Наконец-то Жаку удалось сделать первый шаг на пути, который, как ему казалось, вел к разгадке тайны Фирмена.
Поиски он решил начать с дома, где за тридцать пять лет перед тем Фирмен Одри жил на улице Томб Иссуар.
Было семь часов утра. И по дороге Жаку попадались рабочие, отправлявшиеся в мастерские и на постройки. Они шли поодиночке или группками в три-четыре человека. За спиной или под мышкой они несли свой несложный инструмент. Их грубые башмаки гулко цокали по мостовой.
Навстречу им выходили из домов женщины с жестяными кувшинами в руках. Желающим они нацеживали в глиняные небольшие кружки горячего кофе с молоком на два су.
Встречались Жаку и зеленщики — кто пешком, а кто и на своей кляче. Они едут с рынка, и пустые корзины из ивовых прутьев болтаются с двух сторон и бьют лошадь по бокам. Но она не обращает на это внимания и неторопливо трусит, не ожидая, чтобы ее подгоняли.
А вот и расклейщики объявлений. На груди у них болтается жестяной номерок, удостоверяющий, что они зарегистрированы в префектуре. В руках ведерко с клеем и большая кисть. Они срывают старые афиши и наклеивают на стены домов различные постановления судебной палаты, объявления о торгах и продаже имущества за неуплату долгов или по случаю смерти его владельца. Но есть и более веселые извещения: о всевозможных представлениях и зрелищах, в театрах и на открытых площадях.
Но по мере того, как Жак приближался к своей цели, встречных попадалось все меньше, а уж фиакры и верховые сюда и вовсе не заглядывали.
Вот и улица Томб Иссуар. Прохожих мало. Лавок и мастерских нет, так что улица кажется вымершей. Что за чертовщина! Дом номер десять стоит на месте, потом идет номер одиннадцать, потом тринадцать. А куда же девался дом под номером двенадцать? На двадцать втором номере улица кончается — она упирается в пустырь. На месте дома номер двенадцать — двор, густо заросший травой и чертополохом. На пустыре мирно пасется коза, поодаль — другая. Вид такой, словно это не Париж, а глухая, забытая деревня. Жаку вспомнилась родная Таверни.
Жак снова пошел по. улице до конца и убедился, что напротив дома номера двадцать два находится номер первый. Только за два года перед тем в Париже произвели реформу: перенумеровали все дома — до тех пор их знали по фамилиям владельцев; номера четные и нечетные шли подряд. Нововведением было и то, что сначала названия улиц прибивали к домам на отдельных дощечках, теперь же их вырезали на стенах двух крайних домов.
Подумав, Жак отважился войти в дом номер десять, постучался в дверь к привратнице и вежливо осведомился:
— Не скажете ли вы мне, сударыня, где номер двенадцать по вашей улице?
— Да он давно сгорел.
— А куда девались жильцы?
— Почем мне знать, молодой человек! В ту пору я здесь и не жила. Дом-то сгорел тому лет десять… Вряд ли кто из жильцов остался на нашей улице. Разбрелись кто куда… Впрочем, спросите в доме номер тринадцать.
В доме под этим номером Жак решился прямо спросить о Фирмене Одри. Такого имени ни привратница, ни выходившая из подъезда женщина никогда не слыхали.
Жак все же не хотел отступать. Он вышел из темного подъезда, и его ослепили солнечные лучи, игравшие на пустыре. Ему неудержимо захотелось пробежаться босыми ногами по высокой траве, как, бывало, он бегал у себя в деревне.
Посреди пустыря была свалка, ее давно не очищали, и она высилась горкой над зеленой сочной травой. Жак еще издали увидел согбенную мужскую фигуру, стоявшую к нему спиной. Это был старьевщик. В руках он держал длинную палку с крючком на конце. Он ловко выуживал из кучи вываренные белые кости, тряпье, кусочки жести, рваные башмаки. Появление Жака спугнуло черного кота с худыми, впалыми боками. Он встрепенулся, выгнул спину и дал стрекача. А старьевщик был так поглощен своим занятием, что не заметил, как сзади к нему подошел Жак.
— Простите, сударь, могу я вас побеспокоить?..
Не привыкший к такому вежливому обращению, человек удивленно обернулся. У него было дряблое, все в морщинах и складках лицо, глаза слезились.
— Вы давно здесь работаете, сударь? — столь же вежливо продолжал Жак.
Человек явно встревожился.
— Давно, очень давно, когда ты еще на свет не родился, — прошамкал он беззубым ртом. — И давно уже мы поделили землю с Одеттой Делэ. Она пришла позже, чем я, и ей достался участок в начале улицы. Пусть он и похуже, но ведь я пришел первый. А здесь я один и никому ничего не уступлю!.. — Старик грозно нахмурил седые брови.
— Да я не о том, — поспешил Жак заверить старьевщика.
Но старик не дал ему договорить:
— Я вижу, что одет ты по-господски, а кто знает, что у тебя на уме. С виду ты прост, а может, из молодых да ранний. Ты что думаешь, наше дело легкое и всякому по плечу?
Жак решил успокоить старика и рассказать все начистоту.
— Да что вы, сударь, я вовсе не за тем пришел, чтобы вас лишить куска хлеба. Я разыскиваю родственника, который когда-то жил на этой улице. И если вы и в самом деле. давно здесь работаете, может, знали жильцов из двенадцатого дома…
— А почему ты меня спрашиваешь, а не кого другого? — все еще подозрительно спросил старьевщик. Но в его голосе уже не было прежней настороженности.
— Да ведь дом-то сгорел, и никого из жильцов не осталось…
— Это так! — сказал сразу успокоившийся старик. — Садись, потолкуем! — И он опустился на траву рядом со зловонной свалкой, не обращая внимания на огромных зеленых мух, взлетевших из кучи нечистот.
«Была не была!» — подумал Жак и, хотя пожалел добротный дядюшкин костюм, сел на траву рядом со стариком.
— Так как же зовут твоего родственника, молодой человек?
— Фирмен Одри!
Услышав это имя, старик опять насторожился.
— А давно ты его не видел? — уклончиво спросил он.
«Надо действовать напрямик! — снова решил Жак. — Иначе я ничего не добьюсь!»
— Я знаю, что его арестовали и увезли. Куда — неизвестно ни мне, ни другой родне. Вот я и хотел узнать, кто навещал его перед тем, как он исчез, кто из бывших соседей может рассказать о нем и его друзьях. Сам-то я из деревни и потому не знаю, как за это приняться.
Старик обратил к Жаку свои слезящиеся, водянисто-голубые глаза и испытующе посмотрел на него, словно хотел убедиться, говорит ли он правду.
— Хороший человек был Фирмен Одри, — медленно произнес он, — всех в квартале лечил бесплатно, да еще и денег, бывало, на лекарство даст… Я прежде с покойной женой вместе тряпичничал, еще когда Одетта Делэ и носа сюда не совала. Так он, случалось, и жену мою лечил…
Долго и сбивчиво говорил старик, вспоминая свою прошлую жизнь и не упуская случая похвалить Фирмена и послать проклятья на голову Одетты Делэ.
Терпеливо слушая рассказ старика, Жак время от времени вставлял слово, чтобы вернуть разговор к интересовавшей его теме.
— Может, вы знали кого из друзей Фирмена? Может, самого его близкого друга?
— Того, кто его предал? — оживился старик. — Как же не знать! Ведь я не только за этой ямой присматривал, я и дворы подчищал. И всегда-то они бывали вместе, неразлучны…
— А как его звали?
— Дружка-то? Кажись, Робером.
— А по фамилии как?
— Вот этого не помню, да, кажется, и не знал… Был он куда хуже нашего Фирмена, сам толстый, а с лица невидный. Но как приключилась беда с Фирменом, говорят, сватался к его невесте. И вдруг, откуда ни возьмись, у него оказалась карета… Он к Фирменовой невесте в той карете приехал руки просить.
— А она? — с замиранием сердца спросил Жак.
— Она его на глаза к себе не пустила — выгнала! Вот какая девушка была!
— А ее как звали? Может, вспомните? — спросил Жак без всякой надежды услышать ответ.
— Хоть никогда ее и не видывал, а имя помню, как же. Звалась она Эжени!
— Эжени!.. — повторил Жак. — Ну, а фамилия? Была же у нее фамилия? И что с ней сталось? Где она?
— Фамилия, кажись, Лефлер или, может быть, Лекер, вот уж не помню, ведь давненько то было… А что красавица она писаная была, это все говорили… Пока дом не сгорел, жильцы долго об этом деле толковали, хоть Одри не первый и не последний угодил в тюрьму за то, что за бедных душой болел. А потом дом сгорел, жильцы разъехались кто куда… А Эжени ведь сюда не ходила, Фирмен сам ее навещал. Что сталось с ней, не знаю, не слыхивал, да, верно, и никто в нашем квартале не знает.
— Ну, а Робер? Куда он девался? Что с ним?
— С таким-то что станется! Живет небось, как прежде, в довольстве, в богатстве. Не одного, наверное, человека загубил и за каждого-то погубленного денежки получал…
Больше Жаку ничего не удалось узнать. Прощаясь со стариком, он вытащил из кармана два су, которые Франсуаза нехотя отсчитывала ему раз в неделю на «карманные» расходы.
— Спасибо за то, что вы мне рассказали! А за то, что время потратили на меня, возьмите эту мелочь.
Старик покачал головой.
— Я вижу, ты добрый малый, и это понятно, раз ты роднёй приходишься господину Фирмену. Но денег твоих мне не надо. Ты молодой, они тебе пригодятся, а мне хватает и этого… — Старик поднял с земли палку с крючком и указал ею на помойную яму.
В его тоне звучала такая решимость, что Жак не посмел настаивать. «Все-таки первый шаг сделан, — подумал он. — Хоть имя ее теперь известно: Эжени! Но как узнать, Лекер она или Лефлер?»