству. Духовное опустошение и распыление, систематическое пестование уголовных инстинктов и умерщвление воли к высшей культуре при безостановочном «поумнении» масс, т. е. безоглядной установке индивидуума исключительно на расчет личной выгоды и удовольствий, зашли уже так далеко, что в пределах обозримого будущего нет шансов на изменение политической системы, как она ни опостылела очень многим.
Остаются непредвиденные случайности вроде возможности нарождения в городах большого антиеврейского или антикатолического движения. Едва ли оно привело бы сразу к ощутительным изменениям, но могло бы послужить трамплином для возникновения критического отношения к деятельности рыцарей политики и биржи. Главнейшим же образом надо иметь в виду возможность и даже вероятность войны с Японией, к которой Америка, в общем, не подготовлена ни военно-технически, ни морально. В этом случае в народе могли бы быть разбужены какие-то древние инстинкты национально-государственного самосохранения, и тяжелый кошмар засилья биржи и уголовщины мог бы хоть несколько рассеяться.
Нью-Йорк
Итак, где же то общее, то органически свойственное нашему времени, что мы могли бы принять как характерную особенность, как основное для современного мира устремление политического и экономического характера? Нам кажется, что общее это заключается в процессе центростремительного уплотнения вокруг некоей метафизической оси. Характер этого уплотнения общ широкой среде, но ось вращения различна в зависимости от местных условий. В России это уплотнение происходит вокруг «коммунистической ячейки», долженствующей осуществить рай на земле. В Германии — вокруг статной фигуры белокурого сверхчеловека. В Италии центром сплочения служат вызванные к жизни тени прошлого, а во Франции и Англии, где процесс этот наименее ярко выражен, центром сплочения является даже не идея, а культивируемый мещанско-обывательский страх растерять свои пожитки. Что касается Америки, т. е. С.А.С.Ш., то этот Левиафан капитализма благодаря своей молодости, неискушенности и обилию жизненных соков может сплотиться даже вокруг какой-нибудь самодельной игрушки вроде «Синего Орла» Н.Р.А. С нашей точки зрения важна и показательна здесь не цель, не центр сплочения, а самый процесс. В этом процессе центростремительного движения намечается процесс кристаллизации отдельных индивидуумов мирового конгломерата. Процесс этот, кроме того, отличается от предшествующей эпохи направлением своего движения. Эпоху расцвета демократии можно охарактеризовать как эпоху движения диаметрально противоположного, т. е. центробежного. Стремления и развитие демократического начала происходило всегда от центра к периферии, и расходящиеся круги, сплетаясь и смешиваясь, тяготели к установлению бесформенной, бесцветной и безжизненной «обезлички народов».
Еврейский вопрос продолжает будоражить умы наших современников. Ни искусственное его замалчивание, ни поспешные апологетические выкрики, ни примитивная юдофобия не могут снять этой проблемы. Еврейский народ является уникальным явлением мировой истории. Он явно идет по совершенно особому свойственному лишь ему религиозно-этическому пути, выполняет сквозь тысячелетия таинственную и неоднозначную миссию.
Сразу обратим внимание на то, что никакой убедительной, полностью удовлетворительной трактовки этой темы на сегодняшний день не существует. Часть историков склонна вообще отрицать важность еврейского фактора в русской и советской истории, что является грубым насилием над истиной. Стоит только посмотреть на списки фамилий главных большевиков и политической элиты Советского Государства, как диспропорционально большое количество еврейских имен бросается в глаза. Игнорировать этот факт, отделываясь ничего не значащими фразами, некорректно даже с чисто научной, исторической точки зрения.
Вторая версия относительно функции евреев в России (СССР) в ХХ веке характерна для наших национал-патриотических кругов. Здесь бытует представление о том, что роль евреев была чисто отрицательной, субверсивной, подрывной. Это знаменитая теория «еврейского заговора», которая была особенно популярна в черносотенных, позднее белогвардейских кругах. С этой точки зрения, евреи, следуя своей уникальной этно-религиозной традиции и считая себя единственной общиной, обличенной мессианским статусом, сознательно организовали разрушительное большевистское движение, заняли в нем главенствующие посты и разнесли в дребезги последний оплот консервативных христианских государственности, культуры и традиции. Закоренелые консерваторы-юдофобы переносят эту же модель и на разрушение СССР, в чем также обвиняют евреев, ссылаясь на огромное количество представителей этой нации в рядах реформаторов. Слабость этой концепции в том, что один и тот же народ обвиняется одновременно и в том, что он создал Советское Государство и что он же его разрушил, что он был главным проводником социалистических, антибуржуазных концепций, и он же выступает главным апологетом капитализма. Кроме того, непредвзятое знакомство с судьбами евреев-большевиков доказывает, что они совершенно искренне верили в коммунистическую идеологию, легко жертвуя за нее собственной жизнью, что было бы немыслимо, если принять всерьез версию о группе «циничных и лживых саботажников».
Третья версия принадлежит юдофильским (в предельном случае, сионистским) кругам. Они настаивают на том, что евреи всегда и во всех случаях являются правой стороной, жертвами несправедливых гонений со стороны иных народов, носителями всех позитивных, нравственных, культурных и социальных ценностей. Эта позиция признает руководящую роль евреев во всех важнейших исторических процессах в России, но заведомо утверждает, что и в Революции, и на протяжении советской истории, и в перестройку, именно евреи являются положительным полюсом, воплощающим в себе вечную правду, добро, ум, гуманность.
Все эти версии страдают очевидными недостатками. Как обстоят дела на самом деле?
Заметим, что антисемитская и сионистская версии объяснения роли евреев в современной русско-советской истории, исходят из некоего подразумевания глубинного единства еврейства, единства его исторической рефлексии и воли. Иными словами, налицо тенденция рассматривать евреев не просто как этнос наряду с другим, но как своего рода организацию, партию, орден, лобби и т. д.
Иная версия, напротив, исходит из того, что никакого единства евреев не существует и что как и в случае иных народов каждый еврей выступает в истории обособленно, от своего собственного «я» как личность, которая лишь в фоновом, второстепенном, психологическом смысле определяется этническими факторами (в этом случае сам термин «еврейство», как его понимают антисемиты и сионисты, не имеет права на существование).
Отметая все эти подходы из-за их почти очевидной неадекватности, мы предлагаем иную версию. Если нас не устраивает ни персоналистский подход, ни общегрупповой подход, то есть ни концепция неопределенной множественности, ни концепция сплоченного единства, естественно предположить некоторую промежуточную модель. Имеет смысл говорить о внутренней двойственности евреев, о наличии внутри этого уникального этноса ни одной воли, но двух воль, двух «организаций», двух «орденов», двух центров исторической рефлексии, двух сценариев мессианского пути.
Известный евразийский автор Яков Бромберг в свое время выдвинул очень похожую идею в своей статье «О еврейском восточничестве». Речь шла о том, что в среде российского еврейства явно различимы две антагонистические группы, представляющие собой полярный психологический и культурный архетип. Одна группа хасидско-традиционалистской ориентации. Для нее характерны мистицизм, религиозный фанатизм, крайний идеализм, жертвенность, глубокое презрение к материальной стороне жизни, к стяжательству и рационализму. В некоторых крайних случаях такой мистический тип еврея переходил от этно-религиозного партикуляризма к универсализму, распространяя идеалы национального мессианства на иные народы. Но кроме ортодоксально религиозный среды тот же самый психологический тип давал, секуляризируясь, пламенных революционеров, марксистов, коммунистов, народников. Причем одна из ветвей мистического еврейства отличалась не просто абстрактным марксизмом, но глубокой симпатией и искренней солидарностью с русским народом, особенно с русским крестьянством и русскими рабочими, т. е. со стихией не официальной, царистской, но коренной, почвенной, донной, параллельной России — России старообрядцев и мистиков, «зачарованных русских странников».
Бромберг объединяет эту хасидско-марксистскую, мистико-социалистическую среду в одну группу — «еврейское восточничество». Это «евразийская фракция» в еврействе. Другой выдающийся историк советского Михаил Агурский приходит к схожему выводу в своей эпохальной работе «Идеология национал-большевизма», где он указывает на истоки столь распространенной в еврейских революционных кругах русофилии, которая была характерна для многочисленных деятелей советского национал-большевизма еврейского происхождения — в частности, для крупнейших идеологов этого течения Исайи Лежнева и Владимира Тан-Богораза. Многие евреи видели в большевизме возможность слиться, наконец, с большим народом, покинуть гетто и черту оседлости для того, чтобы эсхатологически соединить русское мессианство с мессианством еврейским под общей эгидой евразийской революции, уничтожения отчуждающих законов капитала и эксплуатации. Таким образом, крайние круги мистически ориентированных восточно-европейских евреев (от хасидов до саббатаистов) представляли собой питательную среду для большевиков, эсеров и марксистов, и не случайно большинство вождей красных вышли именно из хасидских семей и местечек, охваченных мистическим эсхатологическим мессианским пафосом. Не смотря на всю внешнюю парадоксальность такого сближения между хасидским типов еврейского фундаменталиста и ярыми строителями атеистического большевистского общества была теснейшая, типологическая и психологическая связь, так как и те, и другие принадлежали к «евразийской», «восточнической», мистико-иррационалистической части еврейства.
Противоположная группа объединяла в себе совершенно иной еврейский тип — тип еврея-рационалиста, буржуа, прохладно относящегося к религии, но, напротив, страстно прогруженного в стихию алчности, личного обогащения, накопления, рационализации хозяйственной деятельности. Это, по Бромбергу, «еврейское западничество». И снова как в случае с еврейским восточничеством мы видим здесь сочетание внешне полярных позиций. — С одной стороны, к этой категории принадлежат религиозные круги крайних рационалистов-экзотериков, наследующих ортодоксальную линию Маймонида, т. е. аристотелевско-рационалистическую линию в иудейской религии. В свое время этот талмудический лагерь активно боролся с распространением в еврействе каббалистических, страстно мистических тенденций, противоречащих по своему духу и мифологической форме сухой креационистской иудаистической теологии. Позже его вожди резко выступили против псевдо-мессии Саббатаи Цеви, мессианского вождя еврейской мистической гетеродоксии. В XVIII и XIX веках из их среды составилась партия т. н. «митнагедов» (дословно «противников», на иврите), которые отчаянно боролись с хасидизмом и возрождением крайнего мистицизма среди восточно-европейских евреев. Этот лагерь основывался на религиозном рационализме, на талмудической традиции, очищенной при этом от всех мистико-мифологических напластований. Как ни странно, к той же самой категории евреев принадлежали и деятели «хаскалы», «еврейского просвещения», которые предлагали модернизацию и секуляризацию евреев, отказ от религиозных обрядов и традиций во имя «гуманизма» и «ассимиляции» с «прогрессивными народами Запада». В России этот тип евреев, хотя и крайне оппозиционно настроенный в отношении консервативного номинально монархическо-православного режима, стоял на западнических, либеральных позициях. Пиком чаяний этой группы была Февральская революция, полностью удовлетворяющая буржуазным, рационалистическим и демократическим стремлениям всего этого типа. После большевистской революции «еврейское западничество» в целом поддержало «белое дело», так как несмотря на расовую близость к вождям большевиков, оно не узнавало себя в универсалистски и мистически ориентированных «еврейских восточниках».
Подобно тому, как русские разделились в революцию на «белых» и «красных», — и тоже на основании глубинных архетипических особенностей (но об этом отдельный разговор), — так и еврейство разломилось в политическом смысле по глубинной линии, намеченной гораздо раньше, на два внутриеврейских лагеря — хасидско-каббалистический (большевистский), с одной стороны, и иудейско-просветительский (буржуазно-капиталистический) — с другой.