Аденауэру теперь опять пришлось лихорадочно размышлять над тем, как сорвать очередной очень тонко рассчитанный дипломатический ход ГДР и СССР, что было отнюдь не просто, если учесть, что ГДР готова была согласиться на применение избирательного закона Веймарской республики для проведения общегерманских выборов. В едином лагере бойцов «холодной войны» ФРГ опять появились трещины. Берлинский обер-бургомистр Эрнст Ройтер заявил Макклою, что большинство немцев однозначно поддерживает вариант создания единой нейтральной Германии. Аденауэр был шокирован таким подходом Ройтера, который к тому же публично предложил в качестве первого шага провести общеберлинские выборы. Все эти инициативы Ройтер не согласовал с федеральным канцлером, что было для последнего плохим предзнаменованием. На заседании правительства ФРГ 25 сентября 1951 года Кайзер высказался за начало переговоров с ГДР. Его неожиданно поддержал считавшийся «ястребом» генеральный секретарь ХСС Ф.-Й. Штраус. С трудом Аденауэру удалось восстановить дисциплину, и 27 сентября 1951 года ФРГ выдвинула 14 принципов будущих выборов, полагая, что часть из них будет заведомо неприемлема для ГДР. Сердцевиной ответа было требование международного контроля за выборами: считалось, что ГДР на это никогда не пойдет. Чтобы сделать свой ответ еще более оскорбительным, правительство ФРГ заявило о начале процедуры запрета КПГ, хотя в своих «14 пунктах» демагогически заявляло, что к участию в выборах должны быть допущены все легально существующие в обоих германских государствах политические партии. 6 октября 1951 года, чтобы уж совсем торпедировать идею выборов, Аденауэр, выступая в Берлине, потребовал включения бывших германских территорий к востоку от Одера в будущие общегерманские выборы.
Однако к изумлению Аденауэра 10 октября ГДР согласилась с основной частью «14 пунктов» и даже выразила готовность обсудить на межгерманских переговорах формы международного контроля за выборами[110]. Президент ГДР В. Пик предложил своему западногерманскому коллеге немедленно провести личную встречу, чтобы запустить механизм подготовки к выборам. Но 7 ноября 1951 года западногерманский президент Хойс отверг это предложение. К тому времени Аденауэр уже знал, как снять мешавшую ему тему выборов с повестки дня. Еще 4 октября правительство ФРГ обратилось к западным державам с просьбой вынести тему общегерманских выборов на повестку дня ООН. С самого начала Аденауэр видел в этом ходе лишь пропагандистский маневр, так как сознавал, что ни ГДР, ни СССР не считают ООН (ввиду реально существовавшего там в 1951 году подавляющего численного превосходства США и их союзников) беспристрастной организацией. Американцам и Аденауэру надо было лишь выиграть совсем немного времени: государственный департамент предполагал, что договор о ЕОС будет готов к 15 ноября, а 15 декабря его утвердит бундестаг.
11 декабря 1951 года представители обоих германских государств были приглашены в парижскую штаб-квартиру ООН, где ГДР, опираясь на межсоюзнические соглашения по Германии, заявила, что ООН не имеет никакого права обсуждать воссоединение Германии[111]. Как СССР, так и западные державы-победительницы в тот период вовсе не отказывались от своей совместной ответственности за послевоенное урегулирование в Германии. Тем не менее, сами же западные державы и их союзники на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН 20 декабря 1951 года проголосовали за образование «нейтральной» комиссии, которая должна была установить наличие предпосылок для свободных выборов в ГДР и ФРГ. Интересно, что против создания комиссии вместе с социалистическими странами голосовал Израиль, который был против объединения Германии в любой форме. В «нейтральную» комиссию ООН входили Пакистан, Бразилия, Голландия, Исландия и Польша (последняя сразу же вышла из ее состава, понимая, что ничего кроме роли «фигового листка» ей не светит). Голландия и Исландия были членами НАТО, а Бразилия и Пакистан полностью зависели от США. К тому же две последние страны и сами имели весьма спорный опыт «свободных выборов» (в Пакистане их не было вовсе). Как и ожидалось, ГДР не разрешила въезд комиссии на свою территорию, и Аденауэр мог поздравить себя со срывом очередной инициативы Востока. Однако канцлер не мог предположить, что впереди его ждет еще более серьезное испытание на прочность. Это произошло в марте 1952 года, но еще до этого в октябре СССР предпринял очень необычный дипломатический демарш. Бывший сопредседатель восточногерманского ХДС Эрнст Леммер, ставший в 1951 году одним из самых близких к Аденауэру политиков через посредничество одного знакомого, встретился в конце октября 1951 года с министром иностранных дел ГДР Дертингером (тоже членом ХДС). Последний, сославшись на то, что действует по просьбе заместителя главы СКК В. С. Семенова, сообщил, что СССР действительно готов признать любые результаты общегерманских выборов. Причем в Москве, продолжал Дертингер, отдают себе отчет, что СЕПГ на этих выборах с треском проиграет. Мол, поэтому именно его, Дертингера, имеющего массу противников среди восточно-германских коммунистов, и избрали для этой конфиденциальной миссии. Единственным условием Москвы была реальная независимость будущей Германии от США[112].
Этот интересный ход советской стороны (хотя и закончился ничем, Дертингеру не поверили) свидетельствует о том, что в СССР верили в искренность публичных заверений Аденауэра о необходимости достижения германского единства. На самом же деле канцлер ФРГ хотел только одного: включения Западной Германии в военно-политическую систему Запада. Все, что не вписывалось в эту сверхзадачу, включая и объединение Германии, отметалось сразу и бесповоротно.
10 марта 1952 года заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко вручил в Москве послам США, Великобритании и Франции ноту, которая произвела в мире эффект разорвавшейся бомбы и споры вокруг которой не утихают по сей день. В ноте предполагалось ускорить выработку мирного договора с Германией (тем самым СССР формально реагировал на соответствующую просьбу правительства ГДР, обратившегося 13 февраля 1952 года ко всем державам-победительницам) в границах, определенных Потсдамскими договоренностями. Объединенная Германия не должна была участвовать в военных блоках, направленных против стран, воевавших с гитлеровским «рейхом». Но это было единственное условие СССР. Зато все оккупационные войска подлежали выводу не позднее, чем через год после вступления мирного договора в силу, а самой Германии разрешалось иметь национальные вооруженные силы, оснащенные собственной боевой техникой. Снимались все ограничения в экономической сфере, а бывшим офицерам вермахта и членам НСДАП гарантировалось равноправное участие в строительстве «миролюбивой и демократической» Германии. Это была неприкрытая апелляция к национальным чувствам немцев. К этому советское руководство подвигли в том числе успехи неонацистов в Нижней Саксонии (в Москве считали это реакцией униженных немцев на западную оккупацию по аналогии с периодом после заключения Версальского договора в 1919 году) и поступавшие по линии разведки сведения о недовольстве многих видных бывших генералов вермахта (особенно Сталина радовали антизападные взгляды Гудериана, военные дарования которого советский лидер оценивал очень высоко) курсом Аденауэра на подчинение ФРГ западным державам, прежде всего США.
К советской ноте был приложен проект Основ мирного договора с Германией, что делало демарш СССР еще более убедительным. На Западе ноту сразу же окрестили «нотой Сталина», даже не предполагая, насколько это соответствует истине. Хотя нота и была подготовлена в МИД СССР, Сталин несколько раз смотрел проект и вносил в него изменения[113].
На Западе, в том числе и в ФРГ, сразу поняли: предложение СССР не удастся проигнорировать, так как среди общественности Западной Германии преобладала точка зрения, что нота является крупной уступкой СССР и Москву необходимо поймать на слове.
Советская инициатива была выдвинута в самое тяжелое для Аденауэра время. Разработка договора по ЕОС еще не была завершена. Так называемый Общий договор (замена Оккупационного статута) между ФРГ, Великобританией, США и Францией был парафирован 22 ноября 1951 года, но Западная Германия все-таки не получила полного суверенитета. Аденауэр никак не ожидал, что переговоры с западными державами будут столь трудными. Французы так и не согласились на членство ФРГ в НАТО. К тому же западные державы были поражены тем, что Аденауэр требовал фиксации в договоре прав Германии на территории к востоку от Одера — Нейсе, что означало ревизию итогов Второй мировой войны в Европе. Британский Верховный комиссар Киркпатрик даже воскликнул: «Не хотите ли, чтобы мы отдали Вам еще и польский коридор?» (то есть часть Польши, отделявшая в 1939 году Восточную Пруссию от остальной территории Германии; претензии Гитлера на эту часть Польши послужили формальным предлогом для развязывания немцами Второй мировой войны). Аденауэра пытались увещевать, что претензии ФРГ на утраченные «восточные территории» Германии толкнут Польшу и Чехословакию в «объятия Москвы». Но канцлер упорно стоял на своем, ссылаясь на общественное мнение ФРГ. В конце концов этот вопрос был вынесен за скобки.
Другой ключевой темой переговоров было требование Аденауэра включить в Общий договор статью, распространявшую на объединенную Германию все военно-политические обязательства ФРГ. Даже союзники понимали, что тем самым воссоединение страны отодвинется на неопределенное время. Но здесь Аденауэру удалось добиться своего, и соответствующий пассаж в тексте появился. Однако канцлер боялся взрыва эмоций в ФРГ, и поэтому было решено не опубликовывать парафированный Общий договор до окончания работы над ЕОС. Возможно, представители США, Англии и Франции даже не понимали до конца, почему «немецкий» канцлер так желал внести в договор положение, убивавшее последние надежды на воссоединение Германии. Они сначала предлагали дать право будущему общегерманскому правительству самому решить вопрос блоковой принадлежности страны. Но Аденауэр понимал, что в случае победы на выборах в общегерманский парламент СДПГ, социал-демократы вполне могут согласиться на нейтральный статус Германии, чтобы не злить СССР и добиться вывода из страны всех оккупационных войск. Характерно, что в январе 1951 года Шумахер в ответном письме Аденауэру (канцлер пугал лидера оппозиции перспективой ухода американцев из Европы) доказывал, что все разговоры в Америке об изоляционизме не более чем пропаганда, чтобы заставить европейцев более послушно выполнять указания США. Такая (по существу абсолютно верная) точка зрения лидера оппозиции не могла не беспокоить Аденауэра.
И все же основная причина на первый взгляд «ненемецкого поведения» канцлера называлась «кошмаром Потсдама»: Общий договор фактически запрещал западным державам даже обсуждать перспективу нейтральной Германии.
Во время дебатов в бундестаге 7–8 февраля 1952 года Аденауэр снова публично подтвердил желание ФРГ вступить в НАТО. Но тут его настигло собственное реваншистское упорство. Национальное Собрание Франции приняло резолюцию, запрещавшую правительству даже рассматривать вопрос приема Западной Германии в Североатлантический блок, так как НАТО является сугубо оборонительным союзом, а ФРГ выдвигает агрессивные территориальные претензии к другим европейским странам. К тому же обеспокоенные невиданной доселе наглостью Аденауэра в вопросе границ Германии французские парламентарии обусловили создание будущей европейской армии предварительной ратификацией договора о ЕОС всеми странами-участницами.
На этом международном фоне СССР и сделал свой сильный ход 10 марта 1952 года, и на него Аденауэру надо было среагировать так, чтобы не взволновать раньше времени собственное население, которому вскоре предстояло и так узнать о крушении всех перспектив воссоединения родины.
11 марта 1952 года Аденауэр на заседании собственного правительства убедился в действенности советских предложений. Министр по общегерманским вопросам Кайзер высказался за нейтральную Германию, национальную армию и переговоры с СССР[114]. Канцлер возразил, что Москва придумала ноту для воздействия на и так нестойких французов. В итоге Аденауэр настоял на том, чтобы члены правительства вообще не комментировали ноту, так как смятение в обществе может в последний момент подорвать подписание договора о ЕОС. В официальном пресс-релизе западногерманского кабинета говорилось, что советская нота является «надоедливым маневром», направленным на срыв интеграции ФРГ в западные военные структуры. Национальная же армия ФРГ, дескать, вообще не по карману. Этот аргумент был весьма странным, если учесть, что даже у сотрясаемой постоянными кризисами веймарской Германии всегда хватало денег на содержание стотысячного рейхсвера.
Но отмахнуться от «ноты Сталина» не удалось. 12 марта Якоб Кайзер выступил по радио, назвал советскую ноту важнейшим политическим событием последнего времени и призвал вступить с СССР в переговоры[115].
11 марта Аденауэр советовался с западными Верховными комиссарами и в который раз заклинал их не идти ни на какие переговоры с русскими в четырехстороннем формате, так как на это время придется заморозить процесс включения ФРГ в ЕОС. Тактически Аденауэр советовал ответить Москве контрвопросами в основном на тему свободных выборов под контролем ООН (про выборы в советской ноте действительно ничего не говорилось). Аденауэр считал слабым пунктом советской ноты с точки зрения ее влияния на настроения в Германии и содержавшееся в ней фактическое требование об отказе от земель к востоку от Одера — Нейсе. Правда, западные комиссары сами полагали, что этот вопрос «щепетилен» и для них. В целом решено было не поддаваться на «провокацию» Москвы и ускорить выработку договора о ЕОС.
Однако «нота Сталина» с каждым днем все больше привлекала внимание западных немцев. Когда Аденауэр 12 марта собрал «на чай» 20 близких к ХДС/ХСС и СвДП журналистов, он обнаружил, что 15 из них выступают за переговоры с СССР. 14 марта на заседании правительства опять последовала жесткая стычка с Кайзером, который нарушил дисциплину своим выступлением по радио[116]. Однако Кайзер настаивал на своей точке зрения, причем он ссылался на якобы позитивное отношение к идее переговоров со стороны Макклоя и его французского коллеги Франсуа-Понсе. Аденауэр понял, что просто замолчать ноту не удастся. И он перешел в пропагандистское контрнаступление. Повод для его начала представился 16 марта, когда канцлер выступал в Зигене перед сторонниками ХДС. Помимо всего прочего, он заявил: «Нам надо ясно осознавать, что там (на Востоке) сидит враг христианства. Поэтому здесь речь идет не только о политических, но и о духовных угрозах…»[117] Такой пассаж вполне мог содержаться и в речи Гитлера. Но это были только «цветочки». В качестве «ягодок» Аденауэр провозгласил необходимость не только «освободить» от коммунистов ГДР, но и все остальные страны Восточной Европы. Многие журналисты поняли это как призыв к военному крестовому походу для разгрома Советского Союза. У канцлера язвительно спрашивали, когда следует ждать крушения советской империи. Тот бодро отвечал: «Через 10–15 лет». Причем канцлер пытался подвести под свою экстравагантную логику геополитические обоснования: СССР слаб внутренне и скоро столкнется в борьбе за лидерство в Азии с Китаем. Надо только немного подождать. Таким образом, Аденауэр с одной стороны, говорил о советской угрозе, которая якобы и заставляла его проталкивать включение ФРГ в НАТО, а с другой, считал СССР слабой страной, которая вот-вот развалится.
Второй новинкой контрпропаганды Аденауэра (и косвенным признанием мощного идеологического влияния советской ноты) было утверждение, что СССР сделал свое предложение, только убедившись в силе и решимости Запада. Стоит последнему стать еще сильнее (а этого можно достигнуть только укреплением НАТО и созданием под крышей блока ЕОС), как Советский Союз пойдет на еще более радикальные уступки. Поэтому на ноту вообще не следует всерьез отвечать.
Тем не менее, ответ Запада готовил британский МИД. Интересно, что его руководящие сотрудники усмотрели в нейтрализации Германии еще одну угрозу. Не связанная с блоками, Германия будет иметь право вести торговлю не только с Западом, но и с Востоком и скоро станет богаче Великобритании и Франции, которых участие в НАТО такой возможности лишает.
25 марта послы США, Великобритании и Франции передали три идентичные ноты в Москве министру иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому. Упор делался, как и ранее, на необходимости проведения общегерманских свободных выборов под международным контролем. В западных столицах полагали, что СССР ответить будет нечего и поэтому можно сосредоточиться на скорейшем завершении переговоров по ЕОС. Оптимизм послам добавило сделанное Вышинским в ходе беседы заявление, что Москва не примет в Германии комиссию ООН и не потерпит членства ФРГ в НАТО. К тому же глава советской дипломатии «взволнованно» утверждал, что восточная граница Германии, определенная в Потсдаме, не должна подлежать пересмотру.
Американцы думали, что выиграли очередной раунд дипломатической борьбы, но все-таки решили организовать массированную пропагандистскую кампанию в ФРГ, чтобы доказать населению, что вхождение Западной Германии в НАТО или ЕОС не препятствует воссоединению страны (большинство немцев считали как раз наоборот, и в Вашингтоне на этот счет никто не обманывался). Как по мановению волшебной палочки на улицах западногерманских городов появилось множество плакатов против «ноты Сталина». Их лексикону мог бы позавидовать сам Геббельс: «Сегодня немецкая национальная армия — завтра немецкая советская республика»; «Москва хочет завладеть Рурской областью для советских вооружений. Поэтому Германия должна быть изолирована от Запада. Никогда!» и т. д. Плакаты были подписаны неизвестными организациями с грозными названиями типа «Ударный отряд против большевистского разложения»[118]. На самом деле за плакатами стояла американская разведка.
Помимо пропаганды американцы взялись выкручивать руки Франции, чтобы ускорить выработку соглашения по ЕОС, Если, мол, американский конгресс не получит договор до 3 июля 1952 года, то законодатели разъедутся на летние каникулы и не успеют принять программу военной помощи зарубежным странам, в том числе и Франции. Угроза была до предела конкретной: французы дрогнули, но тут неожиданно умами всех снова завладели «надоедливые» русские.
9 апреля 1952 года Вышинский передал западным послам ответную ноту (таким образом, на ее выработку ушло всего две недели), в которой признавалась необходимость проведения общегерманских свободных выборов, которые могла бы контролировать международная комиссия из представителей четырех оккупационных держав. Аденауэр немедленно попросил Верховных комиссаров о встрече. Но так как французский представитель не захотел обсуждать новую советскую ноту с канцлером[119], последнего принял от имени трех комиссаров британец Киркпатрик. Теперь Аденауэр уже предлагал отвечать без промедления и не отвергать принципиально возможность четырехсторонних переговоров (идея которых все больше и больше овладевала умами немцев). Но следовало выдвинуть несколько предварительных условий, которые сделают для СССР участие в таких переговорах невозможным. Примечательно, что канцлер предлагал поставить тему выборов в ответной ноте на последнее место, так как видимо она в его глазах не сыграла отведенной ей роли мины, призванной взорвать советскую переговорную позицию.
После второй ноты СССР опасность советского мирного наступления еще более отчетливо, чем Аденауэр, осознали американцы. Госсекретарь Ачесон поставил французам фактический ультиматум: подписать договор по ЕОС до 9 мая 1952 года. И Аденауэра, и Вашингтон беспокоила явная близость советских предложений позициям СДПГ, английских лейбористов (те, правда, с ноября 1951 года перешли в оппозицию, но новый премьер Черчилль тоже не очень-то благоволил немцам) и французских социалистов. И действительно, 22 апреля 1952 года Шумахер в официальном послании Аденауэру потребовал серьезно отнестись к новой советской ноте и поддержать четырехсторонние переговоры[120]. Однако на СДПГ пока можно было не обращать внимания, так как партия потерпела серьезное поражение на выборах в недавно созданной земле Баден-Вюртемберг и опросы общественного мнения впервые за год с лишним стали показывать благоприятную для ХДС/ХСС тенденцию.
Но вдруг в начале мая Аденауэр узнал, что американцы решили вырвать у СССР дипломатическую инициативу и предложить скорейшую встречу в Берлине представителей четырех Верховных комиссаров для обсуждения вопроса общегерманских выборов[121]. Аденауэр никак не ожидал, что его пропагандистская демагогия вокруг «свободного волеизъявления немцев» приведет к таким опасным для него результатам. Правда, американцы говорили, что хотят только разоблачить лицемерие русских и тем самым воздействовать на французское общественное мнение в преддверии подписания договора о ЕОС. Тем не менее, неожиданная ретивость американцев заставила Аденауэра провести несколько бессонных ночей: его опять мучил «кошмар Потсдама». Ведь пытались же уже «пригвоздить» Москву на теме свободных выборов, а оказалось, что русские готовы обсуждать их проведение. А что же будет, если они согласятся на международный контроль выборов в ходе четырехсторонней встречи? Тогда отступать уже будет некуда.
А тут еще последовал тревожный сигнал из Парижа. Президент Французской республики В. Ориоль заявил 11 апреля, что опасения русских относительно ремилитаризации Германии вполне понятны и их вторая нота не является чистой пропагандой. Выборы в Германии не обязательно должны контролироваться ООН, но зато войска ООН могут быть размещены на границах будущей единой Германии, чтобы защитить ее нейтралитет. Ориоль не исключил, что Советский Союз может быть приглашен стать полноправным членом европейских военно-политических структур[122]. Конечно, французский президент времен Четвертой республики был фигурой, в основном, репрезентативной, но его рассуждения стали для Аденауэра сигналом тревоги. Однако, к счастью для канцлера, забеспокоились и в Вашингтоне. В конце концов Аденауэру удалось уговорить американцев отказаться от игры с огнем, и ответная западная нота 13 мая 1952 года фактически отвергла идею четырехсторонних переговоров, требуя от СССР новых уточнений по проведению выборов. В Москве справедливо оценили западную ноту как несерьезную: Советскому Союзу предлагали фактически сдать ГДР, не предлагая взамен ничего. Аденауэр писал в мемуарах, что нота заслужила «аплодисменты» с его стороны.
Вскоре Сталин и весь мир узнали, что настоящий ответ Запада на мирное наступление СССР весной 1952 года был совсем другим, а нота от 13 мая была призвана лишь потянуть время. Дело в том, что 9 мая (как и требовали американцы) был, наконец, парафирован договор о ЕОС. Аденауэр до конца апреля вообще не информировал свое правительство и бундестаг о содержании обоих договоров. Но в конце апреля он вынужден был показать их Генриху фон Брентано, который курировал во фракции ХДС/ХСС вопросы внешней политики. Хотя фон Брентано считался сторонником канцлера, он был потрясен содержанием Общего договора. Во-первых, статья VIII, п. 3 этого документа (Брентано не знал, что автором данного пассажа является сам Аденауэр) фактически связывала руки будущему общегерманскому правительству, обязывая его взять на себя все международные обязательства ФРГ. А это, в свою очередь, делало воссоединение Германии практически невозможным. Во-вторых, союзники оставляли за собой право снова взять верховную власть в свои руки в случае чрезвычайных обстоятельств. Брентано прямо заявил Аденауэру, что в таком виде договор в бундестаге не пройдет[123].
В те же дни (25 апреля 1952 года) основной партнер ХДС/ХСС по правящей коалиции СвДП образовала в Баден-Вюртемберге коалицию с СДПГ, а не с христианскими демократами. Аденауэр со всей ясностью осознал, что в случае провала Общего договора в бундестаге в Бонне может в одночасье появиться правительство из СДПГ и СвДП во главе с Шумахером. Используя лидера СДПГ как новую «страшилку», Аденауэр попытался побудить западные державы убрать из Общего договора все ограничивающие суверенитет ФРГ пункты и снизить расходы немцев на содержание западных оккупационных войск. Но Верховные комиссары были непоколебимы, так как по-прежнему не доверяли «демократическому перевоспитанию» немцев. Министр финансов ФРГ Шеффер пригрозил подать в отставку, а СвДП официально уведомила канцлера 6 мая 1952 года, что выйдет из коалиции, если Общий договор останется в прежнем виде.
Аденауэр оказался перед самой реальной с 1949 года опасностью полного краха своей политической карьеры. Причем виноваты в этом были коварные русские, смутившие умы населения ФРГ своими нотами. Вице-канцлер от СвДП Блюхер прямо писал Аденауэру, что если в договоре будет содержаться обязательство единой Германии признать все международные обязательства ФРГ, то это «подкрепит советский тезис о том, что этим закрывается любая возможность переговоров о воссоединении Германии»[124].
С 10 мая 1952 года в Бонне проходил непрерывный марафон заседаний правительства и руководителей фракций коалиционных партий в бундестаге. Несмотря на все красноречие, Аденауэру не удалось убедить даже своих министров в целесообразности статьи VII. 20 мая канцлер был вынужден капитулировать и согласиться на изъятие упомянутой статьи из Общего договора. Но сторонники воссоединения Германии рано праздновали победу. По просьбе Аденауэра в «обработку» строптивых депутатов включился прилетевший в Бонн на подписание договора госсекретарь США Ачесон. Он встречался с немецкими парламентариями 25 мая 1952 года он заявил, что ликвидация статьи VII будет воспринята в мире как крупнейшая дипломатическая победа СССР, а этого допустить никак нельзя. Но он, Ачесон, привез с собой новую компромиссную формулировку злосчастной статьи: три державы согласны распространить на единую Германию положения Общего договора и договора о ЕОС, если сама единая Германия примет на себя эти обязательства. Если же не все державы-участницы обоих договоров согласятся на это, то ФРГ все равно обязуется не заключать соглашений, противоречащих правам трех западных держав-победительниц, вытекающим из упомянутых договоров. Формулировка была, собственно, еще более кабальной для ФРГ, но спорить с американцами в Бонне не привыкли. Депутаты бундестага бесславно капитулировали, и 26 мая 1952 года Общий договор между ФРГ, Францией, США и Великобританией был подписан в Бонне. На следующий день в Париже был подписан Договор об образовании Европейского оборонительного сообщества.
По этому договору (заключался на 50 лет между Францией, ФРГ, Италией, Бельгией, Голландией и Люксембургом) ФРГ разрешалось иметь собственную армию (хотя и интегрированную в ЕОС) в 12 дивизий. Вся военная группировка ЕОС подчинялась руководству НАТО. США и Великобритания, не будучи членами ЕОС, гарантировали его безопасность.
Оба договора — Общий (официально он назывался «Договор об отношениях между Федеративной Республикой Германией и тремя державами»; Аденауэр, чтобы замаскировать фактически сохранившуюся оккупацию, гордо назвал его «Договором о Германии», подразумевая, что теперь ФРГ наконец обрела суверенитет) и договор о создании ЕОС еще подлежали ратификации во всех странах-участницах.
Таким образом, американцы спасли Аденауэра и похоронили все надежды на скорейшее объединение Германии. Шумахер воскликнул, что те, кто от имени ФРГ подписал оба договора, перестали быть немцами. Для Советского Союза и ГДР встал вопрос: какую же линию теперь стоит проводить в германском вопросе, если были отвергнуты самые радикальные уступки со стороны Москвы и Восточного Берлина?
Считается, что «нотная война» вокруг Германии в 1952 году закончилась поражением СССР и победой Запада. На самом деле проиграла единая Германия, а победили Ульбрихт и Аденауэр. Руководство СЕПГ было весьма напугано «нотой Сталина». Позднее, уже после XX съезда КПСС, Ульбрихт говорил, что эта нота таила в себе большую опасность: «Немецкое рабоче-крестьянское государство» было в начале 1952 года еще слишком слабым и могло не выдержать испытания на прочность, если бы Запад всерьез воспринял советское предложение о заключении мирного договора и объединении Германии. Теперь, в мае 1952 года, после фактической ремилитаризации ФРГ, у СССР просто не оставалось другого выхода, кроме как всемерно укреплять ГДР в качестве противовеса Западной Германии, чтобы не утратить равного с Западом соотношения сил в дипломатической борьбе вокруг Германии. А это было на руку Ульбрихту и его сторонникам, которые давно тяготились тем, что Москва не дает «зеленый свет» строительству в ГДР социализма.
Примечательно, что аналитики в госдепартаменте США и министерстве иностранных дел Великобритании предсказывали, что заведомо неконструктивный ответ Запада на советские инициативы вынудит Москву укрепить ГДР, в том числе путем расширения властных полномочий СЕПГ и создания восточногерманской армии. Впрочем, для подобных прогнозов не требовалось особых провидческих способностей: если создавалась армия в ФРГ, причем интегрированная в ЕОС (а фактически — в НАТО), то СССР подвергал бы свою безопасность большому риску, не отвечая в таком же духе в ГДР.
Еще в конце февраля 1952 года ЦК СЕПГ принял решение созвать вторую конференцию партии. Однако ее тема объявлена не была, так как все зависело от результатов «нотных переговоров» СССР с западными державами. Еще в 1951 году Гротеволь и Пик говорили лидеру Итальянской социалистической партии Пьетро Ненни, что СССР требует от них «больших жертв» и что, возможно, вскоре СЕПГ окажется в единой Германии на том же положении, что и ИСП в Италии (то есть в роли парламентского меньшинства).
Однако уже первая ответная нота западных держав 25 марта 1952 года показала советскому руководству, что никакой серьезной надежды на прорыв в германском вопросе нет (это был совершенно правильный анализ). Лидеры СЕПГ решили приехать в Москву, чтобы на месте выяснить дальнейшие намерения Сталина и «пробить» наконец санкцию на строительство в ГДР полнокровного социализма.
1 и 7 апреля 1952 года Пик, Гротеволь и Ульбрихт встретились в советской столице со Сталиным, которого сопровождали Молотов, Маленков, Микоян и Булганин. Сталин сказал, что шансов создать единую демилитаризованную Германию практически не осталось. Договор по ЕОС практически готов, поэтому ГДР без лишнего шума следует немедленно приступить к укреплению казарменной народной полиции, чтобы в любой момент быть готовыми к развертыванию на ее основе «народной армии» в составе примерно 30 дивизий (то есть 300 тысяч человек, так как советские дивизии были почти в два раза меньше американских и будущих западноевропейских по численности[125]). Советский лидер также заявил, что отныне казарменная полиция будет получать современное вооружение из СССР. Чтобы подготовить население ГДР к такому неожиданному повороту дел, предполагалось немедленно свернуть пацифистскую и антимилитаристскую пропаганду. Наоборот, ССНМ, как и советский комсомол, должен был отныне воспитывать молодежь в духе готовности защищать свою родину — ГДР — от внешнего врага. По мнению Сталина, подписание Боннского и Парижского договоров приведет к усилению террористической деятельности Запада против ГДР, поэтому необходимо срочно укрепить демаркационную линию между обоими германскими государствами, превратив ее в нормальную границу[126]. Непосредственно на линии соприкосновения должны были стоять немцы, а во втором эшелоне советские войска.
Делегация СЕПГ была со своей стороны готова обсуждать в Москве эти вопросы и планировала инициировать меры по ограничению и затруднению транспортных коммуникаций Западного Берлина с прилегающей территорией ГДР. Правда, справедливости ради надо сказать, что и Запад готовил подобные шаги (например, рассматривалось прекращение судоходства через английский сектор Западного Берлина, что ставило ГДР в довольно тяжелое положение).
Лидеры СЕПГ получили, наконец, «добро» на начало продвижения к социализму. Однако Сталин советовал не кричать об этом на каждом углу, а проводить политику свершившихся фактов. Например, коллективизацию на селе можно было бы начать, по мнению советского лидера, осенью, не говоря ничего о колхозах и прочих непонятных для немецкого крестьянского уха вещах.
Вернувшись домой, руководители ГДР стали претворять рекомендации Сталина в жизнь, тем более, что они были с ними согласны. 26 мая 1952 года в день подписания Общего договора было опубликовано «Распоряжение о мерах на демаркационной линии между Германской Демократической Республикой и западными оккупационными зонами Германии». Согласно этому документу, МГБ ГДР поручалось принять срочные меры для предотвращения «дальнейшего проникновения диверсантов, шпионов, террористов и вредителей» в ГДР[127]. Вдоль границы с ФРГ создавалась пятикилометровая особая зона, в которую можно было попасть, только имея специальный пропуск. Первоначально не планировалось перемещать из особой зоны гражданское население в массовом порядке. В приказе по МВД ГДР № 38/52 от 26 мая 1952 года полиции разрешалось выселять из особой зоны иностранцев и лиц без гражданства, лиц, не зарегистрированных по постоянному месту жительства, а также тех, кто совершил уголовные преступления, и имелись основания полагать, что они могут стать рецидивистами. Большой простор для толкования оставляла последняя категория: «лица, которые ввиду их положения в обществе представляют опасность для антифашистско-демократического строя»[128]. Списки подлежащих выселению в глубь страны составляли совместно органы криминальной полиции и МГБ. В случае несогласия с выселением разрешалось применять силу, однако к таким мерам прибегать почти не пришлось. У «переселенцев» отбирали удостоверения личности. В отдельных случаях полицейские и сотрудники МГБ вели себя грубо, не давали людям достаточно времени на сбор необходимых вещей. Однако обращает на себя внимание тот факт, что подобные рассказы очевидцев были опубликованы только в ФРГ (там операция МВД и МГБ ГДР получила неофициальное название «Паразиты», которое на все лады использовалось западногерманской прессой). Переселяемых сажали в грузовики, и они переезжали на новое место. Кстати, СКК внимательно следила за этим процессом, обращая особое внимание на то, чтобы переселенцев на новом месте обеспечили жильем и работой.
27 мая 1952 года распоряжением министра государственной безопасности ГДР на границе с ФРГ была введена 10-метровая контрольная полоса и 500-метровый «охранный пояс» в рамках пятикилометровой особой зоны. Демаркационную линию (так еще продолжала называться внутригерманская граница) разрешалось пересекать только через специально созданные КПП и при наличии межзональных пропусков.
В конце акции по переселению выяснилось, что основную массу выселяемых составили частники (трактирщики, ремесленники, богатые крестьяне), активные деятели церковных общин, те, что часто посещал ФРГ и Западный Берлин, те, кто регулярно слушал американскую радиостанцию РИАС (находилась в Западном Берлине), а также бывшие члены НСДАП. В некоторых населенных пунктах, особенно в тех, где на выборах в Народную палату было подано много голосов против единого списка Национального фронта, было выселено до 20 % жителей. Многим удалось перейти в ФРГ, так как стали распространяться слухи, что выселяемых повезут в Сибирь.
Меры ГДР по укреплению межзональной границы были желанным подарком для Аденауэра, которому удалось переключить огонь критики за подписание «кабального» Общего договора с себя на «коммунистических правителей» ГДР. 18 июня 1952 года, выступая в бундестаге, федеральный канцлер резко осудил «массовые депортации» в ГДР, в результате которых в ФРГ прибыли 7500 беженцев[129]. Всего, по данным властей ФРГ, было переселено 50 тысяч человек, однако эти цифры были явно завышенными. На самом деле выселенных было чуть более 8 тысяч.
В любом случае в пропагандистском плане победа осталась за Бонном, тем более что государственное агентство новостей ГДР — АДН 18 июня поспешило опровергнуть «клеветнические слухи» о «массовых переселениях»[130]. Однако уже 26 июля 1952 года ГДР была вынуждена, хотя и косвенно, публично признать сам факт переселения, издав распоряжение об обращении с имуществом выселенных (недвижимость передавалась в пользование госпредприятиям или начавшим формироваться в 1952 году сельскохозяйственным производственным кооперативам).
Следует отметить, что в начале 1950-х годов переселение гражданского населения практиковалось и в ФРГ, когда там развернулось массовое строительство военных баз, полигонов и аэродромов. Другое дело, что переселяемым выплачивалась солидная денежная компенсация, на которую у ГДР просто не было средств. Но одновременно необходимо признать, что при осуществлении выселения из приграничных областей ГДР стал использоваться термин «деклассированные элементы», то есть меры по укреплению границы носили четкий социально-политический характер «очистки» чувствительных районов страны от недостаточно надежных лиц.
Вплоть до начала июня 1952 года ЦК СЕПГ не мог сориентировать своих членов относительно точной повестки дня предстоящей партконференции. Партийные газеты и журналы туманно писали о повышении производительности труда, экономии цемента и прочих неотложных задачах. Но лидеры СЕПГ и сами не знали, какую основную тему предложить делегатам конференции, так как советское руководство не давало окончательного согласия на провозглашение строительства социализма в ГДР. Вплоть до конца мая 1952 года Сталин надеялся (и как было показано выше, у него были для этого серьезные основания), что подписание Общего договора будет сорвано. Иллюзии рассеялись 24 мая.
В этот день СССР направил западным державам ноту, в которой содержалась необычно жесткая критика их позиции в германском вопросе. В документе явно просматривалось раздражение, и Аденауэр счел ее подарком небес. Нападки Москвы на ФРГ и ее западных покровителей серьезно ослабили позиции СДПГ, которая с каждым днем все больше и больше переходила в германском вопросе на нейтралистские позиции. Контраст ноты 24 мая с предыдущими двумя нотами СССР был настолько разительным, что многие в Вашингтоне, Бонне, Лондоне и Париже даже решили, что она была отослана без ведома Сталина. На самом деле ожидать от СССР дальнейших уступок в свете откровенно обструкционистской позиции Запада было бы, по меньшей мере, странно. В госдепартаменте США и так признавали (хотя и не публично), что СССР сделал максимально возможный в тогдашних международных условиях шаг навстречу западной позиции в германском вопросе.
После советской ноты 24 мая уже в начале июня было объявлено о созыве II конференции СЕПГ в Берлине 9–12 июля, а 24 июня ЦК СЕПГ утвердил лозунги, с которыми партии предстояло встречать свой форум. В них впервые говорилось о СЕПГ как авангарде немецкого народа в борьбе за социализм. Но пока это была «самодеятельность». Поэтому 2 июля 1952 года Политбюро ЦК СЕПГ обратилось с письмом к Сталину, в котором просило его утвердить проект отчетного доклада ЦК на партконференции. В проекте констатировалось, что СЕПГ превратилась в марксистско-ленинскую партию и в ГДР созданы все необходимые предпосылки для создания основ социализма (преобладание общественного сектора в экономике, контроль рабочего класса над всеми рычагами государственной власти). Но самой трудной частью письма для СЕПГ был раздел в конце этого документа, в котором делалась попытка объяснить совместимость социализма в ГДР с дальнейшей борьбой за единую демократическую Германию. В письме говорилось, что если СЕПГ открыто заявит о строительстве социализма, то классовое сознание рабочих в Западной Германии и Западном Берлине укрепится, так как они поймут, что в ГДР жить лучше, чем в ФРГ[131].
Сталин, будучи прагматиком, вряд ли разделял такую весьма оптимистическую трактовку событий, но после фактического отказа Запада от серьезных переговоров он полагал, что попугать его социализмом в ГДР, возможно, будет неплохо. Поэтому 8 июля 1952 года руководство КПСС согласилось с основными положениями письма Политбюро ЦК СЕПГ. С этого момента, собственно, и начался обратный отсчет времени до июньского кризиса ГДР 1953 года, хотя события лета 1952 года не предопределяли его, а лишь создавали потенциал для нарастания недовольства населения ГДР.