- Ты прав, Элизбар, слово благороднейшего из благородных Караджугай-хана лучший щит в таком опасном посольстве. Ну, раз мои "барсы" решили ехать, то... Эй, Эрасти, прикажи оседлать четырех коней...
И Георгий, словно сбросив с плеч тяжесть, глубоко вздохнул. Вздохнули с облегчением и ханы. Они с невольным сочувствием проследили за нетвердой походкой Георгия.
Караджугай-хан изящным почерком и с ханским достоинством написал обращение к тбилисцам. Но Саакадзе предложил перевести послание на грузинский язык. Ханы одобрили. Они радовались за себя и за своих сыновей, и готовы были во всем поддержать сильного грузина.
Вскоре послание на персидском и грузинском языках, подписанное Караджугай-ханом, с приложением печати аллаха "Клянусь солнцем и его блеском", означающей ненарушимость данного слова, очутилось в руках Даутбека.
Саакадзе тут же сурово дал "барсам" наставление и, обняв каждого, сказал:
- Если вы не даром оценены великим шахом Аббасом, то завтра на рассвете в этом благородном шатре расскажете о решении тбилисцев.
Дато, Даутбек, Элизбар и Ростом молча, с торжественностью попрощались с ханами, горячо обнялись с остающимися друзьями и поспешно вышли из шатра.
Остальные "барсы" переглянулись, и Димитрий вдруг взволнованно предложил проводить друзей. За Димитрием выскочили из шатра Матарс, Пануш и Гиви.
- Гиви! - свирепо крикнул Димитрий, когда они, вскочив на коней, выехали за четверкой на дигомскую дорогу. - Если ты будешь смеяться глазами, когда друзей на верную смерть посылают...
- Я не над верною смертью смеялся, а над кизилголовыми ханами.
По обыкновению, простодушие Гиви привело "барсов" в веселое настроение, и Пануш, Матарс, Димитрий и Гиви долго кружили по Дигомскому полю, пока им удалось приобрести соответствующее случаю выражение лица, а голод и ветер помогли им вернуться в стан злыми и неразговорчивыми.
Саакадзе остался в шатре Караджугай-хана и властно предложил спешно выработать два плана наступления на Тбилиси: один - в случае удачи послов, другой - если они не вернутся. Саакадзе умышленно до вечера затянул беседу, дабы у ханов не осталось времени для раздумья. Наконец, придя к единому решению, все разошлись по своим шатрам.
Папуна был в хорошем настроении, но нарочито ворчливо заставил Георгия поесть.
- Батоно, - прошептал Эрасти на ухо вытянувшемуся на бурке Георгию, батоно, я просил Элизбара купить на майдане джонджоли, давно хочу, соскучился.
- Ложись, Эрасти, и до утра забудь не только джонджоли, но и свое имя.
Караджугай-хан перед сном молился на разостланном коврике. Он слегка совестился, что на рискованное дело поехали только грузины. Особенно было жаль Дато, и Караджугай-хан поклялся аллаху, если грузины вразумят тбилисцев, исполнить написанное в послании.
В то время как "барсы" скакали в Тбилиси, а Караджугай совершал вечерний намаз, Эреб-хан, потеряв войско, расположился в деревне Курта, вблизи Ксанского ущелья, и осушал кувшин за кувшином, не зная, что предпринять.
Получив неожиданно подкрепление от Караджугая, Эреб-хан, пожалев о запоздалой помощи, решил не отсылать сарбазов обратно Караджугаю ибо шах не любит, когда полководцы возвращаются после боя без войска, а мудрый Караджугай вонзил на этот раз саблю в тыкву. Верблюд подсказал ему отправить тысячи сарбазов в Мухрани как раз перед наступлением на сильно укрепленную крепость Тбилиси. Поэтому он не очень будет хвастать своей помощью.
И, повеселев, несмотря на страшный разгром, хан отправился в Гори сообщить шаху, что царю Луарсабу удалось бежать благодаря помощи мухранцев, поэтому он, Эреб-хан, разорил и сжег Мухрани, а жителей, которые не успели скрыться, взял в плен.
Эреб-хан, вероятно, и выместил бы с особенным удовольствием неудачу на мухранцах, но они преподнесли ему прекрасное вино. Напившись до потери сознания, Эреб-хан, забыв о своем намерении, заботливо приказал нагрузить десять верблюдов вином. Покачиваясь на носилках в сладком сновидении, хан прибыл к вечеру в Гори.
Проснувшись утром, он первым делом осведомился, благополучно ли прибыло вино, не разболталась ли драгоценная влага, не разбились ли... упаси аллах!.. кувшины, за что будет мало казнить погонщиков верблюдов.
Узнав о полном благополучии чудесной добычи, Эреб-хан возликовал, и поражение в битве с Луарсабом ему не казалось уже столь важным: иншаллах, Гурджистан будет наш, а если картлийский царь ускакал и потерял царство, стоит ли с ним возиться? Даже лучше, что ускакал. Принятый немедленно, он так и сказал шаху:
- Великий из великих шах-ин-шах, мне удалось изгнать Луарсаба, ибо взять его в плен было нельзя. Теперь Гурджистан освобожден от своего царя и войска.
Шах пристально посмотрел на своего любимца, веселого хана, и спросил:
- Достаточно ли ты, мой верный полководец, запасся вином? Ибо сказано, если не удалось поймать рыбу, напейся хоть воды.
- Да, великий "лев Ирана", благодарение аллаху, я сделал хороший запас, разорив и уничтожив в Мухрани винный подвал.
- Ты напрасно поспешил, хан, за Мухран-батони просил Саакадзе. Старый князь болен, а молодой в Абхазети, скоро должен ко мне с покорностью явиться. Ему написал Саакадзе.
Эреб-хана так и подмывало похвастаться своим благоразумием. Разве он мог разрушить царство прекрасных вин? Но, взглянув на шаха, Эреб осторожно сказал: из-за желания поскорей явиться к "льву Ирана" он разорял только одну деревню и то, кажется, не целиком.
Дато и Элизбар вернулись невредимыми. Даутбек и Ростом остались заложниками в Тбилиси. В стане волнение. К шатру Караджугая бежали ханы и сарбазы. Но Дато объявил - раньше ханы выслушают его, потом остальные.
Ханы с большим интересом переспрашивали Дато и Элизбара. Дато повторял, расцвечивая уже сказанное: сначала "барсов" хотели забросать стрелами, но они, размахивая посланием мудрейшего Караджугай-хана, потребовали впустить их в Тбилиси и представить начальнику царского войска. "Барсы" устыдили тбилисцев, испугавшихся четырех всадников.
Взбешенные тбилисцы, распахнув ворота, сразу набросились на "барсов" и замахнулись кинжалами. Но Даутбек тоже сразу сказал: "Привязанный ишак, выдернув кол, нанес другим один удар, а себе четыре". Это отрезвило стражу.
"Раньше надо выслушать, - заявил Ростом, - а убить, раз добыча в руках, никогда не опоздаешь".
Удивленный спокойствием Даутбека, начальник крепостной стражи повел "барсов" к сардару, князю Газнели. Прочитав грамоту, князь очень обрадовался, но сказал, что должен собрать совет из начальников всех дружин Тбилиси. Мы уже начали беспокоиться, столько времени они совещались. Уже за головы друг друга не давали и шаури. Но к вечеру нам прислали вино и жареного барана. Еда осталась на подносе: опасались яда. Совсем неожиданно в полночь открылись тяжелые двери, снова позвали к князю Газнели. Князь сказал: "Я прочел начальникам дружин послание знаменитого полководца", и добавил: "Я лично знаю благородного, не способного на коварство Караджугай-хана, ворота Тбилиси будут широко открыты для ханов и войска шаха Аббаса". Но, не совсем доверяя Георгию Саакадзе, князья оставили заложниками Даутбека и Ростома. Если Георгий замыслит измену, Даутбек и Ростом будут казнены у башни Нарикала всенародно, с большими истязаниями.
Выслушав Дато, довольные ханы согласились с Саакадзе не медля вступить в Тбилиси.
Решили - только треть войска войдет в Тбилиси, остальные сарбазы расположатся вокруг тбилисских стен под начальством Исмаил-хана и, в случае измены, немедленно бросятся к "Речным воротам". У этих ворот Саакадзе, как только иранцы войдут в Тбилиси, поставит надежных людей.
Похвалив осторожность Саакадзе, ханы поспешили готовиться к выступлению.
"Барсы" радовались, что Георгию удалось спасти тбилисцев от опасности и разорения.
По дигомской дороге к Тбилиси, сердце Картли, подходило иранское войско, но, кажется, впервые ничто не угрожало картлийцам.
Навстречу Караджугай-хану широко раскрылись "Высокие ворота". Под копыта коня полетели бледные фиалки. Быстро разматывались ковры. Кони осторожно наступали на яркие узоры. С бурными руладами из ворот выскочили зурначи. Замелькали знамена с изображением покровителей ремесел. И из ворот, как из пасти, высыпали амкарские цеха.
Впереди на конях, как всегда в торжественных случаях, выехали оружейники, обвешанные оружием собственного изделия. Развевалось знамя, украшенное серебряными лентами и расшитое мечами, щитами и стрелами.
За оружейниками гарцевали кузнецы. Конские уборы сверкали маленькими позолоченными подковами.
Зурначи кузнецов, стоя на конях, нещадно били в конусообразные барабаны и выдували из дудок пронзительное приветствие. Высоко колыхалось широкое знамя с изображением покровителя амкарства кузнецов - Амирани, прикованного к скале тяжелой цепью.
Выступали сплоченные ряды амкаров золотых и серебряных дел. Праздничные чохи горели серебряными и золотыми галунами. На белом знамени, украшенном кистями, высилась пирамидальная золотая гора и серебряная кирка, вонзившаяся в руду.
Шумно высыпали амкары-кожевники. На высоких шестах развевались разноцветные кожаные лоскуты. Впереди на жеребце каштанового цвета, одетом в белый сафьяновый убор и сафьяновое бирюзовое седло, ехал рослый амкар.
На нем блестели сафьяновые оранжевые цаги, и щит за плечом отливал синевой крепчайшей кожи. На высоком позолоченном древке развевалось знамя из фиолетового сафьяна с вытисненным изображением всадника, затянутого в кожу.
За кожевниками шумно тянулись амкарские цеха: чувячники, шорники, меховщики, ковровщики, медники, ковачи, суконщики, шапочники, красильщики. Все они потрясали своими знаменами и цеховыми значками, украшенными лентами, стеклянными бусами и кистями.
Во главе амкарств важно следовали уста-баши - старосты цехов; за ними "белые бороды" - их помощники - несли богатые подарки для ханов.
Шумные песни, летящие вверх папахи, радостные приветствия, пляски, оглушительная зурна сопровождали шествие, вызывая у ханов тщеславные мысли.
У самых ворот амкары-птичники выпустили навстречу ханам стаю дымчатых голубей.