Она с ожесточением закрутила колесо прялки.
Митя послонялся у амбаров. Там было пустынно, только Игнат временами выглядывал из своей сторожки. Уже смеркалось. Мальчику вспомнился бродяга, пойманный на этом месте. Ему сделалось жутковато. Он повернул обратно...
Дома было светло и уютно. Паша уже лежал в постели и листал ершовского "Конька-Горбунка".
- Охота тебе сказочки читать? - укорил его Митя, - взял бы Вальтера Скотта.
- В здешней нашей библиотеке есть только один его роман - "Роб Рой", и я его прочел, - ответил брат. - А поэма Ершова такая складная, и к тому же он - земляк и бывает у нас в доме.
В это время в комнату вошел Иван Павлович, посмотреть: спят ли мальчики.
- Папенька, я хочу у тебя узнать кое- что... - сказал Митя. -Ты помнишь человека, которого поймали тогда возле склада? Кто он?
- Вот ты о чем! - удивился отец. - Мужик это был, обворованный на постоялом. Крестьянин или охотник. Думаю, он нам не соврал.
- А вдруг мы отпустили душегуба? - зловещим тоном произнес Митя. - И разбойник причинит людям зло. Все говорят, что в лесах скрываются грабители. Верно, Паша?
Но брат не ответил: он спал. А Митя, понизив голос, продолжил:
- Скорее всего, в нашем лесу такой шайки нет. Но, вообще-то, преступники существуют на свете. А кто сидит в тобольском остроге?
Мальчик вспомнил высокий забор городской тюрьмы.
- Всякие люди туда посажены... - раздумчиво ответил Иван Павлович. Воры, убийцы, мошенники, ну и бунтовщики. Иногда господа бывают жестоки и несправедливы: терпение крестьян истощается. Молодые мужики хватаются за вилы. И вот уже нападение на усадьбу помещика. Ладно, если он сам уцелеет и красного петуха ему не пустят... А то заполыхает господский дом! В село появляются полицейские и солдаты. Мужиков порют, зачинщиков везут в острог. И не всегда разберешься, кто тут прав, кто виноват... Впрочем, Богу виднее. Спи!
Иван Павлович сидел на краю постели. Поседевшая голова четко вырисовывалась на фоне окна. Мите нравились рассудительность и доброта батюшки. Он вообще уважал отца, зная, что тот только благодаря своим способностям и упорству выбился в люди.
Менделеев-старший родом был из Тверской губернии. Дедушку со стороны папеньки звали Павлом Максимовичем. Принадлежал он к духовному сословию и был священником в Тихомандрицком приходе Вышневолоцкого уезда. Жизнь его мало чем отличалась от крестьянской. Доход имел скромный и, чтобы прокормить семью, держал скотину и развел пчел. Лечил больных односельчан, умел мирить , если те ссорились.
У Павла Васильевича было четверо сыновей. По тогдашним правилам они после школы обучались в семинарии, где им, согласно обычаю, дали новые фамилии. Старший брат сохранил отцовскую - Соколов, второго нарекли Покровским, третьего - Тихомандрицким, а младший - Иван получил фамилию Менделеев. Возможно, он дал какой-то повод, обменяв что-то в классе: то есть - мену сделал. По другой версии, неподалеку жил помещик Менделеев, владелец большой конюшни. Семинарское начальство покупало или выменивало у него лошадей... Ну, а дали одному из бурсаков его фамилию.
После семинарии Иван Павлович поехал в Петербург сдавать экзамены в духовную академию. Для сыновей провинциальных священников в те времена это было пределом мечтаний, поскольку в другие учебные заведения их не брали. И вдруг столичные знакомые подсказали: есть возможность поступить в Педагогический институт. Духовное происхождение, дескать, - не помеха...
Закончив словесно-исторический факультет, Иван Павлович был направлен в Тобольск, учителем гимназии. Город сей только из столицы казался глухоманью. Приехав на место, молодой преподаватель вскоре узнал, что здесь живет немало образованных людей. К их числу принадлежали состоятельные купцы Корнильевы. Менделеев вскоре посватался к дочери одного из братьев Корнильевых - Маше.
Обвенчались влюбленные в Богоявленской церкви, и началась обычная, полная радостей, тревог и бед жизнь. У молодых супругов рождался ребенок за ребенком. Кто-то из детей умирал во младанчестве, иные росли, поднимались...
Семейство жило в Тобольске, Иван Павлович по-прежнему работал в гимназии. Через несколько лет получил повышение в должности: его назначили директором гимназии, правда, - в Тамбове. Потом директорствовал в Саратове и Пензе.
Марью Дмитриевну тяготили эти переезды, она мечтала об оседлом образе жизни, о возвращении в родные места. И вот, наконец, сбывается ее желание Ивана Павловича вернули в Тобольск. Семья к тому времени стала большая: росло пять дочерей. Старшей Оле было пятнадцать лет, затем шли Катя, Поля, Лиза. Младшей - Маше исполнилось четыре года. А еще был шестилетний сын Ваня. После возвращения в родной город родился Паша, а за ним - Митя, которому было суждено стать в семье последним ребенком.
Митя слышал, что однажды с отцом поступили несправедливо, не вернув ему должности директора Тобольской гимназии после того, как к ослепший на некоторое время Иван Павлович вновь обрел зрение. Но разве мало несправедливостей творится на свете? Может быть, и того человека у амбаров обидели напрасно? Обокрали крестьянина на постоялом. А кучер и сторож хватают пострадавшего и обвиняют в воровстве и намерении поджечь склад. На каком основании? Но вдруг он и в самом деле разбойник?
Митя встал с постели, закрыл створку окна, защелкнул задвижку. Нырнув обратно под одеяло, постарался думать только о завтрашней поездке... Ему грезился Тобольск, старый сад за менделеевским домом на Большой Болотной. Сад пуст, ни души. Неожиданно из густых лопухов, разросшихся возле ограды, высунулась скуластая рожица Фешки - кузнеца. Приятель лукаво подмигнул и взмахнул рукой: в воздухе взметнулась веревка, на конце которой дергалась живая крыса. Ее пасть, усаженная белыми зубами, мелькнула перед Митиным носом. Спящий вскрикнул и проснулся...
Комнату освещала луна. За окном монотонно стрекотали кузнечики. Ночная бабочка сидела на подушке, на ее крыльях белело по три пятнышка. Осторожно взяв гостью, Митя выпустил ее в форточку.
4. Лес
Вода промочила Фешке лапти и онучи. Порой она добиралась до колен, но выше ноги оставались сухими. "Нынче и на этом болоте неглубоко. Жара воду выпарила, а то брел бы в ней по пояс...", - подумал парнишка. Он двигался вперед, привычно нащупывая брод палкой.
Окрестный лес Фешку не страшил: почти каждую осень собирал он здесь клюкву вместе с отцом, тобольским кузнецом Северьяном Кожевниковым, и своим крестным - здешним крестьянином Серафимом, жившим неподалеку отсюда, в деревне Чукманка.
Сегодня спозаранку Северьян разбудил спавшего на полатях сына и наказал ему идти в лес к Тарасу Федоровичу. Лучшего поручения батя и придумать не мог! Путешествие на займище приятно нарушало поднадоевшее течение городской жизни и манило своей таинственностью и даже опасностью. Тарасом Федоровичем звали пожилого коренастого человека по фамилии Галкин. Он был одним из тех "лесовиков", о которых шептались тобольские обыватели. И не просто лесовиком, а одним из их предводителей.
Галкин собрал вокруг себя десяток- другой беглых крепостных, чалдонов и оренбургских казаков, оставивших службу. Последние стали называть его атаманом, а вслед за ним и остальные. Самому предводителю такое обращение пришлось по нраву. По словам Северьяна, Галкин действительно происходил из казаков, предок его пришел в Сибирь вместе с Ермаком...
- Дорожка тобою уже топтаная, - говорил Северьян, напутствуя сына перед дорогой. - До Чукманки подвезет свояк. У него обоз в ту сторону идет. В деревне ступай к крестному - отцу Серафиму, у него отдохнешь, поешь. Вместе с ним переправишься через болото. От крестного не отбивайся, иди по топи след в след. Понял? А как брод кончится, вас на бережку встретят и спросят: "Нет ли хлеба с салом?" Отвечай, что, мол, съели, только корочка осталась. Дальше все будет ладно. А Серафим пусть к себе в деревню ворочается.
Кожевников проводил сына до базарной площади. На ее краю стоял обоз, с гончарным товаром, готовый отправиться в путь. Кузнец перетолковал с возницей и посадил сына в телегу. Вскоре подводы тронулись. Северьян помахал вслед рукой:
- Счастливо, сыне! Ждать буду!
Тарахтели колеса по дощатой мостовой, потом пылили по тракту, убегавшему на восток от города. Вот справа от дороги и Чукманка! В деревне, попрощавшись с молчаливым возчиком, парнишка направился к избе крестного.
Серафим сидел во дворе на толстой чурке и дробными ударами молотка утончал лезвие косы. Увидев гостя, он прекратил стучать и повел Фешку в дом. Жена крестного Марфа накормила гостя щами и овсяным киселем, налила кружку молока.
Хозяин, потягивая чай с блюдечка, расспрашивал Фешку о Северьяне, о городской жизни и, как бы, между прочим, полюбопытствовал:
- Провожать тебя через болото или сам пойдешь? Наши деревенские там нынче запросто бегают: воды-то мало...
- Зря его одного отправляешь, - проворчала Марфа. - Случись что, не оправдаешься...
- Что может случиться? - возразил крестный. - Фешка брод знает. Верно, парень?
- Ага! - подтвердил тот.
- Весь в отца! - довольно воскликнул Серафим. - Мне пойти - раз плюнуть, хоть до самого займища, да косить надо: трава перестоялась. С версту провожу тебя, до покоса... От заломленной осинки брод начнется. Держи путь на высокую сосну. Прихвати дрючок и нащупывай брод...
Они вместе дошли до ручья, по берегу которого собирался косить Серафим, и простились.
Впереди расстилалось болото. Справа оно переходило в озеро, а слева вздымался лес. На мшистых кочках грела бока розовая, копившая сок клюква. Там и тут серели крупные подберезовики.
Из травы выпорхнула тетерка, метнулась в сторону и припала к земле. "От гнезда уводит", - догадался Фешка, но не стал искать птичий дом, торопился. Он прыгал с кочки на кочку, брел по мягкому мху, уже не ступая по холодной воде.
Покрупнел сосняк. По краю бора, у подножия деревьев, кустилась черника. Большинство ягод осыпалось, но Фешка насобирал две-три пригоршни, метнул в рот.
Вверху, в просвете между соснами, распластав крылья, парил орел, похоже, беркут. Снизу он казался птахой. У опрокинутой бурей ели мальчик остановился, засвистел в два пальца. Ему не отозвались. Тогда Фешка просигналил еще раз изо всех сил.
- Оглушишь, соловей-разбойник! - раздался ехидный голос.
Из ельника выбрался низкорослый мужик с клинообразной бороденкой. Был он простоволос, в поношенном армяке. За кушаком торчал топор. Растерявшийся поначалу Фешка перешел в наступление:
- Чего пугаешь, лешак?
- Не бойся, не обижу, - успокоил незнакомец. - Чего у тебя в торбе? Нет ли хлебца? А может и сало завалялось? С утра маковой росинки во рту не было.