Потом пришел унтер-офицер и приказал нам идти за ним: явилось какое-то важное начальство из штаба армии и желает поговорить с нами. Мы долго топали по темным коридорам и попали, наконец, в сводчатый подвал, где светили две коптилки. Мы остановились, нас теснили другие взводы, мы стояли, плотно прижавшись друг к другу, утрамбовавшись, как живые булыжники, потом открылась какая-то дверь, раздался крик: "Внимание, смирно!" Я стоял далеко сзади и ничего не видел, слышал только, как скрипучий голос отдал рапорт, а масляный голос поблагодарил и сказал, что перед нами выступит господин полковник Паули из штаба военно-воздушных сил.
Над передними рядами поднялась бесформенная одутловатая голова: вероятно, полковник встал на табуретку. Его глаза изучали нас. Я увидел колеблющуюся тень его головы на арке свода, она походила на изображение головы мамонта в пещере первобытного охотника. Полковник заговорил. Он говорил тихо, запинаясь, не очень отчетливо, иногда казалось даже, что он шепчет, но то, что он говорил своим негромким голосом, заставило нас вздрогнуть: он говорил о предстоящей победе. В ближайшие дни, а может быть даже часы, решится исход войны, мы накануне решительного поворота событий. Полковник говорил медленно, и совсем медленно выговорил он слова "секретное оружие".
В подвале царила тишина, в коптилках плавали язычки пламени, царила мертвая тишина, и я видел, как падают с неба, подобно грохочущим теням, магические бомбы, секретное оружие, гнев архангела Михаила. Полковник заговорил быстрее. Он дает нам свое честное офицерское слово, что видел секретное оружие собственными глазами, и сердце его замерло, когда ему сказали, какой разрушительной силой оно обладает. Он рассказывал, и тут голос его понизился до таинственного шепота, что секретное оружие способно действовать на сотни километров, уничтожая все живое, и командование уже завтра введет его в действие. Но перед этим мы должны выполнить еще одну боевую задачу: на моравской границе в "котле" находятся наши товарищи, если мы их не вызволим, то завтра, когда введут в дело секретное оружие, они будут уничтожены. Язычки пламени покачивались в снарядных гильзах, наполненных салом.
- Наша победа неотвратима, друзья! - закричал полковник. Он выбросил вдруг руку вверх и крикнул: - Зиг хайль, друзья! - его тень колыхалась на штукатурке стены.
Мы прокричали три раза "зиг хайль", и в подвале отдалось эхо. В этот момент я, как никогда, был уверен в нашей победе.
Затем мы протопали по темным коридорам во двор, где стояли грузовики. Мы влезли в них, было очень тесно, и мы сидели почти на коленях друг у друга. Мы курили наши последние сигареты, все молчали, мимо плыла ночь, полная аромата цветущих вишен и папоротника, ясная, звездная ночь. Мы курили, смотрели на звезды и молчали. Мы ехали быстро, ветер свистел в ушах. Мне удалось захватить место в переднем левом углу, там можно было прислониться к борту машины и поэтому было удобнее, чем в середине, хотя и холоднее, но мне холод не мешал.
Сверкали звезды, я сидел в углу, скорчившись на ранце, курил последнюю сигарету и радовался, что я снова с товарищами, снова в деле, а не дома, где были только вздохи, красные глаза, жалобы да слезы. Я думал, что завтра, когда начнет действовать секретное оружие, содрогнется весь мир. Грузовик сбавил скорость, машины теснились на дороге, грузовик к грузовику, между ними танки, штабные автомобили, мотоциклы.
До сих пор все двигались на юго-восток, теперь появились машины, идущие на северо-запад, - сначала по капле, потом ручьями, а потом встречным потоком. Грузовики цеплялись бортами, сыпались проклятия, движение колонны застопорилось, мы еле плелись.
Так мы двигались около часа. Кто-то из встречной машины, идущей на запад, крикнул:
- Куда это вы собрались?
- В Моравию, - крикнул я в ответ.
Но машина уже прошла мимо. Ночь была светлая, и я видел яблони и липы на краю шоссе, на горизонте мягко подымались холмы, мягкие волны холмов, а на лугах колыхался белый туман. Бархатная ночь. Я глубоко вдыхал воздух, и вдруг все показалось мне призрачным: нирвана, бархатная страна мечты, действительность исчезла, ничего реального не было больше. Из встречных машин нам что-то кричали, я не мог разобрать, что они кричат, какое-то странное слово, его звуки таяли в воздухе. Потом кто-то потряс меня за плечо, я с трудом проснулся.
Во рту был противный вкус, я устало огляделся, мы стояли на лесной дороге. Была глубокая ночь, ребята храпели, но мой сосед, тридцатилетний ефрейтор, не спал. Это он растолкал меня и, приложив палец ко рту, когда я проснулся, сделал мне знак прислушаться. Снаружи у машины шептались взволнованные голоса. "Это же бессмысленно теперь", - говорил один голос. "А вы уверены, что это не вражеская пропаганда?" - возражал второй. Я приник к щелочке в борту машины. Два ротмистра шли вдоль колонны, курили и разговаривали шепотом. "Кто же теперь будет отдавать приказы?" - спросил первый, второй пожал плечами. "Они хотят нас продать, парень", - сказал ефрейтор. Я удивленно спросил, как это, а ефрейтор ответил, что нечего мне прикидываться дураком, я знаю не хуже, чем он, что война кончилась и что господа офицеры хотят подвести нас под русские пули, чтобы самим целыми и невредимыми уйти к "ами", Я вдруг понял, что нам кричали из грузовиков, которые ехали на запад, мной овладело страшное волнение, меня зазнобило. Время волков и оборотней. Ефрейтор вскочил. Офицеры скрылись из виду. Я буравил взглядом лес, на краю серели сосны, за ними тянулась темнота. А ведь ночь была светлой. Время волков и оборотней. Я вспомнил о парнях, которые застрелили своего лейтенанта и скрылись в лесах, и я вдруг подумал, что теперь они свободны, свободны в богемских лесах, густых, с ущельями и пропастями. Я почувствовал, что на меня огромными шагами надвигается что-то грозное: час, когда я должен решать за себя сам.
Косуля перемахнула через дорогу.
- Когда офицеры уйдут, бежим, - шепнул ефрейтор.
Я кивнул. Мое сердце громко стучало. Время волков и оборотней. Время волков и оборотней. Свобода близка. Ротмистры вернулись.
- Поворачивай! - закричал один из них шоферу.
Моторы взревели. Грузовики выбирались из леса.
Спавшие проснулись.
- Что там такое? - спросил кто-то, протирая глаза.
- Мы едем домой, к маме, старина, - сказал мой друг.
Грузовики шли обратно. Забрезжило утро. Закричали птицы. Холод был собачий. Мы проезжали какой-то город. Рыночная площадь кишела народом, вокруг высокого костра толпились люди. Я приподнялся, чтобы получше разглядеть, и увидел мешки, которые горели, треща и взрываясь, как порох, несколько молодых солдат ворочали длинными палками в стреляющем огне, и время от времени кто-нибудь из них швырял в огонь бутылку, из которой тотчас же выстреливало пламя.
- Эти идиоты сжигают муку! - крикнул ефрейтор.
- А лучше, чтобы ее русские сожрали? - спросил мой сосед, шестидесятилетний тирольский стрелок.
- А мы, значит, будем жрать дерьмо! - бешено заорал я.
Тут люди на площади закричали и бросились в разные стороны, голубой огонь подползал к их ногам, наша машина сделала отчаянный прыжок, и рынок остался позади. Мы проехали еще немного, а потом вышли к большому шоссе, которое вело на запад. По этому шоссе, упираясь радиаторами в выхлопные трубы, цепляясь передними колесами за задние, ползли машины, поток вклинившихся и вцепившихся друг в друга машин, который заполнял шоссе, как заполняет русло реки в половодье поток талых вод. Со всех сторон стекались и текли на запад грузовики, танки, штабные автомобили, автобусы, мотоциклы, все виды военных машин текли на запад, шоссе было забито катящимися машинами, протиснуться здесь было немыслимо даже мотоциклу.
По полю бежали группы солдат. В придорожной канаве лежал фауст-патрон.
- Офицеры, вперед! - ревел какой-то фельдфебель.
Но ни один офицер не появлялся.
- Они удрали! - закричал пронзительный голос.
Колонна превратилась в кипящий поток. Корпуса машин колебались. Я вдруг почувствовал страх. Машины переполнили шоссе, поток начал переливаться через его края. Искаженные лица, орущие рты.
Я едва успел схватить ранец и винтовку, как меня подхватил поток и понес в задыхающейся толпе к большому шоссе. Меня уносило. Чья-то рука крепко схватила меня за плечо. Это был мой друг.
- У тебя есть сигареты или шоколад, или еще что-нибудь? - закричал он мне в ухо.
- Коньяк, - ответил я и понял, что он имел в виду.
Мы кулаками проложили себе дорогу, пробежали немного вдоль большого шоссе и вскочили на подножку крытого грузовика.
- Слезай, стрелять буду! - заорал водитель, но я уже отвинтил крышку моей полевой фляги и сунул фляжку ему под нос.
Водитель втянул носом воздух, потом спросил:
- Полная?..
- Полная, - ответил я, завернул крышку и встряхнул флягу, в ней слабо булькнуло.
- Лезьте наверх, да поживей, - сказал водитель и засунул флягу за пазуху. - Быстро, и чтобы никто вас не видел, там имущество штаба армии.
- Имущество штаба? А ты еще грабишь нас, бедных? - возмутился ефрейтор.
Водитель угрюмо мотнул головой.
- Да нет, там не то, что вы думаете. Картины там и всякое в этом роде, - сказал он.
Мы забрались под брезент и устроились на запломбированных ящиках. Было темно, только сквозь отверстие в брезенте падал лучик света. Грузовик загромыхал дальше. Мы проехали всего несколько минут, как почувствовали сильный толчок. Машина остановилась. Мы покатились по кузову, затрещало дерево, заскрежетало железо, раздались крики, загремели выстрелы. Я рванул брезент и увидел, что мы снова стоим в лесу, натолкнувшись на переднюю машину. Дверца машины открыта настежь, водитель исчез. Из всех машин выскакивают солдаты и бегут в лес. Пока я смотрел, перед нашей машиной остановился покрытый коркой грязи мотоцикл.
Мотоциклист в серо-коричневой форме с красным на фуражке соскочил на землю и, размахивая автоматом, закричал:
- Криг капут, камрад, бросай винтовку, война капут!
Мне показалось, что я слышу голос самого сатаны. Я скатился с машины и бросился в лес мимо русского, который пытался схватить меня. В этот момент я был совершенно твердо уверен, что все это мне снится. Все это был только сон: я бежал во сне, мне всегда снилось, что я бегу через мрачный сосновый бор, что лицо мне царапают ветки и иголки, и я ничего не чувствовал, совсем ничего, потому что это был только сон, и я лежал в постели, и пора было в школу, и вот-вот зазвонит будильник. Еще пять минут, и я очнусь от этого кошмара, проснусь в солнечном свете, и все будет, как прежде: под окном цветущая груша, по небу плывут облака, нет больше боя и шума, нет войны и сражений, благословенный мир, и тут вдруг раздался звон, звон будильника - з-з-зз-зз, - он пронзительно звонил в моем сне, лоб раскалывался от боли, мимо мчались призраки, звучали призрачные вопли. Я стоял перед обломанной веткой дерева и ощупывал лоб, я увидел кровь на руке. Бежать дальше, только дальше, это не сон, теперь сзади нас слышались орудийные залпы, дальше, только дальше, только прочь от русских. Я бежал дальше, лес поредел. Я побежал медленнее, кругом во все стороны разбегались призраки. Лицо мое горело, словно я упал лицом вниз в колючий кустарник, гремели залпы. Вдруг я остался один. Я бежал, задыхаясь, дальше, только дальше. Я бежал и уже не чувствовал своего тела, я мог бы так бежать вечность.
Вдруг моя нога заскользила, на дороге лежало чтото блестящее, я поскользнулся, блестящее было металлом, я упал на кучу нагрудных знаков, которые носила полевая жандармерия. Металлические щитки звенели, я погружался в них, как царь Мидас в красное золото, и был выше любого царя. Бляхи жандармерии. Те, кто носил эти бляхи, были равны богам, подумал я. И вот эти божественные знаки сброшены, блестящие щитки превратились в отбросы, в позорные струпья, а те, кто их носил когда-то, блуждают по лесу, и жесть не позванивает у них на груди.
Они теперь никого не могут схватить, никого не могут повесить на первом суку, теперь они сами мчатся, преследуемые, сквозь чащу, загнанные гончие, и, гляди-ка, здесь валяются и знаки различий: офицерские погоны и звезды, - вот капитан, а вот и майор, и полковник. Теперь все они значат не больше, чем я. Теперь я не был больше солдатом, я был свободен, и вдруг я захохотал: я лежал на куче нагрудных блях, держал в руке полковничий погон и хохотал, как безумный, а вокруг гремели орудийные залпы. Вдруг ветка сосны, толщиной в палец, упала, словно срезанная, на землю рядом со мной. Я перестал хохотать. Рядом была яма, я залез в нее, и, лежа в яме на мягком мху, я почувствовал, что не смогу больше сделать ни шагу. Только тут я заметил, что забыл ранец и винтовку в машине. Ранец ничего, а вот винтовка... что я буду теперь делать, если придут русские? Вдруг в путанице ветвей мне почудились повешенные крестьяне с их обледенелыми босыми ногами, я снова вскочил и помчался по лесу.