Против "Зеленой" мечети, украшенной изразцами и арабскими надписями, на бугре, заросшем кустарником, стояли двое юношей в богатых одеждах: царевич Сефи-мирза и Паата Саакадзе. Они целились в пролетающих птиц и громко радовались меткости своих стрел.
На почтительном расстоянии, у плетней, за которыми тянулись виноградники, гранатовые деревья и айва, стояли телохранители Сефи и Паата, среди них верный Арчил. Телохранители сдержанно, но с расчетом на хороший слух юношей, восхищались ловкостью Сефи-мирзы, наследника иранского престола, и князя Паата, сына сардара Саакадзе.
С некоторых пор между Сефи и Паата возникла тесная дружба, поощряемая шахом Аббасом. Юноши еще не были тверды в политике и выражали своя чувства открыто и искренне.
- Думаешь ли ты, мой друг Паата, что если простоим здесь до вечера, то все бугры будут покрыты птицами, пронзенными твоими стрелами?
- Я думаю, мой высокий мирза, что если я сейчас уйду, то все равно ганджинские бугры будут покрыты птицами, пронзенными стрелами Сефи-мирзы, прекрасного, как луна в четырнадцатый день его рождения.
- Дозволь заметить тебе, мой друг Паата, у Сефи-мирзы никогда не загорятся глаза при виде плодов чужой доблести, ибо сказано - умей гарцевать на своем коне.
- Разреши и мне сказать, благородный Сефи-мирза: есть всадники, которым принадлежат все кони. А будущему "льву Ирана"...
Сефи-мирза поспешно обнял Паата и испуганно обернулся на слуг.
- Мой Паата, у каждого судьба висит на его шее. Да живет мой всесильный повелитель, "лев Ирана", пока не исчезнут во вселенной луна и солнце... Но... - Сефи близко склонился к Паата, будто показывая ему стрелу, и шепотом произнес: - Я всегда буду помнить, что моя мать - грузинка... В тихие ночи, когда нас слушали только ветерок и мерцающие звезды, моя мать Тинатин, прекрасная из прекрасных, нашептывала мне сказание о Гурджистане... Мой Паата, я люблю твою страну, так хочет мое сердце, так хочет моя мать.
- Повелитель моих дум и чувств, благороднейший из благородных Сефи-мирза, мысли и руки Паата крепли в твоей изумительной стране. Пусть аллах и мой бог Иисус помогут мне дожить до времени, когда ты скажешь: самый преданный мне слуга - князь Паата Саакадзе.
- Мудрый из мудрейших Паата, здесь, на границе наших земель, тебе говорит Сефи-мирза: самый преданный друг у князя Паата Саакадзе - смиренный Сефи-мирза.
- Дозволь мне не словами, а жизнью ответить тебе, как глубоко мне в сердце проникли возвышенные чувства прекрасного Сефи-мирзы. Если моя судьба даже на цепи висит на моей шее, я сумею повергнуть ее к твоим стопам... Я пойду сражаться с врагами твоей и моей родины и если, иншаллах, вернусь...
- Увы, мой храбрый витязь, ты не пойдешь сражаться так же, как и я, мой грозный повелитель шах Аббас оставляет нас в Гандже вместе с Хосро-мирзой охранять границы от возможных вторжений турок.
Сефи посмотрел на вздрагивающие ноздри Паата. "Бедный мой друг, подумал Сефи, - твоя судьба, как и моя, висит на мече грозного повелителя", - но вслух он сказал:
- Не печалься, мой отважный друг, может, и лучше тебе не участвовать в этой войне... Моя мать говорит... - Сефи-мирза поспешно оборвал речь. Слышишь, флейта играет. Пойдем, повелитель Ирана проснулся, и мы сумеем присутствовать на приеме русийских послов.
"Странно, - думал Паата, спускаясь к шатрам, - никогда не замечал, чтобы у Сефи дрожали руки и глаза покрывались блестящей влагой... Неужели я не увижу Картли? Не увижу мою мать Русудан, прекрасную из прекрасных?"
На спуске юноши остановились. Сефи-мирза чуть отошел и скромно опустил глаза.
Магометанин не должен смотреть на чужую жену. И хотя Сефи-мирза был проникнут чувством высокой любви к Хорешани за дружбу ее с Тинатин, за веселый смех и еще за Паата, которому она сейчас заменяет мать, - он стоял, опустив глаза, в почтительном молчании.
- Я видела, мои мальчики, сколь ловко вы истребляли птиц, и пожелала вам с такой же ловкостью попадать в ваших врагов.
И Хорешани нежно потрепала по щеке Паата. Она с удовольствием приласкала бы и Сефи-мирзу, сына любимой Тинатин, но это может навлечь на него неудовольствие правоверных, а царевичу предстоит царствовать в Иране. О, скорей бы такое случилось.
- Наши враги - твои враги, дорогая Хорешани... Да, знаешь, я не поеду с отцом в Картли. Увидишь мою мать, расскажи о любви Паата к ней.
- Расскажу, мой Паата, только думаю, и ты скоро увидишь прекрасную Русудан.
Хорешани уже знала об оставлении Паата заложником, но она не считала нужным выдавать переживаемое ею волнение.
И, желая развеселить юношей, лукаво сказала:
- Воины должны быть бесстрашными, иначе их место займут дочери утренней звезды и не споют им песню. Что? Вы не знаете их песен? Хорошо, мальчики, послушайте.
И Хорешани насмешливо запела:
На руках мужчин младенцы,
Опускают их в лохани,
Моют, ищут полотенца,
На овечьей шерсти в стане
Сушат, хоть от смеха рухни,
Но мужчинам не до смеха,
Их удел - царить на кухне,
Женщины для них помеха.
Чистят кувшины от грязи,
Медь котлов, за пылью рыщут,
Лаваши пекут в дарбази,
На мангалах портят пищу.
Не во сне ль такое снится?
В явь сквозь пар и чад поверить?
Недощипанные птицы
В суп летят, за ними перец.
От мужчин остались хлопья,
Дочери же звезд небесных
Разбирают ловко копья,
Скачут на конях чудесных
В обнаженном дерзком виде,
Голоса, как чары, звонки...
Вот как правили в Колхиде