Говорил Тихонов и о пленении десяти тысяч поляков и литовцев, о множестве среди них полковников, ротмистров и капитанов. Помолчав, веско добавил:
- "...и Смоленск от польского короля отобрали, а его самого из русийских земель выгнали".
Шах Аббас, выслушав толмачей, растроганно поднял глаза и, разглядывая на потолке обнаженную персиянку, пожелал Михаилу Федоровичу с помощью аллаха и впредь одолевать всех врагов. А сейчас аллах перенес войну на земли польского и литовского короля за разорение Русии и за пролитие неповинной крови.
Шах заверил послов в желании быть с Михаилом Федоровичем "даже в большей дружбе и ссылке", чем ранее с царем Федором Иоанновичем и Борисом Годуновым. И золотом и войском хочет он делиться со своим братом.
Переговорив о землях и торговле и добившись уступок, Тихонов заговорил о выдаче русийскому посольству Ивана Хохлова и других астраханских заговорщиков, присланных к шаху Аббасу атаманом Заруцким.
Шах, вспоминая Марину Мнишек, повелел послам от его имени передать царю Михаилу просьбу помиловать астраханцев. Тем более, добавил шах, в Московском государстве люди нужны, ибо за двенадцать лет войны много людей побито.
Тихонов, выслушав толмачей и чувствуя за собой силу Терека и Астрахани, добродушно прищурился: великий государь наш Михаил Федорович милостив и для своего брата, Аббас-шахова величества, вину с Хохлова и его людей снимет. А насчет двенадцатилетней войны, то правда: "многие люди побиты, а иные в то место родились. И без войны на которое государство бог гнев свой пошлет падеж на люди бывает, а иные в то место родятся и государство людьми полнитца. Так и ныне у государя нашего царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси самодержца и бодроопасным правительством и премудрым разумом ратных людей много".
Тихонов украдкой посмотрел на Бухарова. Подьячий понимающе усмехнулся. Есть у него, Бухарова, сыновья - восемь в конном строю, трое в пешем, двое гоняются за голубями на Сивцевом-Вражке, а четырнадцатый в колыбели пищит.
Шах с мнимым спокойствием выслушивал толмачей, передающих просьбу Тихонова отпустить Луарсаба в его царство, обязав данью.
Тихонов напомнил: грузинские земли с давних лет находятся под высокой рукою государей Руси.
Шах удивленно приподнял брови, развел руками: царь Луарсаб - брат его первой жены и здесь почетно гостит. Пусть насладится охотой и к осени, иншаллах, вернется в Картли.
По знаку шаха Караджугай быстро откинул парчу, торжественно взял ковчежец.
Послам перевели: в знак искренней любви шах посылает брату своему частицу "хитона господня", взятую в Мцхетском храме.
Послы знали и сокрушались о пленении ковчежца. Сейчас они сочли дар шаха за большую победу русийского посольства.
Тихонов и Андрей Бухаров с трудом скрывали ликование. "Филарет освятит в Покровском соборе, что на Красной площади, святыню", - думал радостно Бухаров, едва сдерживая желание перекреститься. И послы больше не говорили о грузинских делах.
Безлунная ночь.
На каспийских волнах покачивалась рыбацкая лодка. Тревожно прокричала сова. Лодка причалила к берегу. Из камышей вышел закутанный в плащ Абу-Селим-эфенди и сбежал вниз. Легко ударило весло, плеснулась вода, и снова тихо.
Скрывавшиеся в зарослях тронули поводья. Кони с обвязанными копытами бесшумно ступали по песку.
- Пора! - шепнул Георгий.
На полуостровке то вспыхивал, то потухал огонек. Здесь днем искали прохладу, кофе и кальян купцы Астрабада. Здесь ночью таинственные люди прятали товары, считали монеты. Это каве-ханэ и ночью и днем называли "Путеводной звездой".
Еще плотнее натянув плащ, Абу-Селим-эфенди легко выпрыгнул из лодки и, нащупывая на поясе ятаган и два пистолета, осторожно направился к "Путеводной звезде". Он обогнул каве-ханэ и вошел в низенькую дверь.
В комнате с окошком, выходящим на море, его ждали Георгий, Даутбек и Дато.
Абу-Селим-эфенди удивился: он пришел один и думал встретить только Саакадзе. Разве это тайна, если о ней знают больше чем двое?
Георгий нахмурился: он и его друзья не хуже Абу-Селима-эфенди умеют оберегать тайны.
Прикрыв ставень, Абу-Селим-эфенди накинул на дверь засов и придвинул табурет. Он напомнил о давнишнем предложении везира Осман-паши перейти Георгию на сторону Стамбула.
- Чем шах отблагодарил сардара Саакадзе? Разорением его страны? Везир предлагает помощь против шаха.
Подробно описывал Абу-Селим-эфенди, какие блага ожидают Саакадзе в случае его согласия стать во главе войск восточной Турции. Он сулил богатые владения, драгоценности, толпы невольников, табуны берберийских скакунов и, наконец, звание паши.
Саакадзе усмехнулся. Абу-Селим-эфенди хороший инжир; он десять Баиндуров вокруг усов обведет.
Было тихо. Никто не нарушал задумчивости Саакадзе. Стыл черный кофе в фаянсовых чашечках. Наконец Георгий медленно заговорил:
- Крупную игру предлагаешь, Селим-эфенди, но где послание везира? За золотые обещания, парящие в облаках, можно проиграть голову.
Напрасно Абу-Селим-эфенди уверял - только осторожность вынудила везира воздержаться от послания. Напрасно клялся, предлагая в залог ценности.
Саакадзе насмешливо оборвал:
- Разве мне ценности нужны? Разве можно соблазнить полководца конями? Разве мой дворец не переполнен невольниками? А разве почести не отягощают мои плечи? Нет, Селим-эфенди, только жажда мести за родину, за нарушение шахом обещания щадить грузинский народ поколебала мою преданность. Но юность Георгия Саакадзе давно прошла, а зрелость подсказывает метать копье наверняка. Нет, эфенди, в руках я должен иметь твердое доказательство и... будем говорить открыто: если задумаешь вероломство, вместе погибнем. В этом мое последнее слово.
- Пусть будет, как сардару подсказал аллах... Послание привезу, но знаешь ли, что хочет от тебя Осман-паша?
- Думаю, эфенди, не посещения его любимой наложницы?
- Ты угадал, ага Саакадзе, везир хочет с твоей помощью отвоевать у шаха турецкие города.
- Я уверен, мой эфенди, не только на это рассчитывает великий везир.
- Ты угадал, ага Саакадзе, не только на это. Но раньше везир хочет получить знак дружбы. Пошли в Стамбул одного из твоих сыновей.
- В аманаты?! - вспыхнул Дато. - Неужели везир думает - грузинки рожают сыновей только для Ирана и Стамбула?
Георгий пристально посмотрел на эфенди:
- Может, великий везир прав, я не против, но пусть и везир для взаимного доверия пришлет мне сына.
Абу-Селим-эфенди побледнел. Он с изумлением смотрел на жестко улыбающегося Саакадзе: "Как осмелился этот грузин прикоснуться к имени полновластного господина Османской империи? Разве посмею передать подобную дерзость?! Нет, моя голова слишком нравится ассирийке. Всего три месяца, как я наконец получил невольницу от султана в обмен на гречанку и двух арабских жеребцов. А сколько золота пришлось заплатить евнухам, убедившим султана в уродстве ассирийки! И, даже не насладившись сорванным апельсином, подставить голову под меч везира?! Этот грузин просто ослеп. Но как выманить сына у Саакадзе?"
Абу-Селим-эфенди вдруг оживился:
- Великий везир уступит желанию Саакадзе. На границе Самцхе-Саатабаго обменяемся аманатами.
- На какой границе рассчитываешь встретиться? - насмешливо переспросил Даутбек.
- Я рассчитывал, вы к тому времени уже вернетесь в Картли.
- Место обмена назначу я, - Саакадзе одним глотком опорожнил чашку кофе, - красавца ага Османа, старшего сына везира, я знаю лично. В сражении под Багдадом ему было не более восемнадцати лет, но ага Осман дрался, как сын полумесяца. Я пощадил его, ибо Паата тоже сражался рядом со мной. Думаю, ага Осман мало изменился. Передай везиру, взамен его гордости я тоже отдам лучшее - Паата Саакадзе. Но если садразам замыслил предательство и Паата погибнет, Осман будет предан мучительной казни.
Бледный эфенди ниже опустил голову. Перехитрить Саакадзе не удалось, а он радовался возможности подменить Османа сыном своего раба. И вспомнил послов князя Шадимана - Джавахишвили и Цицишвили: видит аллах, с ними было легче сговориться.
Саакадзе прервал длительное молчание. Он напомнил: до обмена еще многое надо продумать...