Ты, сыновья твои, твои солдаты
Нам подарили жизнь и то "сегодня",
Которым мы живем, и утро новой,
Прекрасной жизни, о которой грезим.
Советская земля! Ты - наша мать,
Сестра, любовь, спасительница мира!
Советский Союз и - мать, сестра, любовь - какое поэтичное ви денье мира, какой яркий живой образ, какое оригинальное раскрытие столь затертой темы.
Даже такое одиозное с сегодняшней точки зрения произведение, как "Письмо Луису Карлосу Престесу из Москвы"(78), где говорится буквально следующее:
Я скоро уезжаю из Москвы.
Мне не придется больше
Ходить по Красной площади,
Смотреть на Мавзолей,
Что светит, как маяк,
Народам мира...
Средь кремлевских окон
Я не могу искать влюбленным взором
Окно той комнаты, где строит Сталин
Грядущее для сына моего,
Для всех детей земли, для всей планеты..." -
подкупает своей наивностью и поэтичностью. Предполагаю, что даже в 1952 году "влюбленным взором" искали все-таки окна женщин, а не товарища Сталина. Есть в этом какая-то незатертость, свежесть восприятия, отход от стереотипов. Но наших критиков проблемы стиля не занимали. Главное для них - политическая позиция автора, связь его поэзии "с благородным движением сторонников мира" (13, С.273).
Таким образом, можно сделать вывод, что уже первые переводы Амаду на русский язык вошли в контекст советской литературы. Тематически и идеологически его романы, публицистика, стихи той поры, играли одну и ту же роль - проводника политики и идеологии Советского Союза. При таком положении вещей не удивительно, что Жоржи Амаду всегда был "persona grata" для советского руководства, но при этом его книги сразу же стали популярными у народа, любимыми у простого читателя. Мощь литературного дара писателя, его творческий темперамент прорвались к советскому читателю даже сквозь посредственный перевод и редакторские купюры.
Спустя много лет в статье, посвященной 70-летию Амаду, Вера Кутейщикова писала, что со второго романа дилогии, "Земля золотых плодов", началось знакомство советского читателя с прозой Амаду. "...Подобно тропическому шквалу, обрушилась на нас тогда неведомая жизнь далекой страны Нового Света, от бурь и страстей которой буквально захватывало дух" (227).
Так официальные власти, исходя из посылок идеологических и политических, открыли многомиллионной советской читающей аудитории незаурядный и самобытный талант бразильского писателя. Глава 9 50-е годы. Новая волна интереса к творчеству Жоржи Амаду
В 1951 году интерес к Жоржи Амаду вспыхнул с новой силой. В этом году Амаду была присуждена международная Сталинская премия "За укрепление мира между народами".
В бразильском литературоведении бытует мнение, что премию Ж. Амаду получил за книгу "Красные всходы" (461, Р.83), в действительности же наградой была отмечена общественная деятельность Амаду, его "выдающиеся заслуги в деле борьбы за укрепление и сохранение мира" (187).
Подобное событие не могло остаться незамеченным советской прессой. Практически все центральные издания опубликовали статьи о жизни и творчестве лауреата. Все они написаны в откровенно комплиментарном, восторженном тоне. Подобный характер носили все высказывания советских литературоведов и критиков о Жоржи Амаду на всех этапах и всех поворотах советской истории. Отныне и навсегда он "принадлежит к числу самых знаменитых представителей современной латиноамериканской литературы. В своем лице он сочетает крупный талант художника с неутомимой энергией выдающегося политического деятеля, посвятившего все свои силы великому делу мира, свободы и социальной справедливости" (216); он - писатель и патриот, поборник свободы и независимости, который "всегда отдавал свой голос в защиту международной солидарности, против происков поджигателей войны" (226). Также Амаду - певец бразильского народа, который своими произведениями борется за лучшее завтра своей родины и всей Латинской Америки, за дружбу между народами всего мира (199.
И даже в 80-е годы Жоржи Амаду воспринимается прежде всего как борец, патриот, гражданин, коммунист, члена Всемирного Совета Мира и лауреат самой почетной в мире премии - международной Ленинской премии "За укрепление мира между народами" (251).
Присуждение премии вызвало новую волну интереса к творчеству Ж. Амаду. Один за другим стали появляться переводы его произведений на русский язык. Почти одновременно с присуждением премии в издательстве иностранной литературы вышла книга Амаду "Луис Карлос Престес" (перевод Н. Тульчинской), рассказывающая о жизни и борьбе "рыцаря надежды", руководителя компартии Бразилии.
Сейчас трудно сказать, был ли выпуск книги приурочен к данному событию, или это совпадение, но информация о награждении Амаду и отзывы на книгу публикуют параллельно в одних и тех же изданиях в период с конца января 1951 по февраль 1952 года.
Книге было посвящено 7 статей, она получила высокую оценку, но истинное ее значение не было понято ни тогда, ни теперь.
Статьи 50-х годов написаны в духе эпохи с полным набором идеологических и политических штампов того времени. Книга воспринимается как одна из художественно-документальных биографий коммунистических лидеров и ставится в один ряд с такими книгами, как "Сталин" Барбюса, биографией Тельмана Вилли Бределя, автобиографией Мориса Тореза. (195, С.175)
По мнению критиков, "обращение писателей разных стран к созданию книг о народных героях нашего времени вполне закономерно. Жизнь таких выдающихся деятелей имеет поучительное и вдохновляющее значение" (174, С.256)
Однако воссоздать жизнь партийного лидера невозможно "вне истории партии, с которой слита его жизнь, истории народа, выдвинувшего его, вне истории его страны с ее социальной и политической борьбой. Поэтому такие биографии обогащают материал передовой литературы, раздвигая его до масштабов целой страны, до истории коммунистической партии, до истории народа на целых больших этапах их развития" (195, С. 176).
Именно поэтому "книга Амаду отличается широким изображением событий политической и общественной жизни Бразилии в период ее новейшей истории от Октябрьской революции до начала Второй мировой войны" (240, С.183), а этапы и факты личной биографии Л.К. Престеса "тесно и нерасторжимо связаны с национально-освободительной борьбой бразильского народа, а сам он показан как вождь народа, вдохновитель и организатор этой борьбы" (263, С. 24).
В целом, ни одна из статей (что, несомненно, является приметой эпохи) не выражает личного отношения их авторов к рецензируемой книге, - это некий утвержденный свыше образец, по которому должны воспринимать Амаду все читатели.
Для советских идеологов Ж. Амаду прежде всего является горячим патриотом своей родины, неутомимым борцом за мир, за освобождение Латинской Америки от ига американского капитала. А книги его ценны тем, что в них широко отражены социальные противоречия Бразилии - страны, "которую душат хищники американского империализма", страдания бразильского крестьянства, постепенное пробуждение народа и его борьба за национальное и социальное освобождение. (195, С.173)
Особенно умиляет следующий пассаж: "Живя в стране, где волей партии и народа пустыни превращаются в цветущие сады, мы с особой остротой воспринимаем трагедию страны огромных природных богатств, которая властью американских хищников превращается в ад нищеты" (там же, С.174).
Критика 50-х, высоко оценив книгу Амаду как "бесспорно выдающееся произведение зарубежной прогрессивной литературы" (174, С.257), рассматривает ее как одно из целого ряда явлений, как один из путей развития социалистического реализма в литературе зарубежных стран (там же, С.257), а также как переходный этап на творческом пути самого Амаду, так как "после книги о Престесе он написал два своих лучших романа - "Землю золотых плодов" и "Красные всходы" (195, С.176).
Постсталинское литературоведение об этой книге не упоминает, поскольку вообще не воспринимает ее как произведение художественное. А вместе с тем книга "Рыцарь надежды" - явление уникальное; это художественное событие чрезвычайной важности для русской культуры. Именно эта книга впервые познакомила русского советского читателя с "мифологическим сознанием", о котором так много будут говорить в 70-х после перевода на русский язык "Ста лет одиночества" Гарсиа Маркеса. А говорить об этом надо было на 20 лет раньше. Всякого непредвзятого читателя не может не поразить контраст между формой и содержанием, темой и ее реализацией в данном литературном произведении. Биографическая книга о реальном человеке, коммунистическом лидере и современнике Амаду читается как лирическое стихотворение и народный эпос одновременно.
Хотя прежние, "дооттепельные" критики отмечают, что Амаду создает подлинный эпос революционной борьбы бразильского народа, (174, С. 255), вместе с этим его книга написана в форме лирического рассказа и одновременно это документальное повествование - здесь нет писательского вымысла (там же, С. 257). Понимая также, что описывая этот "сказочный и в то же время совершенно реальный" поход колонны Престеса с выдающимся поэтическим мастерством, Амаду сумел избежать лакировки, приукрашивания и улучшения истории. (228, С. 19) Но ни один из критиков не задался вопросом, каким образом одно произведение органически соединяет в себе такие взаимоисключающие жанры, как эпос и лирику, документ и сказку. (Слово "миф" не употребляется в силу негативного отношения к мифу как явлению вредоносному и реакционному).
Вполне естественно, что критики и литературоведы затрудняются определить жанр "Рыцаря надежды".
"Трудно определить жанр книги о Престесе. Это не беллетризированная биографии, а скорее поэма в прозе, романтически приподнятое героическое повествование, то и дело прерывающееся лирическими обращениями к собеседнику". (228, С. 17)
Вероятно, все дело в том, что сама бразильская реальность не вписывается в жесткие рамки жанра. Как сказал спустя три десятилетия участник дискуссии "Опыт латиноамериканского романа и мировая литература" Л. Арутюнов, европейский жанр не выдерживает напора неординарного материала, поэтому возникает новое качество повествования. (30, С. 77)
По словам Гарсиа Маркеса, в Латинской Америке все возможно. В ней все реально. Здесь изо дня в день случаются самые невероятные вещи, поэтому латиноамериканская реальность может дать мировой литературе нечто новое (26, С. 129).
Таков материал "Рыцаря надежды". Амаду с хронологической точностью прослеживает путь колонны Престеса - даты сражений, пройденные километры. Но величие этого похода и личность его руководителя не вмещаются в рамки документа. То, что совершил Луис Карлос Престес, кажется невероятным: "Никто, ни самый завзятый игрок, ни самый сведущий из генералов, не поставил бы ломаного гроша за то, что колонне удастся пройти хотя бы сто километров. Она имела против себя значительные превосходящие ее численностью силы врага, дикую природу, полное бездорожье, непроходимые реки, горы, на которые не ступала человеческая нога, каатингу, диких зверей и ко всему этому - голод и болезни". (76,С.108-109) Но несмотря на это, 26-летний капитан инженерных войск, максимальная численность отряда которого 1500 человек, прошел с боями 26 тысяч километров за два с половиной года и выиграл 53 сражения с правительственными войсками, когда силы регулярной армии достигали до 150 тысяч, победил 18 генералов. Но даже не в этом величие похода Престеса: куда бы ни приходил "Рыцарь надежды", он "начинал творить правосудие для народа" (76, С. 137): уничтожал долговые реестры, отменял налоги, пересматривал судебные дела, освобождал невинно осужденных. И все это в стране, где фактически сохранилось рабство. Не удивительно, что в сознании бразильского народа Престес становится личностью легендарной: "он носится по сертану, как ураган, меняющий направление рек и очищающий глубины моря от гнилья" (76,С.106).
"Рыцарем надежды" назвал Престеса народ. Простые бразильцы "стали слагать легенды о колонне, распевать и рассказывать их под аккомпанемент гитар и аккордеонов... Это были задушевные песни о героизме колонны, о ее чудесных делах, о ее командире, Он изображается в них не просто человеком, его превращали в бога селв, неуязвимого для пуль, способного ходить по водам и угадывать мысли людей...Однажды в далеком селении северо-востока на ярмарке один слепой пел о Луисе Карлосе Престесе:
Он усталых бойцов ободряет,
По реке спокойно шагает,
И вода под его ногою