Понятно, почему страх перед менструальной кровью живет в фольклоре: он восходит к очень древним языческо-магическим представлениям. Каббала полагает, что менструальная кровь привлекает множество демонов[27]. Она использовалась как необходимый компонент во многих магических рецептах. Если уж и язычество со своей неразборчивостью что-то считает нечистым и демониченским — то христианство тем более не стало оспаривать общенародное убеждение в религиозной негативности менструальной крови, и потому тоже стало сторониться ее.
Библейская позиция в этом вопросе неоднозначна. С одной стороны — ветхозаветные констатации женской нечистоты в женские дни, с другой — евангельское повествование о том, что «кровоточивая жена» коснулась Христа и получила искомое ею исцеление. И в церковной практике: с одной стороны — церковные правила, запрещающие женщине во «дни нечистоты» прикасаться к церковной святыне с другой — если женщина тяжко болеет и умирает и при этом она находится в своем «женском» состоянии, священник совершенно спокойно должен ее причастить высшей Святыней. Также считается и допустимым и необходимым причастить роженицу, если та умирает (хотя обычно ее держали бы вдали от Чаши в течение 40 дней). Интересно, впрочем, что в конце пятнадцатого века испанские инквизиторы, перечисляя признаки, по которым можно найти маррана (еврея, принявшего христианство, но тайно продолжающего следовать религиозным традициям иудаизма) упомянули такой: «если женщины не посещают церквей в течение 40 дней после родов»[28].
Но опять церковная позиция очевидно меняется — без официальных постановлений и громких дискуссий, «само собой». В епархиальном управлении не составляют графика явки сотрудниц на работу в зависимости от их физиологических циклов. В регентских и иконописных отделениях семинарий приход «критических дней» также не воспринимается как уважительный повод для пропуска занятий, спевок или служб.
И это — просто потому, что произошла гигиеническая революция. В былые века не было ни душа, ни нижнего белья. Мне одна старушка рассказывала: бывало в ее девические года — поют они на клиросе, так у них ноги буквально к полу прилипают от стекавшей вниз крови… А вообще-то кровавым следам в храме никак не место. Плюс к этому, простите, запах (в четвертом веке преп. Макарий Египетский так перелагал слова пророка Исайи: «И вся праведность ваша — как тряпки женщины в ее месячных»[29]).
Итак, с одной стороны, традиционная церковная позиция вполне резонна. Но при этом она не является древнейшей.
«Апостольские постановления» — памятник, дошедший до нас чрез св. Климента Римского, т. е. от третьего столетия — гласит в разделе «Ереси»: «Если же кто наблюдает и исполняет обряды иудейские относительно извержения семени, течения семени во сне, соитий законных (Лев.15.1-30), те пусть скажут нам, перестают ли они в те часы и дни, когда подвергаются чему-либо такому, молиться или касаться Библии, или причащаться Евхаристии? Если скажут, что перестают, то явно, что они не имеют в себе Духа Святого, Который всегда пребывает с верующими; ибо Соломон говорит о праведных, чтобы каждый уготовил себя так, чтобы Он, когда спят они, хранил их, а когда восстают, глаголал с ними (Притч.6,22). В самом деле, если ты, жена, думаешь, что в продолжении семи дней, когда у тебя месячное, не имеешь в себе Духа Святого; то следует, если скончаешься внезапно, то отойдешь не имеющею в себе Духа Святого и дерзновения и надежды на Бога. Но Дух Святый, всеконечно, присущ тебе, потому что Он не ограничен местом, а ты имеешь нужду в молитве, в Евхаристии и в пришествии Святого Духа, как нимало не согрешившая в том. Ибо ни законное совокупление, ни роды, ни течение кровей, ни течение семени во сне не могут осквернить естество человека или отлучить от него Духа Святого, но одно нечестие и беззаконная деятельность. Итак, если ты, жена, во дни очищения месячного не имеешь в себе, как говоришь, Духа Святого, то ты должна быть исполнена духа нечистого. Ибо когда ты не молишься и не читаешь Библии, то невольно призываешь его к себе; потому что он любит неблагодарных, нерадивых, сонливых, так как сам, по неблагодарности заболев зломыслием, Лишен Богом достоинства, решившись вместо архангела быть Диаволом. Поэтому воздерживайся, жена, от суетных речей, и всегда помни о Сотворившем тебя, и молись Ему, ибо Он — Господь твой и всего, и поучайся в законах Его, ничего не наблюдая, — ни естественного очищения, ни законного совокупления, ни родов, ни выкидывания, ни порока телесного. Наблюдения эти суть пустые и не имеющие смысла изобретения людей глупых. Ибо ни погребение человека, ни гроб, ни та или другая снедь, ни течение семени во сне не могут осквернить душу человека, но одно нечестии на Бога и беззаконие и несправедливость к ближнему, или чтобы то ни было противное правде Его, прелюбодеяние или любодеяние. Брак почтен и честен, и рождение детей чисто; ибо в добром нет ничего худого. И естественное очищение не мерзко пред Богом, Который премудро устроил, чтобы оно бывало у женщин… Но и по Евангелию, когда кровоточивая прикоснулась к спасительному краю одежды Господа, чтобы выздороветь, Господь не укорил ее и отнюдь не обвинил, напротив, исцелив ее, сказал:вера твоя спасла тебя» (Постановления Святых Апостолов. 6, 27–30).
Новые же условия нашего быта позволяют не уделять слишком много внимания этому вопросу[30].
Сербский патриарх Павел из изучения церковных правил, касающихся этой тематики, сделал вывод, что «месячное очищение женщины не делает ее ритуально, молитвенно нечистой. Эта нечистота только физическая, телесная, равно как и выделения из других органов. Кроме того, поскольку современные гигиенические средства могут эффективно воспрепятствовать тому, чтобы случайным истечением крови сделать храм нечистым, равно как могут и нейтрализовать запах, происходящий от истечения крови, мы считаем, что и с этой стороны нет сомнения, что женщина во время месячного очищения, с необходимой осторожностью и предприняв гигиенические меры, может приходить в церковь, целовать иконы, принимать антидор и освященную воду, равно как и участвовать в пении. Причаститься в этом состоянии, или, некрещенная — креститься, она бы не могла. Но в смертельной болезни может и причаститься, и креститься»[31].
— Ну, хорошо. И все же где женщина — там любовь. Поговорим о ней. Почему Церковь смотрит на брак как на Таинство? В чем его смысл? Почему любовь — искренняя, горячая, чистая — все же будет считаться грехом, если она не освящена церковным ритуалом?
— Таинством является любая семья. Более того, в каком-то смысле половое общение как таковое является таинством (таинством не в церковном смысле благодатного благословения, а в смысле загадочности, непостижимости): здесь двое сливаются в одну плоть, здесь происходит преодоление самозамкнутости и чудо зачатия, рождения новой жизни.
Однако, у слова «таинство» есть и иное, собственно церковное значение: таинство как особое действие Бога через Церковь в мире. Это действие не ограничивается храмом и храмовым обрядом. Благодать Божия содействует укреплению семьи и в те годы, которые следуют за минутами церковного венчания. Поэтому таинством является не только то, что происходит во время венчания, но вся жизнь этой семьи есть таинство брака.
Что касается жизни невенчанных супругов, то, если они верны друг другу, Церковь будет укорять их только в том случае, если они осознают себя христианами, но все же так и не пришли к церковному амвону. Для христианина странно предпринимать дело, если он не испросил на него благословения и Божьей помощи. А тем более для такого важного, быть может самого важного дела, которое у него есть на земле — для любви и созидания новой жизни. Поэтому неблагословленное, немолитвенное сожительство христиан нам представляется просто странным.
Если же это люди неверующие (или нецерковным является один из супругов), но они каким-то образом декларировали свои брачные отношения перед людьми, перед государством, то Церковь не осуждает таких людей. Церковь признает реальностьвсехбраков, которые заключаются за ее пределами: Церковь признает и браки светские, и браки, которые заключены были в других религиях (даже вне христианства). Когда в XVIII веке началась проповедь русских миссионеров среди калмыков (бывших тогда наполовину шаманистами, наполовину буддистами), крещение часто принимали целыми деревнями. Перед миссионерами встал вопрос: венчать или нет уже существующие семейные пары после их крещения? Они обратились за разъяснением в Синод. Ответ Синода был: не надо. Они уже муж и жена и перед Богом, и перед людьми[32].
К сожалению сегодня бывает, что некоторые не в меру ревностные и не очень образованные священники говорят прихожанкам: «Если ты с мужем не венчана, то значит ты живешь в полном блуде! Пока не приведешь мужа к венчанию, я тебя причащать не буду». Но подумайте сами — что выйдет, если жена, исполняя повеление такого священника, будет постоянно давить на своего неверующего супруга: «Идем в храм, давай-давай венчаться!»? Муж-то человек искренне неверующий. И получается, что Церковь, навязывая ему венчание, понуждает его лжесвидетельствовать. Неужели же это верный путь ко Христу? И неужели люди станут ближе ко Христу, если придут на вечание и притворятся верующими? Неверие супруга — не повод для разрушения брака.
Впрочем, процитирую «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви»: Освящая супружеские союзы молитвой и благословением, Церковь тем не менее признавала действительность брака, заключенного в гражданском порядке, в тех случаях, когда церковный брак был невозможен, и не подвергала супругов каноническим прещениям. Такой же практики придерживается в настоящее время Русская Православная Церковь… Лишь с 893 года, согласно 89-й новелле императора Льва VI, свободным лицам было вменено в обязанность заключать брак по церковному обряду, а в 1095 году император Алексий Комнин распространил это правило и на рабов… Священный Синод Русской Православной Церкви 28 декабря 1998 года с сожалением отметил, что «некоторые духовники объявляют незаконным гражданский брак или требуют расторжения брака между супругами, прожившими много лет вместе, но в силу тех или иных обстоятельств не совершившими венчание в храме… Некоторые пастыри-духовники не допускают к причастию лиц, живущих в «невенчанном» браке, отождествляя таковой брак с блудом». В принятом Синодом определении указано: «Настаивая на необходимости церковного брака, напомнить пастырям о том, что Православная Церковь с уважением относится к гражданскому браку»… Упомянутое выше определение Священного Синода также говорит об уважении Церкви «к такому браку, в котором лишь одна из сторон принадлежит к православной вере, в соответствии со словами святого апостола Павла: «Неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим» (1 Кор. 7. 14)». На этот текст Священного Писания ссылались и отцы Трулльского собора, признавшие действительным союз между лицами, которые, «будучи еще в неверии и не быв причтены к стаду православных, сочетались между собою законным браком», если впоследствии один из супругов обратился к вере (правило 72). В соответствии с древними каноническими предписаниями, Церковь и сегодня не освящает венчанием браки, заключенные между православными и нехристианами, одновременно признавая таковые в качестве законных и не считая пребывающих в них находящимися в блудном сожительстве. Исходя из соображений пастырской икономии, Русская Православная Церковь как в прошлом, так и сегодня находит возможным совершение браков православных христиан с католиками, членами Древних Восточных Церквей и протестантами, исповедующими веру в Триединого Бога, при условии благословения брака в Православной Церкви и воспитания детей в православной вере. Указом Святейшего Синода от 23 июня 1721 года было разрешено на вышеуказанных условиях совершение браков находящихся в Сибири шведских пленников с православными невестами. 18 августа того же года данное решение Синода получило подробное библейское и богословское обоснование в особом Синодальном Послании. На это послание Святейший Синод ссылался и впоследствии при разрешении вопросов о смешанных браках в губерниях, присоединенных от Польши, а также в Финляндии (указы Святейшего Синода от 1803 и 1811 годов). В этих областях, впрочем, дозволялось более свободное определение конфессиональной принадлежности детей (временно такая практика иногда распространялась и на прибалтийские губернии). Наконец, правила о смешанных браках для всей Российской Империи были окончательно закреплены в Уставе духовных консисторий (1883). Примером смешанных браков являлись многие династические бракосочетания, при совершении которых переход неправославной стороны в Православие не был обязательным (за исключением брака наследника Российского престола). Так, преподобномученица великая княгиня Елисавета вступила в брак с великим князем Сергием Александровичем, оставаясь членом Евангелическо-Лютеранской Церкви, и лишь позднее, по собственному волеизъявлению, приняла Православие».
— Да, но с другой стороны, тот же апостол Павел, к примеру, призывает «не искать жены», лучше «оставаться так», т. е. не жениться и не выходить замуж.
— Для понимания этих слов надо отвлечься от бытового восприятия обстоятельств своей жизни. Здесь фундаментальный нравственный вопрос. По-настоящему нравственное сознание знает, что в мире ценностей есть иерархия. Мир этики не сводится к осознанию конфликта между добром и злом. В мире, который насквозь нравственно выверен, происходит постоянное сопоставление доброго и более доброго, высокого и еще более высокого.
Давайте немного отвлечемся от женской темы и вспомним слова Христа: «Если кто не возненавидит отца своего и матерь свою, тот не достоин Меня». Эти слова вызывают сегодня море возмущения: «Ваш Христос и ваше Евангелие проповедуют разрушение семьи и ненависть!..».
Но остановите на секунду эмоции. Никакой текст нельзя понимать вне контекста. Скажите: Библия в ее целостности — это книга, благословляющая семью и почитание родителей, или же книга, проповедующая разрушение семейных уз? Очевидно, что Библия — это очень семейная книга, в ней царит подлинный культ брака. Люди, у которых не было детей, считались несчастными и даже проклятыми… И вообще при чтении Библии поражает, что при всем многообразии греховных ситуаций, описанных в ней, при всей ее честности (а в ней описвыаются грехи и слабости даже святых пророков) — в ней нет ни одной «семейной сцены». Ни одна из страниц библейской истории не повествует о побиении жены мужем.
Значит, если мы не хотим один библейский стих противопоставлять всему Писанию, мы должны найти более серьезное его истолкование.
И теперь вспомните один всем знакомый эпизод. В фильме «Семнадцать мгновений весны» русская «пианистка» Кэт оказывается перед выбором — или она должна пожертвовать своим новорожденным сынишкой, которого нацистский мерзавец морозит на подоконнике, или же предать Штирлица. В сердце Кэт сталкиваются друг с другом два долга: долг материнский и долг офицерский (она ведь офицер Советской Армии). Она понимает, что очень-очень много жизней сейчас зависит от нее. Какую из своих обязанностей она предпочтет исполнить?..
До конца эта сцена в фильме не разворачивается, но в принципе дается понять, что Кэт все-таки предпочитает пожертвовать сыном (природным родством), но исполнить свой гражданский долг. Обратите внимание: фильм был снят в советскую эпоху, но с огромной симпатией и пониманием смотрится и до сих пор, в совершенно иных условиях. И ни тогда, ни сегодня я не встречал ни разговоров, ни публикаций, которые бы возмущались: «А вы понимаете, что проповедует этот фильм? — Ради победы сталинизма он призывает жертвовать детьми! Это же пережиток тоталитарного сознания, это отрицание всякого гуманизма!..». Но не было и нет таких возмущений. Что это означает? — Что по сути у нашего народа (и церковной, и нецерковной его части) есть согласие в восприятии этой сцены. Фильм сделан настолько корректно, тактично, по-человечески убедительно, что все согласились: «Да. Вот так, наверное, и надо было вести себя в этой ситуации».
Ну, а теперь у меня вопрос: Если в ситуации Кэт нравственно допустимо пожертвовать ребенком ради Штирлица, почему в случае выбора судьбы нельзя пожертвовать семейным покоем ради Христа?
Представим, что с некоторой семьей произошла какая-то религиозная неудача: инерция семейной традиции не допускает обращаться ко Христу.
Но юноша расслышал зов Христа, устремился к очень рискованному будущему, а родители пеленают его порыв, требуют быть «как все».
Что делать? Человек должен решить, кто он прежде всего: «Я — сын своих родителей, я — их отголосок, их плод, или я нечто самостоятельное?». Требование природного родства, природной идентичности вступает в противоречие с самопознанием человека, с попыткой отыскать свой путь. И вот, если отец начинает кричать: «Как ты посмел, мерзавец, пойти в семинарию, когда твой дедушка в армии Буденного воевал, а я член КПСС с 50-го года!» — вот в таких случаях надо сказать: «Пап, я тебя очень люблю. Но чтобы между нами все было хорошо, не убивай, пожалуйста, ту веру, ту любовь, которая родилась сейчас во мне. Любовь ко Христу. А после этого, когда ты отпустишь мое сердце, мы с тобой найдем общий язык».
Человек должен решить, что в нем важнее: его собственное имя, или его отчество и фамилия. Это выбор между прошлым и будущим, между происхождением и призванием[33].
Христианский мыслитель третьего века, свидетель еще традиционно-языческого уклада жизни, Климент Александрийский поясняет смысл слов Хрисат о ненависти к родителям: «Словом мать, которую приходится оставлять ради Христа, обозначено аллегорически отечество и родная страна. Под словом же отец Писание разумеет порядки частной жизни, над которыми праведник с благодарением и великодушием должен возвышаться, чтобы стать угодным Богу» (Строматы, IV,4). «Господь вовсе не повелевает проникнуться ненавистью к своему собственному семейству. Господь хочет сказать нам своими словами только это: Не увлекайтесь неразумными пожеланиями и избегайте следовать обычаям общественным, ибо семейство состоит из родных, а города из семейств» (Строматы III,15). Речь идет о том, чтобы быть готовым отказаться от следования общественным предрассудкам (естественно, даже в том случае, если эти предрассудки побуждают родителей воспитывать сына в духе противления Евангелию — а потому «Убежим от обычая: он душит человека» (Климент Александрийский. Увещание к язычникам. 118,1). «Вы состарились в суеверии, молодыми придете к истинному богопочитанию» (Там же, 108,3). «Есть также люди, которые говорят: мы соблюдаем все то, что оставили нам отцы наши. Разве те, кому отцы их оставили нищету, не стремятся разбогатеть? А те, кого родители не воспитывали, хотят получить воспитание и выучиться тому, чего не знали отцы их. И почему это дети слепых видят, а дети хромых ходят прямо? Ибо не хорошо человеку следовать за своими предками, жившими дурно Поэтому исследуй, хорошо ли жил твой отец, а если отец твой жил плохо, ты живи хорошо. И оплачь отца своего, что он жил плохо, если плач твой может помочь ему» (Слово Мелитона Философа пред Антонином Кесарем)[34].
Так что евангельские слова прежде всего психологически достоверны. Так в человеке воспитывается осознанная иерархия ценностей: «Все мне позволено, но не все полезно». Или: «Так — это хорошо, но вот так — лучше»…
И слова апостола Павла — о том же. Он благословляет брак, но как бы говорит: «Для тех горячих сердец, которые ищут чего-то большего, ищут всецелого служения духовному возрастанию, всецелого служения людям и Христу, для них я благословляю безбрачие. Но это не для всех: могущий вместити да вместит». Повторяю, здесь не выбор между «злом» — браком, и «добром» — безбрачием, а просто указание на горизонты роста. Слова апостола непонятны, если не вспомнить притчу Христа о талантах. Для тех, кому много дано — особые советы.
— Значит, все-таки монашество оценивается выше семьи? И ни к чему тогда все эти разговоры о культе семьи, о Таинстве?
— В «Настольной книге священнослужителя» — есть такой семитомник, пособие для пастырей — глава о монашестве начинается словами: «Тем, кто на пути веры, нравственного совершенства и любви почувствует себя немощным преодолевать препятствия похоти плоти, похоти очес и гордости житейской, Церковь предлагает особые средства к победе над страстями. Эти средства состоят в принятии и исполнении обетов, которые в Евангелии предлагаются не как заповеди, но как советы»[35]… Вот и судите сами о том, что считается с церковной точки зрения большим подвигом!
Я знаю монахов, которые пошли путем монашества, потому что они почувствовали такой религиозный порыв, что решили не размениваться больше ни на что другое; они взяли тот крест, который им представлялся как самый тяжелый (так Достоевский объясняет уход Алеши Карамазова в монастырь: «Сказано: «Раздай все и иди за Мной»… И Алеша подумал: «Не могу я вместо «всего» отдать лишь пять копеек, а вместо «иди за Мной» ходить лишь к обедне»).
В то же время я знаю монашествующих, которые избрали такой путь по основаниям, как будто противоположным. Например, один мой одноклассник в семинарии. Когда он подал прошение о постриге в монахи, я его спросил: «Почему ты так решил?». Он ответил: «Просто я знаю себя. Я слабый человек. Я не смогу одновременно служить и семье, и Церкви. А я действительно хочу служить Церкви. Поэтому для меня это более легкий путь. Я его выбираю, так как мне хотелось бы успеть сделать самое главное в жизни».
Есть люди, для которых путь брака был бы тяжелее, чем путь монашества. А есть люди иного устроения души. Мученическая символика есть и в чинопоследовании венчания, и в монашеской жизни…
И здесь очень важно помнить, что семейная жизнь — это не только медовый месяц. Было бы величайшим обманом думать, что чувство первой влюбленности сохранится на всю жизнь. На смену ему должны придти какие-то иные, намного более глубокие отношения, нежели романтические чувства первых дней.
Путь брака тяжел по самой своей сути, потому что создать семью — это значит пустить другого человека в самую сердцевину своей жизни, жить уже не только ради себя, потерять какую-то автономию. В этом смысле любая серьезная любовь, тем более брак, сродни самоубийству: человек перестает жить для себя и в себе и начинает жить для другого. Это очень тяжело и очень болезненно. И здесь Церковь честна — поэтому она и говорит о том, что семейный путь по-своему мученический. И при венчании на головы молодых возлагаются именно мученические венцы. И поэтому Церковь, восхищаясь теми людьми, которые вступают в брак, поет им: «Аллилуйя!».
— Отец Андрей, проблема взаимоотношения полов, пожалуй, одна из самых болезненных тем для Церкви. Христианство сегодня обвиняется в ханжестве, отсталости, нежелании идти в ногу со временем. Так чем же руководствуется Церковь в этих «сексуальных» вопросах?
— По правде говоря, это та тема, о которой я хотел бы в самую последнюю очередь говорить с молодежью. Я считаю подобный разговор с неверующими чем-то в принципе глубоко бесполезным и даже вредным. Все, что в Православии говорится на эту тему, сказано для тех, ктоуже идетпо пути Православия. Православие не просто набор положенных формул. Это именно путь.
Бывают такие архитектурные композиции, которые рассчитаны на восприятие движущимся человеком. Есть такие рекламные щиты, которые, когда стоишь рядом с ними, кажутся совершенно уродливыми, но если проезжаешь мимо них на машине, то эта конструкция (сигаретная пачка или пачка стирального порошка) как будто поворачивается следом за тобой. Возникает впечатление ее движения.
Что-то подобное и с Православием. Пока человек стоит на месте, ему не понятно, «зачем все это». И только когда человек начинает двигаться, рождается понимание. А пока человек стоит на месте, пока с его машины свинчены колеса — то что же ему рассказывать о том, как и что может затормозить едущих…
Представьте, что меня командировали вести уроки музыки в школу. Прихожу я к детишкам и говорю: «Дети, сначала мы с вами изучим историю музыки. И знаете ли, история музыки — она очень трагична. Потому что в музыке бывали удивительные достижения, и тогда создавались симфонии, благие созвучия. А бывали неудачи — и рождались какофонии. Так вот, знайте, дети, что когда-то давно, в глубокой древности возникла страшная какофония; она звучит «дзинь-блим-бум». Дети, запомните эти звуки и никогда их не издавайте! А на следующем уроке, через неделю, мы снова встретимся и изучим историю появления другой страшной и древней ереси. Речь пойдет о какофонии «дзям-блям-блям». Да, и вот так потихонечку мы с вами изучим историю всех ересей, а перед каникулами коснемся самой страшной ереси, недавно возникшей какофонии «дзим-блям-барамс». Ну а после каникул, уж так и быть, я дам вам Моцарта послушать».
Что вы тогда скажете о моем педагогическом таланте? Ниже пола, что называется. К сожалению, именно по этому принципу очень часто строится наше общение с молодежными аудиториями: мы приходим к нм только для того, чтобы сказать, чего им нельзя. Высыпать на них мешок запретов и вагон императивов… Вот и создается ощущение, что мы что-то у людей отбираем, не успев им нечто дать. В итоге, как одна актриса недавно заявила в интервью: «Вы знаете, мне так тяжело жить: в этой жизни все, что приятно, или греховно, или портит фигуру».
Если мы сами в нашей проповеди превратили православие в одно большое «низзя» — то что ж мы удивляемся тому, что оказались бесконечно далеки от молодежи, тому, что молодежь идет в секты.
Знаете, была такая замечательная буддистская притча. Некий царь подходит к человеку и говорит: «Я готов подарить тебе все, о чем ты только можешь мечтать: вечную молодость, вечную жизнь, царство, любовь, женщин, богатство — все я тебе дам. Чтобы получить эти бесценные дары, тебе нужно приложить лишь совсем небольшое усилие: я тебе дам вот эту чашу с водой, и эту чашу тебе нужно будет пронести из одного села в другое по этой дороге. Правда, есть несколько дополнительных условий. Первое — за твоей спиной будет идти воин с обнаженным мечом. Второе — если хоть капля воды упадет на землю, воин сразу сносит тебе голову с плеч. Третье — чаша будет полна до краев. И последнее условие — твой путь будет проходить через деревню, в которой в это время будут играть свадьбу». И вот через эту пьяную танцующую деревню, в которой все стараются вовлечь тебя в общий хоровод, надо суметь пронести чашу, не расплескав ее.
Что в этой притче буддистского, нехристианского — понятно: это образ палача, который сразу готов снести голову с плеч, как карма, не знающая снисхождения и милосердия[36]. А что здесь близко с христианством — это идея того, что в начале тебе нечто дается: чаша твоего сердца сначала наполняется даром, а потом уж ты постарайся ее не расплескать.
Если обычные языческие религии говорят: «Ты делай то-то и то-то, а потом в награду получишь вот это»; то в Евангелии это отношение труда и дара переворачивается: сначала достигает тебя Царство Божие, а затем уже трудись, чтобы не растерять Его. Святые Отцы называли это «обручение будущих благ», или «задаток», «залог будущих благ».
В этом и кроется главная трудность религиозной проповеди в отличие от обычного обучения. Здесь есть некоторая принципиальная нетехнологичность: я могу что-то говорить, доказывать, аргументировать, но свой опыт или опыт того святого отца, которого я цитирую, я не могу вложить в сердце своего собеседника. Это обычная непредсказуемость чуда: совершится оно или не совершится?
И в этом уже следующий парадокс Православия — то, что все наши формы религиозной жизни, начиная от богослужебной и кончая канонической, догматической — они создавались людьми, у которых этот опыт был. А мы пробуем эти формы и эти одежды перенести на людей, у которых этого опыта нет. Так как же эти формы могут стать понятными? Мы даем истину как бы навырост.