Физические потери в войне постоянно растут. В то время как число убитых американцев приблизилось к трем тысячам, а число искалеченных и получивших увечья составляет более двадцати тысяч и эти потери тщательно регистрируются, число убитых иракцев намеренно остается неподсчитанным. Ясно, что оно исчисляется многими десятками тысяч человек, не говоря уже о раненых, и многочисленные родственники погибших возлагают вину за свои страдания на Америку.
Прямые финансовые расходы могут быть подсчитаны с достаточной точностью и, согласно оценкам Конгресса, уже превышают 300 миллиардов долларов. А косвенные затраты в несколько раз больше. Совершенно очевидно, что эти вовлечения в военные конфликты наносят вред и военной мощи, и экономическому здоровью Америки.
Вопреки предсказаниям вице-президента антиамериканские настроения стали распространяться по всем ближневосточным странам. Политически радикальные и религиозные фундаменталистскне силы находят широкую поддержку и осложняют положение режимов, дружественных Соединенным Штатам. Разгром Ирака устранил из региональной политической игры единственное арабское государство, которое было способно противостоять Ирану, тем самым облагодетельствовав самого свирепого противника Америки в регионе. С геополитической точки зрения война стала поражением, нанесенным себе самой Америкой и прямой выгодой для Ирана.
В-третьих, нападение на Ирак увеличило террористическую угрозу Соединенным Штатам. Когда первое упоение победой прошло («миссия завершена!») и стало ясно, что главный аргумент демагогического свойства в пользу войны был ложным: оружия массового уничтожения в Ираке не оказалось, продолжающийся конфликт был переименован, и не кем иным, как самим президентом, в «центральный фронт войны с терроризмом». Другими словами, упорно сражающиеся иракцы, выступающие против американской оккупации, теперь и определяют характер войны, туманно названной войной с террором понятием, означающим убийство, но вряд ли способным определим, врага. И если Америка вознамерилась бы прекратить эту войну то, как предостерег президент, иракцы каким-то образом пере секли бы Атлантический океан и развернули бы кампанию террора на американской земле.
Война с террором без ясного определения врага, но с сильно подразумевающимся антиисламским содержанием объединила сторонников ислама в их растущей враждебности к Америке, тем самым создав плодотворную почву для рекрутирования новых террористов — для террора против Америки или Израиля. Она усилила побуждение к экстремизму, распространяя политическую враждебность по отношению к иностранцам и обостряя религиозный антагонизм по отношению к «неверным». В свою очередь, все эго сделало более трудным для умеренной части мусульманской элиты, ставшей также объектом угрозы со стороны растущего исламского экстремизма, вести борьбу с террористическими ячейками путем объединения своего народа против экстремистских политических и религиозных настроений.
(Осенью 2003 года в ходе опроса общественного мнения в мусульманских странах респондентам задавался вопрос, не сожалеют ли они о том, что с самого начала военное сопротивление Мрака было малоэффективным, — фактически их спрашивали, сожалеют ли они о том, что не было убито больше американцев. Число сожалевших в Марокко составило 93 процента опрошенных, в Иордании — 91, в Ливане — 82, в Турции — 82, в Индонезии — 82, и Палестине — 81 и в Пакистане — 74 процента.)
Мировое общественное мнение в своем подавляющем большинстве с самого начала отвергло название, данное обеим войнам — и войне с террором в целом, и войне в Ираке в частности. К концу второго года войны большинство американцев также пришло к этой негативной оценке. Явная абсурдность названных причин войны была выражением безрассудства: даже твердолобые консерваторы в администрации не могли не заметить, что авторитет Америки в мире катастрофически упал, а участие в сражениях на так называемом «центральном фронте» войны с террором превратилось в основном в одиночное американское предприятие.
Три убеждения, глубоко укоренившиеся в сознании администрации и имеющие своим источником главным образом неоконсервативную точку зрения, служат основой политических решений, которые превратили первоначальный военный успех США в Афганистане в катастрофу в Ираке. Первое из них состоит в том, что акты террора, зародившиеся на Ближнем Востоке, отражают бешеный органический нигилизм в отношении Америки, не имеющий связи с конкретными политическими конфликтами или новейшей историей. Второе: политическая культура региона, особенно арабов, более всего уважает силу, делая применение чисто американской силы (или силы, уполномоченной США) самым важным компонентом надежного решения проблем региона. И третье, несколько запоздалое: выборная демократия может быть привнесена извне. Арабов-де можно принудить отойти от ненависти к свободе и перейти к любви к ней, даже если пока придется силой проводить такое умиротворение в культурном и религиозном отношениях.
Но вопреки частым утверждениям самого Буша, широко распространенный антагонизм в отношении Америки имеет место не потому, что мусульмане «ненавидят свободу», а потому, что историческая память вызывает у них чувство возмущения, когда они власть Америки в регионе все теснее связывают с британским колониальным прошлым или нынешней политикой Израиля. Британское прошлое в Ираке 20-30-х годов поразительно напоминает действия американцев начиная с 2003 года: отчет за отчетом, восхваляющие прогресс в навязывании дикарям просвещенной демократии, с последующими запоздалыми признаниями провалов, интервалы между которыми заполнились карательными рейдами королевских ВВС. (Уинстон Черчилль, британский министр колоний в начале 20-х годов, даже настаивал, чтобы королевские ВВС применили против восставших иракцев бомбы с отравляющим газом.)
Однако нынешняя американская интервенция происходит в более трудное время. В начале XX века страны Ближнего Востока только что освободились от оттоманского господства, но все еще оставались в колониальной эпохе. Социальное возмущение иностранным правлением не было всеобщим. Идеи национального освобождения ограничивались узким кругом элит а религиозные страсти против иностранных пришельцев еще не воспламенились. Теперь дело обстоит не так. Американская политическая опека не только не приветствуется большинством, но даже вызывает резкое возмущение у многих. Пол Бремер, назначенный губернатором Ирака, которого уж никак нельзя назвать успешным правителем, пришел в своих мемуарах к заключению, что американская оккупация стала «неэффективной», но американская политика по-прежнему не видит, почему это произошло.
Военные проблемы администрации, ведущей войну, у которой нет исторической перспективы, еще более осложняются тем, что психологически и даже просто визуально американское поведение отождествляется с действиями Израиля. Сцены на экранах телевизоров, на которых с головы до ног вооруженные и защищенные бронежилетами американские солдаты вышибают двери в иракских домах, врываются к перепуганным семьям и уводят в наручниках с завязанными глазами их мужчин, слишком напоминают действия войск Израиля, делающих то же самое в оккупированной Палестине. То, что израильтяне часто делают это в ответ на террористические акты против мирных граждан Израиля, в данном случае не имеет значения. Для миллионов мусульманских телезрителей сходство таких сцен только подкрепляет фанатичные обвинения «Аль-Каиды» в адрес американского империализма и экспансионистского сионизма, идущих по стопам британских колонизаторов. Справедливо или несправедливо, но политическим результатом этого стало интенсивное и целенаправленное возмущение.
Антиисторический характер провалившейся американской авантюры в Ираке делает еще более ясной и ограниченность стратегии, основанной преимущественно на силе. Такая взаимосвязь убежденно проповедуется стратегами, направлявшими британскую политику в регионе, реакцию Франции на алжирский вызов в Северной Африке и реакцию Израиля на арабскую воинственность. Для всех трех было характерно представление, что арабская ментальность особенно склонна уважать силу и рассматривать готовность к компромиссу как признак слабости.
Превосходящая военная сила неоднократно предписывалась как единственное надежное средство для решения конфликтов и навязывания прочного урегулирования.
В такого рода аргументах есть своя доля рационального при условии, что соблюдается один фундаментальный принцип: есть кто-то, кто обладает достаточной мощью и ресурсами, чтобы применять силу до тех пор, пока другая сторона не будет сломлена. Также вполне разумно считать, что более слабая сторона может в какой-то момент понять, что она подвергнется полному разрушению со стороны решительного, непоколебимого и более мощного противника и что унизительная капитуляция является наилучшим способом действий. Проблема Америки в том, что несмотря на то, что ее мощь несравнимо превосходит мощь любого государства или религиозной группы в данном регионе, она по внутренним причинам не может быть мобилизована в масштабах, достаточных для того, чтобы навязать свою волю на всем Ближнем Востоке и за его пределами.
Я уже писал о регионе, простирающемся от Суэца до Синьцзяна, как о новых Глобальных Балканах, как о геополитически важном пространстве с интенсивными этническими и религиозными противоречиями и насилием, возникающими вследствие политического возмущения против внешнего господства, особенно если оно навязывается посредством военной силы и к тому же обществами, чуждыми в религиозном и культурном отношениях. Этот регион имеет притягательную силу для крупных держав. Учитывая, что население Глобальных Балкан составляет около 500 миллионов и что конфликты на Ближнем Востоке разжигают политические страсти во всем регионе, Соединенным Штатам пришлось бы провести всеобщую национальную мобилизацию, чтобы они могли одержать победу только благодаря своей военной мощи.
Короче говоря, Соединенные Штаты сталкиваются здесь, но в гораздо большем масштабе — с той же проблемой, что и Израиль во взаимоотношениях со своими арабскими соседями каждому недостает средств, чтобы навязать прочное одностороннее решение, всецело отвечающее их собственным целям и интересам. Британцы мудро поняли это и ушли с Ближнего Востока, не вступив в затяжной конфликт; французы пришли к такому решению только после затянувшейся и изматывающем войны в Алжире. Америка неохотно усваивает тот же самый урок посредством своей вовлеченности в Ираке и Афганистане, а потенциально повсюду в случае, если эти два конфликта распространятся по всему региону.
Мнение, что решение проблемы, с которой здесь сталкивается Америка, заключается в том, чтобы ускорить становление в этом регионе демократии, является также неправильным. Демократия исторически утверждала себя в ходе длительного процесса утверждения прав человека, сначала в сфере экономики, затем и политики, сначала среди некоторых привилегированных классов, а затем и в более широком масштабе.
Этот процесс, в свою очередь, влечет за собой поступательное движение — возникновение власти закона и постепенное утверждение правового, а затем и конституционного верховенства по отношению к структурам власти. В этом контексте введение свободных выборов шаг за шагом ведет к возникновению системы управления, основанной на фундаментальных понятиях компромисса и взаимоприспособления, с правилами игры, которые уважаются политическими оппонентами, не рассматривающими их состязательность как игру с нулевой суммой.
В отличие от такого развития, быстрое внедрение демократии в традиционных обществах, не готовых к последовательному расширению гражданских прав и постепенному возникновению власти закона, вызывает острые конфликты с появлением непримиримых экстремистов и актами насилия. Именно так — вследствие политической близорукости американских попыток способствовать введению демократии — и произошло не только в Ираке, но и в Палестине, Египте и Саудовской Аравии. Результатом их стало не упрочение стабильности, а усиление социальной напряженности. В лучшем случае такие усилия могли привести к пылкому, но нетерпеливому популизму, внешне демократическому, но фактически означающему тиранию большинства.
Простираясь от Суэцкого канала в Египте до Синьцзяна в Китае, от Северного Казахстана до Аравийского моря, сегодняшние Глобальные Балканы являются зеркалом традиционных Балкан XIX и XX столетий именно потому, что им свойственна внутренняя нестабильность, а их геополитическая значимость служит причиной иностранного соперничества. Современные Балканы, как они показаны на схеме, имеют население около 500 миллионов человек и характеризуются внутренней нестабильностью, возникающей как следствие этнической и религиозной напряженности, бедности и авторитарных правительств. В этнический конфликт внутри Глобальных Балкан вовлечены 5,5 миллиона евреев Израиля и 5 миллионов палестинских арабов; 25 миллионов курдов и разделяющие их государства — Турция, Ирак и Сирия, а также Индия и Пакистан, ведущие спор о Кашмире, наряду с многочисленными и потенциально острыми конфликтами этнических меньшинств в Иране и Пакистане. Религиозные конфликты имеют место между мусульманами и индусами, шиитами и суннитами и рядом других конфессий. В 2005 году безработица среди экономически активного населения составляла 50 процентов в Газе, 40 — в Афганистане, 25 — в Ираке, 20 — на Западном берегу р. Иордан и 18 процентов в Кыргызстане.
Невозможно полностью избавиться от подозрения, что большинство пылких адвокатов «демократии» на Ближнем Востоке знают об этом, но видят в продвижении дела демократии удобное средство для того, чтобы в будущем прибегнуть к силе. Демократия становится подрывным орудием, дестабилизирующим статус-кво, она ведет к вооруженной интервенции, которую б дальнейшем оправдывают тем, что демократический эксперимент провалился и экстремизм, вызванный таким провалом узаконивает одностороннее применение грубой силы.
Три основные описанные выше концепции должны были бы заставить американцев серьезно подумать о долговременных последствиях расширения американского военного вовлечения на Глобальных Балканах. То, что уже случилось в Ираке, и растущие проблемы, с которыми сталкивается Израиль, продолжая ошибочно руководствоваться подобными идеями в отношении соседних стран, предвещают также трудности, которые могут создать серьезную угрозу глобальному статусу Америки. Глобальные Балканы могут стать болотом, из которого Америка будет не в состоянии выбраться.
В то время как исламский мир все больше захлестывают антиамериканские страсти, другие государства, которые считают себя конкурентами Америки, будут испытывать искушение воспользоваться неправильно избранными Америкой направлениями в ее политике. Возникающее партнерство между Китаем и Россией по ряду международных вопросов подсказывает, что такой риск не является делом отдаленного будущего. Производители нефти в районе Персидского залива в поисках политической стабильности и надежных потребителей могут все более испытывать притяжение со стороны Китая. Не уподобляясь Америке Буша, Китай предпочитает делать упор на политическую стабильность, а не на демократию и может стать надежным источником чувства уверенности. Политический сдвиг на Ближнем Востоке от Америки к Китаю мог бы поколебать связи Европы с Америкой, создавая тем самым угрозу главенству Атлантического сообщества.
Поэтому есть срочная необходимость в том, чтобы Америка перестала рассматривать «центральный фронт» как своего рода уникальное историческое призвание, а начала видеть в нем урок, из которого следует необходимость фундаментальной ревизии ее подхода к проблемам Ближнего Востока. Иракская война во всех ее аспектах превратилась в бедствие — и в том, как было принято решение о ее начале, и в том, какую внешнюю поддержку она получила и как она велась. Она уже засвидетельствовала президентство Буша как историческую неудачу.
Даже если бы война каким-то образом была бы окончена до ухода президента Буша, исправление его исторического наследия потребует огромных усилий и займет много времени. Возможно, единственный извиняющий аспект этой войны состоит в том, что она сделала Ирак кладбищем неоконсервативных мечтаний. Будь она более успешной, Америка уже сегодня могла бы оказаться в состоянии войны с Сирией и Ираном, следуя политике, которая побуждается скорее манихейскими представлениями и сомнительной мотивацией, чем трезвым пониманием ее национальных интересов.
В самом начале второго президентского срока Буша Кондолиза Райс оставила пост советника по национальной безопасности и стала государственным секретарем. В своем интервью она заявила: «Когда я смотрю на то, что происходит сегодня, я понимаю, что во всем этом нет ничего похожего на крупный системный замысел». Но заявив ранее, что в ответ на недостаточную международную поддержку своему рискованному предприятию в Ираке Америка должна будет «наказать Францию, игнорировать Германию и простить Россию», ближайший советник президента по внешней политике тем самым выразила свое презрение и к системности внешней политики, и к системе коллективного принятия решений союзниками. Эта точка зрения была доминирующей в течение первого президентского срока Буша.
Ко времени перехода из Белого дома в Государственный департамент Райс перестала быть младшей среди старших государственных деятелей. Четыре года работы с президентом, ставшим более самоуверенным и убежденным в своей особой миссии, постепенно повысили ее статус. Более того, назначение на пост государственного секретаря переместило ее из доктринерского окружения Белого дома в министерство, в котором было широко распространено убеждение, что ни война в одиночку в Ираке, ни возведение односторонних действии в моральную добродетель не являются продуктивными.
Но прежде чем необходимость переосмысления была осознана, политика администрации в отношении остального мира (которому президент уделял значительно меньше внимания, чем Ираку) металась от одного лозунга к другому без четко поставленной цели и стратегии. Отсутствие таковых было очевидным в политике США в отношении израильско-палестинского конфликта, России и Китая, возрастающего риска распространения ядерного оружия, а также из-за по сути дела полного отсутствия заинтересованности в поддержании мира, проблемах глобальной безопасности и экологии. Все эти вопросы оказались отодвинутыми из-за того, что время, усилия, работа с общественным мнением и во жизненные силы президента были сконцентрированы исключительно (или по крайней мере в основном) на одном предприятии, отмеченном его личным замыслом.
Глобальная политика США, таким образом, оказалась пере кошенной и лишена динамики. Приоритеты Буша должны были измениться, даже если он не стремился к этому сознательно Главной задачей американской дипломатии стало обеспечение международной военной поддержки кампании в Ираке, включая самые далекие страны, почти на символическом уровне, скажем всего лишь в виде одного взвода. Достижение — в основном надуманной — «добровольной коалиции» требовало энергии, соответствующего механизма и финансовых стимулов. В отличие от войны в Заливе 1991 года, военная кампания 2003-го велась практически в одиночку и была односторонним американским начинанием. За исключением Великобритании, военное участие других стран свелось к минимуму, хотя Белый дом опрометчиво заявлял в пресс-релизе в марте 2003 года о том, что 49 государств приняли решение участвовать в коалиции, «которая уже начала военные операции, чтобы лишить Ирак оружия массового поражения». Реальные факты свидетельствовали как раз о противоположном и выглядели поразительным контрастом по сравнению с войной в Заливе 1991 года. В той войне имело место существенное присутствие войск ряда арабских стран, а также Пакистана, что помогло придать легитимность вторжению в мусульманском мире (сравните рис. 140 и 64).
Помимо дестабилизации положения на Ближнем Востоке иракская война имела и более важные последствия. Успех или поражение американской политики на Ближнем Востоке стали теперь испытанием американского глобального лидерства. Во время холодной войны ведущая роль Америки в свободном мире зависела от положения на «центральном фронте» борьбы в самой Европе. И окончательная победа Америки была одержана именно здесь. Вторжение Америки в Ирак превратило мучительный кризис на Ближнем Востоке, продолжавшийся при Рейгане, Буше и Клинтоне, из хронической проблемы в жесткую дилемму: победить или потерпеть поражение. Потеря Соединенными Штатами их доминирующей роли в регионе имела бы катастрофические последствия для политики Америки в Европе и на Дальнем Востоке. Ни трансатлантические союзники Америки, ни Китай и/или Япония не остались бы безразличными, если бы политика Америки на Ближнем Востоке подхлестывала крайне радикализированный, явно антиамериканский сдвиг, ведущий к затяжному асимметричному противоборству алжирского типа против Америки и ее клиента в регионе — Израиля. Государства Ближнего Востока, особенно экспортеры нефти, должны были бы предпринять какие-то действия, искать новые области для приложения своих капиталов, терпеливо добиваться защиты со стороны таких поднимающихся держав, как Китай, чтобы выжить в столь бурной обстановке.
События 11 сентября привели не только к Багдаду. Они также заставили Буша фундаментальным образом изменить политику США в затянувшемся, трагическом и все более жестоком израильско-палестинском конфликте. Пристрастное отношение Клинтона к Израилю — эмоциональное, но неубедительное с геополитической точки зрения перешло в открытое солидаризирование с его подходом, а именно в стремление взять за основу окончательного урегулирования односторонне толкуемые как «свершившиеся факты». Такие «факты» быстро повлекли за собой: американо-израильский сговор относительно вытеснения палестинского лидера Ясира Арафата с политической сцены, потому что он рассматривался как препятствие для американо-израильской политики; применение израильтянами постоянного физического давления на палестинцев; безразличное отношение США к продолжающемуся расширению поселений на Западном берегу; и превентивное применение силы для физического устранения намеченных лиц, невзирая на жертвы и «косвенный ущерб» в ответ на палестинские акты террористического произвола.
Один из таких актов разрушил инициативу, которая могла бы повести к конструктивному прорыву в израильско-арабских отношениях. В середине февраля 2002 года члены Лиги арабских государств по внушению саудовского принца Абдаллы предложили в полном объеме установить с Израилем дипломатические отношения и нормальные торговые связи, а также предоставить гарантии безопасности в обмен на мир, основанный на взаимном признании израильской и палестинской сторонами границ, существовавших в нюне 1967 года. Буквально через несколько дней перспектива даже самого обсуждения этого предложения была пущена под откос кровавым актом против израильских граждан, совершенным террористом-смертником. Это, в свою очередь, побудило премьер-министра Шарона провести акт возмездия против всей Палестинской автономии путем широкой военной операции на Западном берегу. Палестинская автономия перестала функционировать, а Арафат оказался под домашним арестом (и оставался в этом положении до тех пор, пока не был переведен в госпиталь, где и скончался). Президент Буш оказал полную поддержку действиям израильтян, и это по существу означало, что автономный палестинский партнер в переговорном процессе перестал существовать.
| США | 250 тыс. (84 %) |
| Соединенное Королевство | 45 тыс. (15 %) |
| Австралия | 2 тыс. (0,7 %) |
| Польша | 200 (0,07 %) |
| Всего войск — 150 тыс. |
| Из них не-США — 16 тыс. |
Подготовил Бретт Эдкинс
Взамен этого американо-израильского политического альянса, основанного на убежденности, что мир в конце концов наступит, когда более слабая сторона осознает, что у нее нет иного выбора. Соединенные Штаты получили согласие Израиля на возможное в будущем решение на основе двухгосударственной формулы, предусматривающее сосуществование Израиля с новым палестинским государством Это предложение официально было сделано Бушем в его выступлении в розарии Белого дома в июне 2002 года, хотя американская сторона воздерживалась от того, чтобы занять четкую позицию по таким трудным вопросам, как подлинное территориальное урегулирование и разделение Иерусалима. В качестве даты осуществления этого плана был назван 2005 год, но его параметры в соответствии с предпочтением Израиля сознательно остаются туманными.
Вскоре всему региону стало ясно, что совместное определение политической линии США дуэтом Буша-Шарона — это всего лишь игра, рассчитанная на выигрыш времени. После того как Буш провозгласил Шарона «человеком мира», следующие несколько лет прошли под знаком вялых американских мирных инициатив, террористических убийств, периодически совершаемых разочарованными палестинцами, смертоносных акций возмездия разъяренных израильтян, продолжающейся радикализации палестинцев и расширения израильских поселений. Через год после начала войны в Ираке план создания палестинского государства к 2005 году был сведен к тому, что Соединенные Штаты одобрили предложение премьер-министра Шарона, сделанное в апреле 2004 года, об одностороннем уходе Израиля из сектора Газа. Президент Буш с энтузиазмом поддержал его как дающее «палестинцам шанс создать реформированное, справедливое и свободное правление», уже без всякого упоминания о сроках создания палестинского государства.
Зеленый свет, зажженный Бушем, означал, что пока это государство не будет создано, израильтяне смогут создать больше «свершившихся фактов», которые будут определять характер окончательного урегулирования. Одностороннее решение о строительстве массивной стены вдоль всей линии израильско-палестинской границы, проходящей главным образом с палестинской стороны на некотором расстоянии от линии 1967 года, стало одним из решающих фактов. Давая согласие на это и на продолжение строительства поселений, Соединенные Штаты отказались от подлинно посреднической роли в конфликте, который вместе с войной в Ираке продолжал формировать политическое отношение к Соединенным Штатам со стороны политически активизировавшегося населения региона.
При Буше политика США на Ближнем Востоке в целом стала, таким образом, стратегически направленной против самих себя. Она не только игнорировала факт, что предоставленные себе израильтяне и палестинцы никогда не смогут решить сами своих разногласий; она игнорировала и то, что Израиль, насколько бы его военная мощь ни превосходила мощь его соседей, никогда не будет в состоянии навязать прочное урегулирование, опираясь только на силу. Такое урегулирование не может быть принято, оно вызовет возмущение и будет провоцировать периодическое насилие. И все это будет идти в ущерб американским интересам в регионе.
Превращение Соединенных Штатов из посредника между израильтянами и арабами в сторонника Израиля имело парадоксальный эффект; оно снизило способность США оказывать решающее влияние на развитие событий (то есть на достижение мира) или же укреплять в долговременном плане безопасность Израиля. Напротив, Соединенные Штаты просто еще сильнее втягивались в дела региона, который все более радикализируется, и по мере этого обозначаются пределы американской военной мощи. Израиль, между тем, поощряется в своем упорстве продолжать строительство поселений в момент, когда его намерение полагаться на силу лишь увеличивает число арабов, готовых умирать в затяжном историческом конфликте с Израилем.
К 2006 году даже для администрации Буша должно было быть ясно, что ни Соединенные Штаты, ни Израиль ни в одиночку, ни вместе не имеют силы сокрушить и переделать Ближний Восток полностью так, как им этого хотелось бы. Регион этот слишком велик, его народы все менее и менее запуганы и все более и более охвачены ненавистью, гневом и отчаянием. Все больше людей готовы участвовать в организованном сопротивлении или безрассудном терроре. И чем больше Соединенные Штаты и Израиль реагируют на это расширением и повышением уровня своих встречных насильственных мер, тем глубже они будут вовлечены в продолжительную и ширящуюся войну.
Эта ошибочная позиция США чревата двумя опасностями долгосрочного характера. Во-первых, Соединенные Штаты в конечном счете потеряют всех своих арабских друзей, а вместе с этим и способность оказывать на них влияние, в результате чего все намерения и цели Соединенных Штатов на Ближнем Востоке будут политически отторгнуты. Во-вторых, Израиль окажется втянутым в продолжительное асимметричное военное противоборство, сводящее на нет его технологическое военное преимущество и подвергающее его смертельному риску.
Более того, учитывая внутренние политические реалии Америки, такого рода риски подталкивают США к увеличению военного участия в регионе, чтобы иметь возможность в дальнейшем сдерживать более далекие угрозы, возникающие для Израиля. В течение 90-х годов нормативное законодательство Конгресса вводило эмбарго на американские сделки с Ираном. При Буше антагонизм в отношении Ирана еще более усилился, и сам Иран был объявлен одним из основателен «оси зла», государством, играющим роль главного спонсора терроризма и представляющим собой потенциально смертельную угрозу не только для Израиля (несмотря на наличие у того секретного ядерного арсенала), но даже для самих США, вооруженных десятками тысяч единиц ядерного оружия и располагающих множеством средств его доставки.
Введенный нами самими запрет на серьезные сделки с Тегераном вскоре после падения Багдада привел к резко отрицательной реакции Соединенных Штатов на иранский зондаж относительно возможности широкого диалога, охватывающего как вопросы безопасности, так и экономические вопросы, включая проблему ядерных гарантий и даже решения на основе двухгосударственной формулы израильско-палестинского конфликта. В конце 2001 года этому зондажу предшествовали удивительно полезные усилия Ирана по консолидации афганского правительства после того, как Соединенные Штаты лишили власти режим талибов.
Общий эффект политики (или скорее позиции), основанный на остракизме, должен был усилить фундаменталистские элементы в иранском правлении, в то время как Иран продолжал последовательно и втайне осуществлять ядерную программу, которая была в лучшем случае двусмысленной. Хотя иранцы и горячо заверяли, что их целью не является приобретение ядерного оружия, значительное продвижение программы в течение примерно прошедшего десятилетия дает Ирану возможность приобрести такое оружие. Риторические осуждения Буша и его попытки изолировать Иран мало способствовали прояснению ситуации или созданию основы для ее эффективного рассмотрения.
В конце весны 2006 года Соединенным Штатам пришлось наконец занять другую позицию под воздействием двух внешних факторов: понимания того, что дорогостоящая война в Ираке делает применение силы против Ирана менее привлекательным выбором, и растущего осознания бесплодности американских попыток, предпринятых в основном в одиночку при Клинтоне и Буше, справиться с подобной же ядерной проблемой, созданной Северной Кореей. В последнем случае к началу 2004 года Соединенные Штаты обнаружили, что были вынуждены под давлением стран региона существенно изменить свой подход. Ни Китай, ни Россия не были готовы следовать за Америкой в применении жесткого международного остракизма к Северной Корее. Таким образом, стало ясно, что только многосторонние региональные усилия побудить северных корейцев к самоограничению дают надежду на достижение приемлемого решения. Переговоры с участием шести стран, начавшиеся официально в 2004 году, в составе Соединенных Штатов, Китайской Народной Республики, Японии, Российской Федерации, Южной Кореи и Северной Кореи, были убедительным подтверждением того, что безопасность Дальнего Востока требует той или иной формы согласованных международных действий.
Та же самая логика, но воспринятая гораздо более неохотно в Белом доме Буша, наконец возобладала и в отношении Ирана. Решение прозондировать возможность переговоров с Ираном рассматривалось как предательство неоконсервативными фанатиками администрации, которые надеялись на прямую военную акцию со стороны США, чтобы уничтожить основные ядерные объекты Ирана или даже «изменить режим в стране». Военные ограничения (результат влияния на вооруженные силы США неудачной иракской войны) и политические соображения, а именно возражения со стороны Европейского Союза и России против применения Америкой силы, вынудили принять решение изучить возможность серьезных переговоров, основанных как на заманчивых предложениях, так и на применении санкций. Тем не менее, сохраняющаяся нестабильность на Ближнем Востоке означает, что более воинственный вариант все-таки может возникнуть в случае дальнейшего развития кризиса. Из-за внезапного столкновения между Израилем и Ираном или просто иранского упорства и грубого просчета могли бы вспыхнуть страсти, толкающие к односторонним действиям со стороны США.
Но иранская проблема показала, что даже администрация Буша не могла до бесконечности уклоняться от необходимости проведения реально обоснованной политики. Пять лет «создания других новых реальностей» оказались значительно более дорогими и во внутреннем, и во внешнем отношении, чем президент и его советники могли ожидать. Мучительная для администрации ситуация, которая возникла в Ираке, оказала сильное давление в пользу согласованного урегулирования, восстановления трансатлантического взаимоуважения и более тесного стратегического сотрудничества. При активных выступлениях за поиск какого-либо компромисса с Тегераном не только Великобритании, Германии и Франции, но и России и Китая иранский вопрос стал катализатором для потенциально весьма существенного изменения нашей стратегии, хотя и без особого на то желания.